День, когда с неба лился денежный дождь
Хуан Анхель Карди
День, когда с неба лился денежный дождь
Ещё многие помнят тот день, когда с неба лился денежный дождь в Старой Деревне. Буквально лился дождь из настоящих денег. Все жители, пользовавшиеся в те времена разумом, - к сожалению, их было мало, потому что здравое суждение не любит сочетаться с голодом, - согласно утверждают, что этот факт действительно имел место. Разногласия возникают, когда экзальтированные личности, оценивая это явление как проливной дождь, сталкиваются с теми, которые, пожимая плечами, называют это просто дождиком. Бартоло Уррия клянется святыми костями своей матери, - месторасположение которых он сам не может назвать, - что денежный поток длился больше недели, но истина относительно этого преувеличенного мнения состоит в том, что пара сотенных купюр остались подвешенными, как капли воды в средневековой гаргулье, в ендове родового поместья сеньора маркиза де Умбрия, откуда они выпали ровно через семь дней, грациозно переворачиваясь, как голубки на площади Сан-Марко, прямо под ноги Паскуалы Баррахо, которая, вероятно, ведомая Провидением, выходила из церкви, где просила у Святого Бенедикта, чтобы он предоставил ей, хотя бы в долг с процентами, деньги, необходимые для покупки лекарств, которые могли бы облегчить хриплый и неизлечимый кашель ее сына Ролиндо. Кали́н Салинас, сосед, который, не будучи чрезмерный реалистом, был далек от скептицизма, время от времени, - когда эта тема возникала среди зевак поселка, - обычно утверждает с загадочными улыбками, что дождь длился едва ли один час, и что выпало в точности тридцать шесть тысяч восемьсот двадцать девять долларов.
Разумеется, деньги не могут изливаться на Землю безнаказанно, так что вполне понятно, почему оказалось шестеро погибших и шестьдесят семь тяжело-, средне- и легкораненых, в которые обошлось это бедствие. Один из погибших, бедный Фико Поведа, которому негде было быть похороненным, сжимал в крупных грязных пальцах те деньги, которых как раз хватило, чтобы покрыть издержки на достойное захоронение. Примечателен тот факт, что все жертвы этого счастливого случая, как убитые, так и ушибленные, принадлежали к одному социальному классу. По правде сказать, в Старой Деревне было только два социальных класса: в один входило два семейства - Пе́рес и Авенданьо, а во второй - жители ста с лишним домишек, расположенных между скромным домом сеньора алькальда, увенчанным высокой и гордой башней, и упомянутым особняком в пышном колониальном стиле сеньоров Умбрия.
Первым это явление заметил Тома́с Поланко, который, не знаю по какому экстренному случаю, поднял глаза к небу и, заметив некое кружение в воздухе, равнодушно заметил: «Черт побери! Что-то рановато в этом году прилетают ласточки!» Но оказалось, что эти ласточки из бумаги, и первая из них опустилась на плечо Грегорио Каррераса, имевшего обыкновение дремать на скамейке в парке с упрямой, но и бесполезной надеждой на то, что ему однажды приснится, что он уже перестал быть жалким типом, надеждой столь же древней, как и сам Каррерас, хотя и не казалось, что ей уже исполнилось восемьдесят лет. Ласточка с лицом уважаемого патриота пощекотала чумазую шею Грегорио, и спящий попытался расплющить ее шлепком руки. Но она не улетала. Таким образом несчастный Каррерас оказался - полагая себя скорее спящим, чем бодрствующим - обладателем купюры в сто долларов, суммы, которая не замедлит стать эквивалентом билета до Масорры, где его ждала надежда со щербатой косой на плече.
Мало кто обычно гулял по улицам в этот дневной час, но Анисето Кабаргас с таким страхом и с таким восторгом раззвонил о необычном ливне, что его визг проник во все двери, вытащив в парк почти всех жителей Старой Деревни в количестве более чем тысячи человек. В воздухе под влиянием осушающего октябрьского ветерка кружились стаями тысячи и тысячи листков разных цветов, образуя грациозные спускающиеся спирали, хотя не на столько, чтобы оказаться в пределах досягаемости тысячи пар рук, которые поднимались, на манер Тантала, чтобы поймать этих чудесных птичек. Одним из первых, кому удалось схватить одну, был Падре Лукас, который воспользовался тем преимуществом, что оказался на самой высокой романской церковной колокольне. Священник, - который ни в коей мере не был нумизматом и, несмотря на особенное отсутствие у него здравого смысла, недостатка, объясняемого его набожностью, - немедленно понял, что его добыча стоила пятьдесят долларов, и побежал к колоколам, чтобы радостным звоном разбудить и заставить выйти из дома тех немногих, кто еще не отправился искать ранений в давке.
