Откровение
Ноэль Наварро
Откровение
По какому-то непознаваемому случаю, по откровению, он знал, что этот день, который только начинался, будет днем его смерти. Мы не знаем, какой мощный вездесущий голос сообщил ему такое роковое известие; мы также не знаем, и нет причины это скрывать, как он принял это известие и в каком состоянии тревоги или печали он его встретил. Дело в том, что в той или иной форме высшая сила, непреодолимая, предрекла ему, что этот день будет днем его смерти.
Вначале он действовал с некоторой недоверчивостью, с осторожностью, которую, возможно, могла бы быть принята за глупую, если не давать достаточной веры тому факту, что у него еще не было времени разъяснить свои идеи, что в такие моменты они еще не созрели в его разуме. Затем, когда он поднялся, направился в ванную и стал осознавать, что не спит, что всё реально и достоверно, он находился в точке, когда его застал страх, и мало-помалу он стал ощущать ужас. Но откуда эта дрожь? Чего он мог бояться? Он мог подумать, по крайней мере, о том, что ему могла бы прийти в голову мысль, будто из всех людей он и только он оказался избранным для владения чудовищным необыкновенным секретом. Нет, это и в самом деле не обыденное дело.
Сидя в одиночестве в столовой, он пил горячий кофе одну чашку за другой и раздумывал о своей смерти. По мере того, как его мозг придавал все более безупречную форму этой идее, его страх увеличивался.
В возбуждении он принялся ходить туда и сюда по комнате. Сам не желая того, он взглянул на часы на стене. Говоря начистоту, его ничто не беспокоило, поскольку это было воскресенье, и с того момента он аннулировал свидания и встречи. Этот день, то есть день его смерти, ему приспичило рассматривать как особенный, и, конечно, он таким и был.
Пот потек по его лбу, затем по спине, по груди, и он вскоре начал ощущать озноб, охвативший все тело. Внезапно он потерял аппетит. Он отшвыривал от себя остатки завтрака, отметая крошки и чашки. Помимо его воли его рука ударила десертным ножом по столу, что произвело на него странное впечатление. Он обрушился на стул и покрыл обеими руками лицо.
«Но нет, лучше спокойствие и воздержанность», сказал он сам себе, но внезапно стал поступать в противоположном смысле, издавая громкие крики и сметая предметы мимоходом. Он пришел в ярость и внезапно остановился, понимая, что эта ярость не имеет объекта. Зачем он это делает? Какая глупая идея заставляет его поступать так бесконтрольно? Поскольку он не мог найти удовлетворительного ответа на этот вопрос, он предпочел снова упасть в кресло. В таком положении, новым глупым жестом он вновь поднял руки к голове. «Привести мысли в порядок,- думал он. - Если со мной это случилось, по какой-то причине это должно быть». Но хотя он очень хотел угадать эту причину, ему так и не удавалось ее найти.
В этот момент он увидел, что невозможно координировать мысли. Вся эта ненормальная ужасная проблема приводила его в полумертвое состояние. Он боялся смерти более или менее как все человеческие существа; возможно, менее, быть может, более, кто знает? Но со своей стороны, всякий раз, когда эта проблема вставала перед ним, он предпочитал отбросить конкретную идею о самом себе, поэтому в этот момент, не понимая причины, он вместо этого старался понять свой ужас. Он был человеком среди миллионов, существом достаточно специфичным для обычного индивида; однако ему был предложен факт трансцендентный, ужасный. Как его понять? Он понемногу сомневался, рассуждал, но очень скоро ему показалось, что он понимает неспособность разума постичь причину этого, что ему не удастся никогда ничего открыть в его страхе.
По мере течения времени он приходил в отчаяние. Он рвал на себе волосы и восклицал: «Боже мой, почему со мной? Почему со мной?», как всегда поступают, когда появляются вещи за пределами нашего физического и морального суждения.
