нечаянно про театр)))
Мысли после прогона спектакля «Ощущение бороды», изложенные первоначально устно за чаем в кабинете Художественного Руководителя Лицейского Театра в компании самого Художественного Руководителя, Директора, а также Друзей - Искусствоведа, Культуролога и Филолога, а спустя некоторое время по просьбе Завлита дополненные и записанные.
Вместо эпиграфа:
Когда я служил художником в кинотеатре имени 22 декабря 1918 года, однажды выйдя из кинотеатра, услышал за спиной детский шепот:
- Смотри, художник!
- Да нет! Художников без бороды не бывает!
С тех пор я ношу хоть и маленькую, но - бороду.
Есть у меня е еще одна история про ощущение бороды, но здесь не к месту…
Сразу скажу: спектакль мне очень понравился. Пьеса Драгунской - это такой эскиз, набросок, из которого режиссер и актеры Лицейского создали неожиданно полноценную картину. Обретший плоть, кровь, сок, вкус, цвет и звук (и какой звук!), спектакль захватывает, очаровывает и - вынуждает говорить о себе. Не как о вещи совершенной, а - живой, способной к рождению новых линий и смыслов.
Сразу скажу: я нисколечки не театральный критик, а чистокровный любитель. Не забуду образ Лидии Трубициной на одной из премьер Театра Драмы - уж не «Театра» ли Фрейна-Петрова? В то время как публика покатывалась со смеху, Лидия Петровна быстро строчила что-то в блокнот, изредка поднимая глаза на сцену. Профессионал! Я - нет. Радостно и благодарно досмотрел спектакль, а потом, уже в компании друзей, стал излагать пришедшие в связи с увиденным мысли. Кои и решил сейчас записать.
В спектакле много удачных, объемных образов - больших и маленьких, вдруг проросших из не столь населенной пьесы. У меня появились вопросы только по двум.
Я художник. Посему особо пристрастен к образу художника вообще и художника-дачника Никиты У. в частности. Уже давно и московские, и даже омские мастера кисти и карандаша выезжают на лето в купленные недорого деревенские дома. Как, впрочем, и не художники. Но в пьесе - именно художник. Не музыкант, не писатель. Почему? Вопрос. Ни наличие бороды, ни цыганский глаз не являются прерогативой рисующей касты. Пьеса не дает ответа. А. Боткин в образе лихого Никиты У. очень хорош, точен, но во втором действии его персонаж неожиданно словно исчезает, растворяется в общей массе, оставляя тот самый вопрос: а зачем художник-то? Известны разные истории про художников-дачников, беспечно сунувшихся в непростое деревенское общество: у одного дом пожгли, другого побили… Есть истории и совсем другие: тот же протитип Никиты У. Николай Поклад организовал и в течение 10-ти лет проводил летом в своей переславской деревне Праздник Искусств детей Плещеева Озера. Но самая главная история произошла с Николаем Полисским и калужской деревней Никола-Ленивец в 2000 году. История громкая, и Ксения Драгунская не могла о ней не знать. Официальная версия - художник Полисский сначала придумал, а потом все завертелось - несколько отличается от той, что я слышал от московского куратора Георгия Никича-Криличевского. Постараюсь вкратце пересказать последнюю.
Когда-то первый московский «митек», а теперь переживающий творческий кризис художник-живописец Николай Полисский шел по заснеженной деревенской улице к своему недавно выстроенному дому. Навстречу мужики:
-Здорово, художник!
-Здорово, мужики!
-Из города? Картины продал? Подкинь деньжат, не жилься!
-Э, нет, мужики, так просто не дам - сделайте что-нибудь полезное.
-А что?
-Да вон хоть снеговика слепите. Снеговик - червонец.
Наутро художник выходит на улицу - в поле 300 снеговиков! Так родилось самое известное произведение российского лэнд-арта, а Николай Полисский стал самым знаменитым представителем этого нового у нас направления. Вслед за снегом пришел черед сена, дров, бревен и прочего деревенского материала. Огромные объекты сооружались всем миром. Весь мир следил за их сооружением. Вскоре посыпались приглашения на фестивали и выставки во Францию, Германию, Голландию, Италию, Люксембург. У самой деревни Никола-Ленивец на берегу Угры стал проводиться фестиваль «Архстояние», куда стали съезжаться художники, архитекторы и многочисленная публика отовсюду. Место стало «элитным», окрестная земля в разы подскочила в цене.