Вихрь давки происходил в парке. Кажется, что октябрьские ветры, по какой-то причине, обычно в этом месте образуют шаловливый вихрь, который в нормальных условиях довольствуется безумством с клочками бумаги и сухими листками, оказавшимися в его распоряжении. Но на этот раз это была игра богатого ветра, забавлявшегося колыханием банковских билетов различного номинала, заставляя вспомнить басню о тех важных господах, о которых рассказывают, хотя никто из рассказчиков этого никогда не видел, что они будто бы имеют привычку прикуривать от сотенных бумажек. И, наконец, теперь он довольствовался тем, что попеременно приближал и удалял свои игрушки от несчастных и жадных рук, заполнявших тесное пространство поселкового парка.
Когда в Старой Деревне шел град, а это было в первые годы столетия, удивительные рассказы продолжались только до тех пор, пока были живы свидетели, но, возможно, что воспоминание о денежном дожде останется неизгладимым надолго после смерти свидетелей и участников этого волшебного случая. В чем нельзя сомневаться, так это в том, что скорбь по убитым оставила постоянную темную тень на фасадах некоторых домов и в сердцах нескольких матерей и нескольких друзей покойных. Согласно данным аутопсии, первым скончался Робледо. Он был отцом одиннадцати детей, старшему из которых удалось стать членом городского совета, по словам одних, он был избран из жалости, другие же говорят, что благодаря деньгам, внесенным сеньором Пересом де Лора, алькальдом-либералом. Старый Робледо не умер естественной смертью, то есть, он не был жертвой безумной свалки, но от того, что ему удалось поймать одну из тринадцати купюр по тысяче, сыпавшихся в тот день с неба, за что он получил удар кинжалом в спину. Другим мучеником этого безумного поклонения Святой Ридуции был самый младший из сыновей Матиаса, старейшего жителя Старой Деревни. Этот мальчик, едва нашедший время выучить названия всех вещей, которые можно купить за один сентаво, сумел поймать один из летучих листков, и в тот момент, когда он обратил внимание, что в каждом углу была изображена цифра пять, сверху на него упала жирная толща доньи Энкарнасьон, жившей в Старой Деревне, которой уже надоело щеголять, без особого успеха, в качестве самой толстой женщины в мире. Интересен случай Николито, страдавшего остеомяляцией и признанного безнадежным даже врачами Гаваны. Движимый естественным желанием обогатиться, Николито совершил столь огромный прыжок, чтобы достигнуть ласточки в пятьдесят, что при падении все его кости, в том числе подъязычная кость, превратились в прах, - удачная трагедия, оставившая его родным в наследство оригинальную гордость стать единственной семьей, хранящей в шкафу смертные останки усопшего, помещенные в коробку из-под сигар «Ла Корона», благоговейно обернутую гофрированной бумагой. Пятую аутопсию пришлось провести на неподвижно стоящей жертве. Несомненно, в ту эпоху за двадцать песо можно было купить все вещи мира и даже больше, но обладать в то время купюрой столь редкого номинала было привилегией, не достигаемой даже самым упорным трудом, каковой экономический феномен может служить оправданием того, что Пласидо Форнос, в тот момент, когда схватил купюру в двадцать долларов, остался окаменевшим на парковой скамейке в той же позе, в какой его изобразил дядюшка дон Тома́с в бронзовой статуе, необъяснимым образом повернутой спиной к северу, до сих пор находящейся в Гаване на авениде Лос Пресидентес. Поскольку оказалось невозможным расположить его горизонтально, пришлось похоронить его в стоячей позе в вертикальной могиле, с надписью, высеченной на памятнике, придуманной сеньором Калин Салинас и гласящей: «Здесь покоится несгибаемый человек», слова, не скрывающие шутки, хотя они и могут казаться двусмысленными для знающих, что Форнос был одним из тех, кто, несмотря на хроническую бедность, никогда не продавал свой голос на выборах ни семье Перес, ни семье Авенданьо. Шестую жертву не удалось идентифицировать, потому что ее дактилоскопические отпечатки были стертыми и непригодными к употреблению, что еще более углубило скорбь людей, поскольку в тот день исчезло тринадцать человек, и семьи каждого из них, благодаря сомнениям, рыдали по шестому покойнику, как по своему родичу.
Когда прибыл - того не могло не случиться! - отряд закаленной сельской гвардии во главе с сержантом Малакара, растерянность моментально окрасилась в желтый цвет, каковой цвет быстро уступил первенство красному цвету крови, пролитой ударами мачете.
