Снег, снег, снег в Городе...
Насколько он огромен и разнообразен, этот Город, можно было понять во время снегопадов. Нагорная часть была завалена снегом, за каждым домом с подветренной стороны собирались огромные сугробы, а с наветренной снега почти не было - сдувал ледяной, режущий лицо и забивающий глаза порошей и поземкой, сумасшедший ветер. А стоило спуститься в центр, как все менялось. И буйный ветер стихал, зажатый домами, позволяя себе безобразничать только на широких проспектах, и снег начинал падать медленно и красиво, а не норовил залететь за шиворот, в рукава и во всевозможные полуоткрытые и открытые места, и деревья не раскачивались и скрипели, а важно подставляли свои ветки новым белым ощущениям, тихо опускающимся с неба. Но у меня был заветный уголок, рядом с домом, где я мог полюбоваться тихим снегопадом без помех, и, главное, в полном одиночестве.
Мне завидовали все пацаны двора. У них было даже два повода для зависти - великолепная куртка - брезентовая снаружи и овчинная внутри, и потому почти непромокаемая и невероятно теплая, и главное - огромные кожаные охотничьи сапоги. Это предмет моей амуниции заслуживает отдельного рассмотрения. Во-первых, они были такие большие, что в них запихивалась нога в толстом домашнем шерстяном носке, а то и двух, и чувствовала себя там очень комфортно. Во-вторых, при сложенных голенищах они выглядели как ботфорты мушкетеров и великолепно шуршали, трясь один о другой, во время ходьбы. В-третьих, в состоянии полной боевой готовности, они поднимались практически до мест, о которых и говорить-то неудобно, и создавали великолепную защиту ногам. Безусловно, и до того, как узурпировать эти сапоги я никогда не отказывал себе в удовольствии полазить по сугробам, но тогда это было сопряжено с суровой необходимостью периодически бегать менять промокшие штаны. А тут, подтянув повыше сапоги, я пер в сугробы с наглостью вездехода, зная, что толстенный слой кожи спасет меня от сырости.
Вечером, когда начинался буран, я периодически бегал к окну и выглядывал на улицу, пытаясь углядеть в свете раскачивающегося фонаря, идет ли снег, сильный ли, и, главное, есть ли шанс, что его за ночь навалит столько, что можно будет не идти в школу. Если утром обнаруживалось, что снега навалило предостаточно и мои недостойные мысли об отмене уроков оправдывались, я, подвывая от восторга, лез на антресоли и выволакивал заветный тулупчик, потом сапоги, и от пуза мазал их ваксой. Я был готов к приключениям и с нетерпением ждал, когда можно будет выйти во двор.
Коротка жизнь снега в Городе. Пройдет по сугробу один, другой - и нет его,
осталась грязная желтоватая масса, противно хлюпающая под ногами. А я очень любил девственные сугробы, испытывая какое-то невероятное наслаждение, видя, что я первый нарушил нетронутую белизну, и поэтому я старался выползти пораньше, и, как шкодливый кот, пометить своими огромными отпечатками все сугробы, до которых я мог дотянуться. Но самые большие удовольствия ждали меня, тогда, когда буран продолжался и утром... Тогда я выходил за пределы квартала, пробирался в скалы, изученные летом вдоль и поперек, находил самый глубокий сугроб, натягивал на голову капюшон и падал на спину... Жители Севера, наверное, не поймут меня, но у меня снег всегда ассоциировался с гулом детских голосов, с летящими в воздуху кусками льда, называемыми "снежками", звоном цепей, одетых на колеса автомобилей и слякотью, появляющейся через несколько часов. А мне, начитавшемуся Джека Лондона, и никогда не видевшему ни настоящего снега, ни настоящего мороза, так хотелось Белого Безмолвия. И я его себе создавал. Я погружался не в снег, я погружался в мечту. Вокруг была полная тишина, нарушаемая только завываниями ветра, надо мной было хмурое низкое небо, и на меня сыпался снег... Я лежал, засыпаемый снегом, впитывая всеми клеточками тела это безмолвие, этот колючий снег и скучное небо, лежал до тех пор, пока не ощущал, что этот тип Белого Безмолвия мне надоел, и пора менять декорации...
Продираясь через сугробы, намеренно забираясь в них поглубже, и ощущая себя отважным первопроходцем, я уходил от себя самого из героической трагедии "Буран в степи" и постепенно приближался к самому себе же в лирической поэме "Снег в лесу". И картина менялась, как только я сворачивал во внутренний дворик Университета. Рвущий душу ветер оставался где-то в стороне, бессильно ругаясь и засыпая этот тихий двор послушными снежинками. Я не хотел видеть зданий, зажавших этот крохотный оазис зелени, я хотел почувствовать себя в лесу. И все помогало мне в этом. Здесь можно было услышать, как шуршат, сползая с веток шапки снега, получить по лицу сосновой веткой, и, вслед за этим, ощутить лицом холод снежного душа, обрушившегося на шапку, увидеть птичьи следы на снегу и даже самих птиц, нахохленных и присыпанных снежком. И ещё, тут было заветное и таинственное место, под высоким кипарисом, к которому я осторожно, чтобы не обрушить снег с его лап, пробирался и опять плюхался на спину. И тогда, видя над собой только заснеженные деревья, падающий снег и низкое небо Белого Безмолвия, слизывая с губ полу растаявшие снежинки, я ощущал себя в дремучем лесу.
Но время шло, вместе со снежинками бесшумно летели секунды, минуты и часы и уже надо было покидать Белое Безмолвие, возвращаться в реальный и родной двор, пройдя через уже истоптанный остальными сугробики, которые ни в какое сравнение не шли с теми сугробами, в которых валялся я, и пойти в хлебный, в надежде, что хлеб уже привезли. И ощутить, уже на подходе к углу, за которым скрывался магазин, гомон голосов и теплый дух свежего хлеба, медленно сплетающийся с непривычным запахом снега и легкого морозца, проглотить слюну и вдруг понять, как устал, продрог и проголодался…