А что деревня? Когда-то тихая деревня теперь работает на мировой лэнд-арт и на местное «Архстояние». Мужики разделились на 3 категории: одни уже самостоятельно разрабатывают и осуществляют творческие проекты, другие в качестве мастеров-ремесленников постоянно работают с художниками и архитекторами, а третьи… Третьи сохраняют привычный деревенский уклад и к лэнд-арту подключаются исключительно «по нужде» - чуток подзаработать на хлебушек и «беленькую».
Такая вот история. Которой нет в пьесе, но которая - даже просто намеком - может дать новые краски образу Никиты У. и всему спектаклю.
И второе действующее лицо, в связи с которым появляются вопросы, - отец Филарет. С зонтиком, на велосипеде, созывающий на молебен. В пьесе о нем больше ни слова (да и в «действующих лицах» даже не упоминается), а в спектакле он вдруг проявляется в образе Князя, воплощаемого тем же П. Симкиным. Почему - не ясно. Но теперь к «велосипедисту» мы вправе предъявить особые требования. На такой крохотной сцене он и без того занимает слишком много места, но… Велосипед без седока дал более выразительный образ. Возможно, это проистекает из отличия режиссерской позиции от авторской. В пьесе появляющийся на секунду, зовущий на молебен о дожде поп на велосипеде с открытым зонтом - фигура символическая, несуетная, да и дождь в конце концов идет. В спектакле он - тоже символ, но лишь тщетности усилий, подкрепляемый отсутствующими в оригинале словами «на молебен так никто и не пришел» (и сестры даже?)
Эту разность позиций режиссера и драматурга мы увидели уже с первых секунд: оборванные связи. Все происходящее в спектакле в дальнейшем - следствие именно этого обрыва. В пьесе - нет. Там целостный деревенский языческо-христианский мир, где за разрушение дома что христианского Бога - часовни, что языческих богов - болота, цена одна - смерть. И за сомнение в духовной, творческой сущности человека - тоже.
Сергей Баранов
Вместо эпиграфа:
Когда я служил художником в кинотеатре имени 22 декабря 1918 года, однажды выйдя из кинотеатра, услышал за спиной детский шепот:
- Смотри, художник!
- Да нет! Художников без бороды не бывает!
С тех пор я ношу хоть и маленькую, но - бороду.
Есть у меня е еще одна история про ощущение бороды, но здесь не к месту…
Сразу скажу: спектакль мне очень понравился. Пьеса Драгунской - это такой эскиз, набросок, из которого режиссер и актеры Лицейского создали неожиданно полноценную картину. Обретший плоть, кровь, сок, вкус, цвет и звук (и какой звук!), спектакль захватывает, очаровывает и - вынуждает говорить о себе. Не как о вещи совершенной, а - живой, способной к рождению новых линий и смыслов.
Сразу скажу: я нисколечки не театральный критик, а чистокровный любитель. Не забуду образ Лидии Трубициной на одной из премьер Театра Драмы - уж не «Театра» ли Фрейна-Петрова? В то время как публика покатывалась со смеху, Лидия Петровна быстро строчила что-то в блокнот, изредка поднимая глаза на сцену. Профессионал! Я - нет. Радостно и благодарно досмотрел спектакль, а потом, уже в компании друзей, стал излагать пришедшие в связи с увиденным мысли. Кои и решил сейчас записать.
В спектакле много удачных, объемных образов - больших и маленьких, вдруг проросших из не столь населенной пьесы. У меня появились вопросы только по двум.