Это официальное вмешательство оказалось хуже, чем несвоевременным, потому что в те моменты проявлялась неофициальная набожность Падре Лукаса с одного из окон звонницы, это была содержательная проповедь, в которой восхвалялся милосердный жест божественного Провидения, которое «однажды пролило манну на голодающий еврейский народ» и проливала «теперь на благочестивый народ Старой Деревни источник денег, изготовленных в небесной типографии, но денег легитимных», что должно было быть интерпретировано - «причем есть некоторые, сомневающиеся в таком заметном и очевидном чуде!» - как «намерение Небесного Отца благословить экономически свою паству самым благочестивым образом». По правде сказать, очень противоречивым был факт, что в тот самый момент, когда добрый священник увещевал верующих добиваться вечной жизни, мощный удар заставил улететь за двадцать метров голову жертвы, впоследствии оказавшейся неопознанной.
Не все промокли под этим чудесным ливнем, но почти в каждом доме оказался, по меньшей мере, один из этих опавших листьев. Да будет известно, что единственным представителем класса большинства, который не приблизился к этой суматохе, был Салинас, выходивший из особняка Ла Торре через несколько минут после начала ливня и встретивший своего друга Мелькиадеса, вождя труппы цыган, который обычно проходил по Старой Деревне с пальцами в носу и не задерживаясь дольше, чем нужно для наполнения водой старых шумерских кувшинов. Однако самым промокшим оказался тот, кто оставался под крышей, пока длился ливень - лейтенант Кирос, которому сержант Малакара, законно конфисковав в пылу аффекта девять тысяч семьсот тридцать четыре песо, передал их в количестве пятидесяти купюр по сотне, которые офицер, получив устное сообщение о свалке, поместил не спеша, но с улыбкой, в свой частный бумажник из кожи молодого крокодила, безнаказанно убитого пулей в сезон запрета на охоту.
Раньше или позже жители удалились - одни с покойниками, другие без них - к себе домой. Исключением был Грегорио Каррерас. Со своей купюрой в двойной подкладке штанов несчастный остался прочесывать на четвереньках всю территорию парка, а затем каждый уголок поселка, обнюхивая денно и ночно, как собака, забывшая то место, где она спрятала свою кость, так что он стал даже обгрызать стены и расширять трещины на фасадах, вызывая отвращение к себе со стороны потерпевших, и впоследствии пустившись в известное путешествие к определенной встрече с надеждой. Одни отступали с места битвы, шагая медленно и обдумывая странные проекты, другие уходили с боязливой поспешностью, и большинство удалялись бегом обескрыленными и с трезвоном, напоминающим вопли, выражавшие примитивную благодарность за такой внезапный переход от абсолютной нищеты к обладанию непредвиденным, хотя многие из них так никогда и не осознали, что непредвиденное обычно в то же время бывает преходящим. Некоторые везунчики в ту же ночь собрали свои жалкие пожитки и приняли почти нечестивое решение убраться из Старой Деревни навсегда. Но поскольку нет худа без добра, на рассвете, когда караван дезертиров удалялся по извивам дороги, процессия оборванцев направлялась к поселку, «где льется денежный дождь», хотя точно было известно, что деньги сыпались только в тот исключительный и единственный раз. В те дни, за городскими границами, появились два квартала нищих под названием Пещера и Прекрасный Вид, где обитали фантастические существа, проводившие дни и ночи, высунувшись из дверей своих хижин со скрещенными руками и глазами, обращенными на непостижимое и безжалостное небо.
Сначала истинный, очевидный и бесспорный факт денежного дождя произвел на свет достоверную историю, рассказываемую с настоящим реализмом и со столь точными деталями, что они казались физическими объектами из живой и явной материи, но мало помалу этот факт - опирающийся на словесные опоры Падре Лукаса - извращался при передаче от отцов к сыновьям, а еще больше при передаче от дедов к внукам, превращаясь из реального факта в волшебную легенду, так что старый Нандо́ обычно рассказывал единственному сыну своего единственного сына, что четыре серафима и двенадцать архангелов, - первые в зеленых и вторые в голубых одеждах - летали над поселком в тот особенный день с большими рогами, из которых сыпались золотые монеты с изображением Господа и серебряные монеты с изображением Девы Марии, и когда внук, серьезно больной скептицизмом, улыбался с рано созревшей недоверчивостью, старик, скрещивая упрямо указательные пальцы над висящими губами, клялся: «Ими, ими клянусь!» Вот это-то, истинное или извращенное, и есть более или менее то, что знают все в Старой Деревне и окрестностях, потому что даже самые недоверчивые не могут отрицать не отрицаемое, и, что хуже, не могут предложить удовлетворительного объяснения, пусть даже ненаучного, внезапному появлению в пространстве неслыханного дождя из долларов, падавшего исключительно над парком, и эту деталь подтверждали и распространяли как отечественные, так и иностранные газеты.