Сам факт, что перед ним открылось это необычное известие, заставлял его увидеть, что было невозможно освободиться от его, скрыться от него. Он переживал то же ощущение, что и те, кто знают, что скоро их расстреляют, но отказываются узнать час до самого финала; но те, кого ожидает казнь, знают, как и почему они умрут; осужденный преступник знает, что он расплатится за преступление; революционер умирает за свое дело. Но он, в противоположность и тому, и другому случаю, не был осужден и ни в чем не обвинялся, не умирал за идеал, он ничего не совершил. Возможно, это и была обременительная причина: он, который ничего не совершил, абсолютно ничего, и поэтому считал себя виновным. Но если такой была причина, в том же самом «откровении» были бы включены наказание и приговор. Ничего подобного, на самом деле, не имело никакого обоснования. Его известили о его конце, просто для самого факта извещения, хотя он не был ни виновен, ни невиновен.
- Но почему? почему? - восклицал он, раскачиваясь из стороны в сторону, не в состоянии принять решение одеться или выйти. Он останется весь день запертым здесь в ожидании своего конца? Он может умереть в этот самый день. По мере того, как проходили часы, его мысли постепенно переходили от одного страха к другому, от состояния тоски к состоянию ужаса. Выглядывая в окна, он наблюдал людей на улице, не знающих о его трагедии. Они никогда не разделят его страха, никогда ему не поверят, они подумают, что он безумен, убегут от его речей.
Он рухнул в кресло и начал безутешно рыдать. Он чудовищно страдал. Его бессилие было таким, что ему не удавалось выдвинуть идеи, он внезапно впал в ступор.
За этим состоянием возбуждения последовало спокойствие, надежда, весьма похожая на надежду в первое мгновение. Как большинство людей, он никогда не верил в свою собственную смерть, никогда не придавал должного значения этому факту. Было очень унизительно думать, что он исчезнет, что его съедят черви, что в конце времен его никто не вспомнит. Теперь, восстановив отчасти свое спокойствие, он мог думать с определенной ясностью.
Его представления о подобных фактах были всегда смешными, всегда несколько комичными. Он смеялся над любым высказыванием о смерти, он избегал намеков и размышлений о ней. Его целью было обезобразить, исказить неприятный факт таким образом, чтобы он стал абсурдным для его менталитета и, тем самым, нелогичным. Таким образом он избегал идеи голода, нищеты, жестоких страданий. Обычный менталитет ограничивает эти мысли, извергает их из себя. До каких пределов доходит его заблуждение, мы могли бы сказать?
Если бы он был известным и популярным лицом, он бы эксплуатировал это известие в газетах, и его пророчество, после его смерти, создало бы ему легендарную славу. Но всегда оставалось бы сомнение, была ли его смерть самоубийством или несчастным случаем. Но кто собирается совершить самоубийство, кто собирается эксплуатировать свою смерть с того света? В любом случае люди поверили бы, что он сошел с ума. Нет, невозможно заставить людей думать, что никто не старался их обмануть. Факт большой значимости всегда пробуждает недоверие, мнительность. Невозможно оправдаться при жизни и потом уже мертвым невозможно привести приемлемые и также правдоподобные доказательства. Если живым его считают бессодержательным, мертвым его сочтут безумным. Тогда как идентифицировать себя как аутентичного мертвеца, как мертвеца чувствительного, уникального, ужасного, без уз?
Он уселся и принялся писать письма своим родственникам. Он не сообщал им, а только давал понять намеками свое положение. «Согласно непостижимому известию, мне сообщили о моей смерти… Я умру сегодня. Не верьте слухам о самоубийстве».
Эти простые, как телеграммы, письма не укажут им, что, по недостатку времени, он ускорит то, что он делал, в надежде, что ему хватит часов для осуществления им задуманного.
