моя жизнь в журнале
Технология книжно-журнального производства во время оно
Когда я работал в редакции журнала полвека тому назад, то делал записи о коллегах, имея в виду написать о них что-то вроде физиологического очерка. Но когда четверть века спустя познакомился с творчеством Довлатова, понял, что он всё уже написал, поскольку все редакции похожи друг на друга и трудно добавить нечто новое. Вот почему здесь напишу только о себе.
Работпя в журнале, я был наказан за чужую вину, хотя на самом деле ничьей вины не было вовсе.
Вот как было дело. Один сотрудник, назовем его Рустамом, трудился на ниве изучения литературы т.н. национальных республик, т.е. всех республик СССР кроме РСФСР. Однажды он отрецензировал труд одного писателя, не ожидая от этого ничего плохого. Однако этот труженик пера был не простым человеком. У него оказались связи на самом верху, откуда позвонили нашему главному и выразили недовольство шельмованием этого крупняги, который на его родине считался чуть ли не классиком. Рецензия была вполне объективной без всяких оскорблений. Рецензент отметил недостатки произведения, не затрагивая личности автора. Но в этой республике посчитали это наездом на священную корову. Потребовали, чтобы рецензента наказали. Главный поспешил сообщить наверх, что этот негодяй там уже не работает. На самом деле его просто решили спрятать от греха подальше и с этой целью перевести в другой отдел. Вакансия была только в нашем общем отделе, а именно вакансия корректора с зарплатой чуть ли не вдвое меньше. Рустама начальство уважало и не хотело его так унижать, поэтому провели рокировку - меня понизили до корректора, а Рустам остался литсотрудником, каким был и в своем прежнем отделе. При таких обстоятельствах у советского человека был только один выход - уйти, громко хлопнув дверью. Как на грех, у меня были проблемы с таким способом борьбы, поскольку как раз в это время была сессия в вузе, когда необходимо было представить справку с места работы для подтверждения своего права на вечернее обучение. К тому же это был тот самый период, когда я боролся с Черняевым, привлекая к себе самое пристальное внимание со стороны администрации. Пришлось затаить обиду и спрятать
злость куда подальше.
Фактически у меня работы уменьшилось, поскольку мы теперь с ним на пару делали то, что до этого я делал один. В наши обязанности входила вычитка рукописи для сдачи ее в набор и корректура гранок для сдачи в печать. Режим работы у нас в общем отделе был такой: две недели практически отдыха и потом две недели запарки, потому что одновременно надо было вычитывать рукопись номера, который выйдет через месяц, и готовить макет для ближайшего номера. Макет в то время представлял собой альбом, куда вклеивали вычитанные гранки. Производственный процесс журнала выглядел так. Авторы присылали рукопись, то есть страницы с отпечатанным текстом. Редакторы (у нас они назывались литсотрудники) вычитывали рукопись, внося правку. Исчерканную рукопись перепечатывала начисто машинистка, которая у нас занимала должность заведующей редакцией для повышения ее зарплаты. Потом мы вдвоем с Рустамом вычитывали эту новую машинопись в поиске ошибок. Исправлять допускалось только орфограчисекие ошибки, а на стилистику не надо было обращать внимания. Потом рукопись обрабатывал техред для указания наборщикам, каким шрифтом и кеглем набирать. Готовую рукопись отправляли в типографию.
Из типографии приходили гранки (сейчас бы сказали распечатки) для вычитки. Обычно мы работали в паре: один читал рукопись, другой правил гранки. Затем техред вырезала куски гранок для вклеивания в макет. Типография сначала печатала контрольный экземпляр для цензуры, формально именуемой управлением по охране гостайн в печати. Только после этого печатали тираж.
Продолжение будет, если появится желание графоманствовать дальше.
Когда я работал в редакции журнала полвека тому назад, то делал записи о коллегах, имея в виду написать о них что-то вроде физиологического очерка. Но когда четверть века спустя познакомился с творчеством Довлатова, понял, что он всё уже написал, поскольку все редакции похожи друг на друга и трудно добавить нечто новое. Вот почему здесь напишу только о себе.
Работпя в журнале, я был наказан за чужую вину, хотя на самом деле ничьей вины не было вовсе.
Вот как было дело. Один сотрудник, назовем его Рустамом, трудился на ниве изучения литературы т.н. национальных республик, т.е. всех республик СССР кроме РСФСР. Однажды он отрецензировал труд одного писателя, не ожидая от этого ничего плохого. Однако этот труженик пера был не простым человеком. У него оказались связи на самом верху, откуда позвонили нашему главному и выразили недовольство шельмованием этого крупняги, который на его родине считался чуть ли не классиком. Рецензия была вполне объективной без всяких оскорблений. Рецензент отметил недостатки произведения, не затрагивая личности автора. Но в этой республике посчитали это наездом на священную корову. Потребовали, чтобы рецензента наказали. Главный поспешил сообщить наверх, что этот негодяй там уже не работает. На самом деле его просто решили спрятать от греха подальше и с этой целью перевести в другой отдел. Вакансия была только в нашем общем отделе, а именно вакансия корректора с зарплатой чуть ли не вдвое меньше. Рустама начальство уважало и не хотело его так унижать, поэтому провели рокировку - меня понизили до корректора, а Рустам остался литсотрудником, каким был и в своем прежнем отделе. При таких обстоятельствах у советского человека был только один выход - уйти, громко хлопнув дверью. Как на грех, у меня были проблемы с таким способом борьбы, поскольку как раз в это время была сессия в вузе, когда необходимо было представить справку с места работы для подтверждения своего права на вечернее обучение. К тому же это был тот самый период, когда я боролся с Черняевым, привлекая к себе самое пристальное внимание со стороны администрации. Пришлось затаить обиду и спрятать
злость куда подальше.
Фактически у меня работы уменьшилось, поскольку мы теперь с ним на пару делали то, что до этого я делал один. В наши обязанности входила вычитка рукописи для сдачи ее в набор и корректура гранок для сдачи в печать. Режим работы у нас в общем отделе был такой: две недели практически отдыха и потом две недели запарки, потому что одновременно надо было вычитывать рукопись номера, который выйдет через месяц, и готовить макет для ближайшего номера. Макет в то время представлял собой альбом, куда вклеивали вычитанные гранки. Производственный процесс журнала выглядел так. Авторы присылали рукопись, то есть страницы с отпечатанным текстом. Редакторы (у нас они назывались литсотрудники) вычитывали рукопись, внося правку. Исчерканную рукопись перепечатывала начисто машинистка, которая у нас занимала должность заведующей редакцией для повышения ее зарплаты. Потом мы вдвоем с Рустамом вычитывали эту новую машинопись в поиске ошибок. Исправлять допускалось только орфограчисекие ошибки, а на стилистику не надо было обращать внимания. Потом рукопись обрабатывал техред для указания наборщикам, каким шрифтом и кеглем набирать. Готовую рукопись отправляли в типографию.
Из типографии приходили гранки (сейчас бы сказали распечатки) для вычитки. Обычно мы работали в паре: один читал рукопись, другой правил гранки. Затем техред вырезала куски гранок для вклеивания в макет. Типография сначала печатала контрольный экземпляр для цензуры, формально именуемой управлением по охране гостайн в печати. Только после этого печатали тираж.
Продолжение будет, если появится желание графоманствовать дальше.