Я художник. Посему особо пристрастен к образу художника вообще и художника-дачника Никиты У. в частности. Уже давно и московские, и даже омские мастера кисти и карандаша выезжают на лето в купленные недорого деревенские дома. Как, впрочем, и не художники. Но в пьесе - именно художник. Не музыкант, не писатель. Почему? Вопрос. Ни наличие бороды, ни цыганский глаз не являются прерогативой рисующей касты. Пьеса не дает ответа. А. Боткин в образе лихого Никиты У. очень хорош, точен, но во втором действии его персонаж неожиданно словно исчезает, растворяется в общей массе, оставляя тот самый вопрос: а зачем художник-то? Известны разные истории про художников-дачников, беспечно сунувшихся в непростое деревенское общество: у одного дом пожгли, другого побили… Есть истории и совсем другие: тот же протитип Никиты У. Николай Поклад организовал и в течение 10-ти лет проводил летом в своей переславской деревне Праздник Искусств детей Плещеева Озера. Но самая главная история произошла с Николаем Полисским и калужской деревней Никола-Ленивец в 2000 году. История громкая, и Ксения Драгунская не могла о ней не знать. Официальная версия - художник Полисский сначала придумал, а потом все завертелось - несколько отличается от той, что я слышал от московского куратора Георгия Никича-Криличевского. Постараюсь вкратце пересказать последнюю.
Когда-то первый московский «митек», а теперь переживающий творческий кризис художник-живописец Николай Полисский шел по заснеженной деревенской улице к своему недавно выстроенному дому. Навстречу мужики:
-Здорово, художник!
-Здорово, мужики!
-Из города? Картины продал? Подкинь деньжат, не жилься!
-Э, нет, мужики, так просто не дам - сделайте что-нибудь полезное.
-А что?
-Да вон хоть снеговика слепите. Снеговик - червонец.
Наутро художник выходит на улицу - в поле 300 снеговиков! Так родилось самое известное произведение российского лэнд-арта, а Николай Полисский стал самым знаменитым представителем этого нового у нас направления. Вслед за снегом пришел черед сена, дров, бревен и прочего деревенского материала. Огромные объекты сооружались всем миром. Весь мир следил за их сооружением. Вскоре посыпались приглашения на фестивали и выставки во Францию, Германию, Голландию, Италию, Люксембург. У самой деревни Никола-Ленивец на берегу Угры стал проводиться фестиваль «Архстояние», куда стали съезжаться художники, архитекторы и многочисленная публика отовсюду. Место стало «элитным», окрестная земля в разы подскочила в цене.
А что деревня? Когда-то тихая деревня теперь работает на мировой лэнд-арт и на местное «Архстояние». Мужики разделились на 3 категории: одни уже самостоятельно разрабатывают и осуществляют творческие проекты, другие в качестве мастеров-ремесленников постоянно работают с художниками и архитекторами, а третьи… Третьи сохраняют привычный деревенский уклад и к лэнд-арту подключаются исключительно «по нужде» - чуток подзаработать на хлебушек и «беленькую».
Такая вот история. Которой нет в пьесе, но которая - даже просто намеком - может дать новые краски образу Никиты У. и всему спектаклю.
И второе действующее лицо, в связи с которым появляются вопросы, - отец Филарет. С зонтиком, на велосипеде, созывающий на молебен. В пьесе о нем больше ни слова (да и в «действующих лицах» даже не упоминается), а в спектакле он вдруг проявляется в образе Князя, воплощаемого тем же П. Симкиным. Почему - не ясно. Но теперь к «велосипедисту» мы вправе предъявить особые требования. На такой крохотной сцене он и без того занимает слишком много места, но… Велосипед без седока дал более выразительный образ. Возможно, это проистекает из отличия режиссерской позиции от авторской. В пьесе появляющийся на секунду, зовущий на молебен о дожде поп на велосипеде с открытым зонтом - фигура символическая, несуетная, да и дождь в конце концов идет. В спектакле он - тоже символ, но лишь тщетности усилий, подкрепляемый отсутствующими в оригинале словами «на молебен так никто и не пришел» (и сестры даже?)
Эту разность позиций режиссера и драматурга мы увидели уже с первых секунд: оборванные связи. Все происходящее в спектакле в дальнейшем - следствие именно этого обрыва. В пьесе - нет. Там целостный деревенский языческо-христианский мир, где за разрушение дома что христианского Бога - часовни, что языческих богов - болота, цена одна - смерть. И за сомнение в духовной, творческой сущности человека - тоже.
Сергей Баранов