Это было просто: его смерть была неминуемой, и он принимал ее в единосущной форме, почти погребальной. «У меня нет врагов», - добавил он, но подумал, что это уточнение не обязательно и, по правде говоря, не подходит на самом деле к реальности. Он даже подумал придать своим словам намного более драматический акцент, немного жалобы, слабого протеста: «Я оставляю только невзгоды, огорчения; это все то, что мне завещано судьбой». Однако что об этом говорить? Кто захочет узнать, почему он упоминал эти излишние, невероятные факты? Возможно, подумают, что он злобный, тщеславный, нереальный. «Он всегда был фальшивым, - они сказали бы, - никогда не позволял нам его понять. Упорствовал». Сказали бы, что упорствовал, что нарочно держался на расстоянии, как будто всегда планировал месть, наказывая неучтивость.
Этот этап был ужасным. В конце концов, он вложил письма в конверты и туда же добавил инструкции. Если бы речь шла о шутнике, он сделал бы что-нибудь чудовищное, заставившее их лопнуть от смеха; например, высмеять всех тех, кто его как-нибудь обидел; и потом всё это отрицать. Для начала стал бы все отрицать, даже то, что видно воочию: потом перед полицией, перед судьей (в случае если его доставят в тот же день к судье), перед самими магистратами все отрицать. Он решил таким образом развить свои поступки, чтобы они, кажущиеся очень странными, вызвали страх и панику у тех сеньор, которые так много говорили. Раздеться и выйти на улицу с громкими криками, а потом все отрицать.
Но это неслыханное желание воспламенить быстро исчезло из его ума. Тяжесть членов, теперь затвердевших, удерживала его в выжидательной надежде. Он уже не ощущал страха. Теперь им овладел неизвестный ступор. Он сидел с открытым ртом, опустив руки на колени. Так он оставался довольно много времени, так что можно было подумать, что он поглупел.
Так наступила ночь. Скудный завтрак бывал его единственным питанием за целый день, но с этого момента, когда он потерял аппетит, он снова об этом не думал. Внезапно ему пришла мысль, что он умрет сегодня ночью. Здесь, в одиночку, без друга. Он представил себе своего товарища по работе, которого он вызвал сюда на следующее утро, как он стучит в дверь, не получая ответа, потом как полиция взламывает дверь. Его обнаружат здесь лежащим, уже давно умершим. Вопрос был в том, что они не избавятся от своего удивления; они сразу поверят, что его убили.
Если бы он был мстительным, он бы превратил свою смерть в месть, оставив указания, уличающие какого-нибудь его ужасного врага. Но, не будучи мстительным, он не имел никакого врага, которого можно было бы назвать «ужасным». Решительно, он не хотел, чтобы подумали, что он совершил самоубийство, поскольку он сам никогда не думал о том, чтобы добровольное уйти из жизни.
Он встал и стал искать в ящике стола. Найденным там мелком он решил исписать стены громадными буквами следующего содержания: «Знайте, что я не совершал самоубийства». Писать до тех пор, пока маленький мелок совсем не искрошится между его пальцев. Потом, усевшись, принялся созерцать, улыбаясь, свой труд. Возможно, ему нужно выйти на улицу и вопить; таким образом другие тоже будут созерцать его конец. Это будет нечто эффектное. Но, будучи робким по природе, эта идея показалась ему слишком дерзкой, даже рискованной в его случае.
Проходили часы. Он чувствовал, что теряет силы; холодный пот тек по его спине. Грудь горела, что-то сдавливало его изнутри. Он отказался от всякой мысли, испуганный до невозможности, и перестал об этом думать.
Внезапно он почувствовал, как будто его бьют в грудь. Его плечи опустились. Открытые глаза смотрели вперед, ничего не видя. Он хотел знать, почему он умирал, какая неотвратимая сила тащила его, какая была причина того, что его смерть была намечена и исполнена, когда понял, что это были общечеловеческие вопросы, которые люди задают себе ежедневно. С огромным разочарованием он увидел, что в его случае не было ничего сенсационного.
Он хотел знать, почему он умирает.
Он никогда этого не узнал.
Откровение
По какому-то непознаваемому случаю, по откровению, он знал, что этот день, который только начинался, будет днем его смерти. Мы не знаем, какой мощный вездесущий голос сообщил ему такое роковое известие; мы также не знаем, и нет причины это скрывать, как он принял это известие и в каком состоянии тревоги или печали он его встретил. Дело в том, что в той или иной форме высшая сила, непреодолимая, предрекла ему, что этот день будет днем его смерти.
Вначале он действовал с некоторой недоверчивостью, с осторожностью, которую, возможно, могла бы быть принята за глупую, если не давать достаточной веры тому факту, что у него еще не было времени разъяснить свои идеи, что в такие моменты они еще не созрели в его разуме. Затем, когда он поднялся, направился в ванную и стал осознавать, что не спит, что всё реально и достоверно, он находился в точке, когда его застал страх, и мало-помалу он стал ощущать ужас. Но откуда эта дрожь? Чего он мог бояться? Он мог подумать, по крайней мере, о том, что ему могла бы прийти в голову мысль, будто из всех людей он и только он оказался избранным для владения чудовищным необыкновенным секретом. Нет, это и в самом деле не обыденное дело.
Сидя в одиночестве в столовой, он пил горячий кофе одну чашку за другой и раздумывал о своей смерти. По мере того, как его мозг придавал все более безупречную форму этой идее, его страх увеличивался.
В возбуждении он принялся ходить туда и сюда по комнате. Сам не желая того, он взглянул на часы на стене. Говоря начистоту, его ничто не беспокоило, поскольку это было воскресенье, и с того момента он аннулировал свидания и встречи. Этот день, то есть день его смерти, ему приспичило рассматривать как особенный, и, конечно, он таким и был.
Пот потек по его лбу, затем по спине, по груди, и он вскоре начал ощущать озноб, охвативший все тело. Внезапно он потерял аппетит. Он отшвыривал от себя остатки завтрака, отметая крошки и чашки. Помимо его воли его рука ударила десертным ножом по столу, что произвело на него странное впечатление. Он обрушился на стул и покрыл обеими руками лицо.
«Но нет, лучше спокойствие и воздержанность», сказал он сам себе, но внезапно стал поступать в противоположном смысле, издавая громкие крики и сметая предметы мимоходом. Он пришел в ярость и внезапно остановился, понимая, что эта ярость не имеет объекта. Зачем он это делает? Какая глупая идея заставляет его поступать так бесконтрольно? Поскольку он не мог найти удовлетворительного ответа на этот вопрос, он предпочел снова упасть в кресло. В таком положении, новым глупым жестом он вновь поднял руки к голове. «Привести мысли в порядок,- думал он. - Если со мной это случилось, по какой-то причине это должно быть». Но хотя он очень хотел угадать эту причину, ему так и не удавалось ее найти.
В этот момент он увидел, что невозможно координировать мысли. Вся эта ненормальная ужасная проблема приводила его в полумертвое состояние. Он боялся смерти более или менее как все человеческие существа; возможно, менее, быть может, более, кто знает? Но со своей стороны, всякий раз, когда эта проблема вставала перед ним, он предпочитал отбросить конкретную идею о самом себе, поэтому в этот момент, не понимая причины, он вместо этого старался понять свой ужас. Он был человеком среди миллионов, существом достаточно специфичным для обычного индивида; однако ему был предложен факт трансцендентный, ужасный. Как его понять? Он понемногу сомневался, рассуждал, но очень скоро ему показалось, что он понимает неспособность разума постичь причину этого, что ему не удастся никогда ничего открыть в его страхе.
По мере течения времени он приходил в отчаяние. Он рвал на себе волосы и восклицал: «Боже мой, почему со мной? Почему со мной?», как всегда поступают, когда появляются вещи за пределами нашего физического и морального суждения.
Сам факт, что перед ним открылось это необычное известие, заставлял его увидеть, что было невозможно освободиться от его, скрыться от него. Он переживал то же ощущение, что и те, кто знают, что скоро их расстреляют, но отказываются узнать час до самого финала; но те, кого ожидает казнь, знают, как и почему они умрут; осужденный преступник знает, что он расплатится за преступление; революционер умирает за свое дело. Но он, в противоположность и тому, и другому случаю, не был осужден и ни в чем не обвинялся, не умирал за идеал, он ничего не совершил. Возможно, это и была обременительная причина: он, который ничего не совершил, абсолютно ничего, и поэтому считал себя виновным. Но если такой была причина, в том же самом «откровении» были бы включены наказание и приговор. Ничего подобного, на самом деле, не имело никакого обоснования. Его известили о его конце, просто для самого факта извещения, хотя он не был ни виновен, ни невиновен.
- Но почему? почему? - восклицал он, раскачиваясь из стороны в сторону, не в состоянии принять решение одеться или выйти. Он останется весь день запертым здесь в ожидании своего конца? Он может умереть в этот самый день. По мере того, как проходили часы, его мысли постепенно переходили от одного страха к другому, от состояния тоски к состоянию ужаса. Выглядывая в окна, он наблюдал людей на улице, не знающих о его трагедии. Они никогда не разделят его страха, никогда ему не поверят, они подумают, что он безумен, убегут от его речей.
Он рухнул в кресло и начал безутешно рыдать. Он чудовищно страдал. Его бессилие было таким, что ему не удавалось выдвинуть идеи, он внезапно впал в ступор.
За этим состоянием возбуждения последовало спокойствие, надежда, весьма похожая на надежду в первое мгновение. Как большинство людей, он никогда не верил в свою собственную смерть, никогда не придавал должного значения этому факту. Было очень унизительно думать, что он исчезнет, что его съедят черви, что в конце времен его никто не вспомнит. Теперь, восстановив отчасти свое спокойствие, он мог думать с определенной ясностью.
Его представления о подобных фактах были всегда смешными, всегда несколько комичными. Он смеялся над любым высказыванием о смерти, он избегал намеков и размышлений о ней. Его целью было обезобразить, исказить неприятный факт таким образом, чтобы он стал абсурдным для его менталитета и, тем самым, нелогичным. Таким образом он избегал идеи голода, нищеты, жестоких страданий. Обычный менталитет ограничивает эти мысли, извергает их из себя. До каких пределов доходит его заблуждение, мы могли бы сказать?
Если бы он был известным и популярным лицом, он бы эксплуатировал это известие в газетах, и его пророчество, после его смерти, создало бы ему легендарную славу. Но всегда оставалось бы сомнение, была ли его смерть самоубийством или несчастным случаем. Но кто собирается совершить самоубийство, кто собирается эксплуатировать свою смерть с того света? В любом случае люди поверили бы, что он сошел с ума. Нет, невозможно заставить людей думать, что никто не старался их обмануть. Факт большой значимости всегда пробуждает недоверие, мнительность. Невозможно оправдаться при жизни и потом уже мертвым невозможно привести приемлемые и также правдоподобные доказательства. Если живым его считают бессодержательным, мертвым его сочтут безумным. Тогда как идентифицировать себя как аутентичного мертвеца, как мертвеца чувствительного, уникального, ужасного, без уз?
Он уселся и принялся писать письма своим родственникам. Он не сообщал им, а только давал понять намеками свое положение. «Согласно непостижимому известию, мне сообщили о моей смерти… Я умру сегодня. Не верьте слухам о самоубийстве».
Эти простые, как телеграммы, письма не укажут им, что, по недостатку времени, он ускорит то, что он делал, в надежде, что ему хватит часов для осуществления им задуманного.
Это было просто: его смерть была неминуемой, и он принимал ее в единосущной форме, почти погребальной. «У меня нет врагов», - добавил он, но подумал, что это уточнение не обязательно и, по правде говоря, не подходит на самом деле к реальности. Он даже подумал придать своим словам намного более драматический акцент, немного жалобы, слабого протеста: «Я оставляю только невзгоды, огорчения; это все то, что мне завещано судьбой». Однако что об этом говорить? Кто захочет узнать, почему он упоминал эти излишние, невероятные факты? Возможно, подумают, что он злобный, тщеславный, нереальный. «Он всегда был фальшивым, - они сказали бы, - никогда не позволял нам его понять. Упорствовал». Сказали бы, что упорствовал, что нарочно держался на расстоянии, как будто всегда планировал месть, наказывая неучтивость.
Этот этап был ужасным. В конце концов, он вложил письма в конверты и туда же добавил инструкции. Если бы речь шла о шутнике, он сделал бы что-нибудь чудовищное, заставившее их лопнуть от смеха; например, высмеять всех тех, кто его как-нибудь обидел; и потом всё это отрицать. Для начала стал бы все отрицать, даже то, что видно воочию: потом перед полицией, перед судьей (в случае если его доставят в тот же день к судье), перед самими магистратами все отрицать. Он решил таким образом развить свои поступки, чтобы они, кажущиеся очень странными, вызвали страх и панику у тех сеньор, которые так много говорили. Раздеться и выйти на улицу с громкими криками, а потом все отрицать.
Но это неслыханное желание воспламенить быстро исчезло из его ума. Тяжесть членов, теперь затвердевших, удерживала его в выжидательной надежде. Он уже не ощущал страха. Теперь им овладел неизвестный ступор. Он сидел с открытым ртом, опустив руки на колени. Так он оставался довольно много времени, так что можно было подумать, что он поглупел.
Так наступила ночь. Скудный завтрак бывал его единственным питанием за целый день, но с этого момента, когда он потерял аппетит, он снова об этом не думал. Внезапно ему пришла мысль, что он умрет сегодня ночью. Здесь, в одиночку, без друга. Он представил себе своего товарища по работе, которого он вызвал сюда на следующее утро, как он стучит в дверь, не получая ответа, потом как полиция взламывает дверь. Его обнаружат здесь лежащим, уже давно умершим. Вопрос был в том, что они не избавятся от своего удивления; они сразу поверят, что его убили.
Если бы он был мстительным, он бы превратил свою смерть в месть, оставив указания, уличающие какого-нибудь его ужасного врага. Но, не будучи мстительным, он не имел никакого врага, которого можно было бы назвать «ужасным». Решительно, он не хотел, чтобы подумали, что он совершил самоубийство, поскольку он сам никогда не думал о том, чтобы добровольное уйти из жизни.
Он встал и стал искать в ящике стола. Найденным там мелком он решил исписать стены громадными буквами следующего содержания: «Знайте, что я не совершал самоубийства». Писать до тех пор, пока маленький мелок совсем не искрошится между его пальцев. Потом, усевшись, принялся созерцать, улыбаясь, свой труд. Возможно, ему нужно выйти на улицу и вопить; таким образом другие тоже будут созерцать его конец. Это будет нечто эффектное. Но, будучи робким по природе, эта идея показалась ему слишком дерзкой, даже рискованной в его случае.
Проходили часы. Он чувствовал, что теряет силы; холодный пот тек по его спине. Грудь горела, что-то сдавливало его изнутри. Он отказался от всякой мысли, испуганный до невозможности, и перестал об этом думать.
Внезапно он почувствовал, как будто его бьют в грудь. Его плечи опустились. Открытые глаза смотрели вперед, ничего не видя. Он хотел знать, почему он умирал, какая неотвратимая сила тащила его, какая была причина того, что его смерть была намечена и исполнена, когда понял, что это были общечеловеческие вопросы, которые люди задают себе ежедневно. С огромным разочарованием он увидел, что в его случае не было ничего сенсационного.
Он хотел знать, почему он умирает.
Он никогда этого не узнал.