День, когда с неба лился денежный дождь
Ещё многие помнят тот день, когда с неба лился денежный дождь в Старой Деревне. Буквально лился дождь из настоящих денег. Все жители, пользовавшиеся в те времена разумом, - к сожалению, их было мало, потому что здравое суждение не любит сочетаться с голодом, - согласно утверждают, что этот факт действительно имел место. Разногласия возникают, когда экзальтированные личности, оценивая это явление как проливной дождь, сталкиваются с теми, которые, пожимая плечами, называют это просто дождиком. Бартоло Уррия клянется святыми костями своей матери, - месторасположение которых он сам не может назвать, - что денежный поток длился больше недели, но истина относительно этого преувеличенного мнения состоит в том, что пара сотенных купюр остались подвешенными, как капли воды в средневековой гаргулье, в ендове родового поместья сеньора маркиза де Умбрия, откуда они выпали ровно через семь дней, грациозно переворачиваясь, как голубки на площади Сан-Марко, прямо под ноги Паскуалы Баррахо, которая, вероятно, ведомая Провидением, выходила из церкви, где просила у Святого Бенедикта, чтобы он предоставил ей, хотя бы в долг с процентами, деньги, необходимые для покупки лекарств, которые могли бы облегчить хриплый и неизлечимый кашель ее сына Ролиндо. Кали́н Салинас, сосед, который, не будучи чрезмерный реалистом, был далек от скептицизма, время от времени, - когда эта тема возникала среди зевак поселка, - обычно утверждает с загадочными улыбками, что дождь длился едва ли один час, и что выпало в точности тридцать шесть тысяч восемьсот двадцать девять долларов.
Разумеется, деньги не могут изливаться на Землю безнаказанно, так что вполне понятно, почему оказалось шестеро погибших и шестьдесят семь тяжело-, средне- и легкораненых, в которые обошлось это бедствие. Один из погибших, бедный Фико Поведа, которому негде было быть похороненным, сжимал в крупных грязных пальцах те деньги, которых как раз хватило, чтобы покрыть издержки на достойное захоронение. Примечателен тот факт, что все жертвы этого счастливого случая, как убитые, так и ушибленные, принадлежали к одному социальному классу. По правде сказать, в Старой Деревне было только два социальных класса: в один входило два семейства - Пе́рес и Авенданьо, а во второй - жители ста с лишним домишек, расположенных между скромным домом сеньора алькальда, увенчанным высокой и гордой башней, и упомянутым особняком в пышном колониальном стиле сеньоров Умбрия.
Первым это явление заметил Тома́с Поланко, который, не знаю по какому экстренному случаю, поднял глаза к небу и, заметив некое кружение в воздухе, равнодушно заметил: «Черт побери! Что-то рановато в этом году прилетают ласточки!» Но оказалось, что эти ласточки из бумаги, и первая из них опустилась на плечо Грегорио Каррераса, имевшего обыкновение дремать на скамейке в парке с упрямой, но и бесполезной надеждой на то, что ему однажды приснится, что он уже перестал быть жалким типом, надеждой столь же древней, как и сам Каррерас, хотя и не казалось, что ей уже исполнилось восемьдесят лет. Ласточка с лицом уважаемого патриота пощекотала чумазую шею Грегорио, и спящий попытался расплющить ее шлепком руки. Но она не улетала. Таким образом несчастный Каррерас оказался - полагая себя скорее спящим, чем бодрствующим - обладателем купюры в сто долларов, суммы, которая не замедлит стать эквивалентом билета до Масорры, где его ждала надежда со щербатой косой на плече.
Мало кто обычно гулял по улицам в этот дневной час, но Анисето Кабаргас с таким страхом и с таким восторгом раззвонил о необычном ливне, что его визг проник во все двери, вытащив в парк почти всех жителей Старой Деревни в количестве более чем тысячи человек. В воздухе под влиянием осушающего октябрьского ветерка кружились стаями тысячи и тысячи листков разных цветов, образуя грациозные спускающиеся спирали, хотя не на столько, чтобы оказаться в пределах досягаемости тысячи пар рук, которые поднимались, на манер Тантала, чтобы поймать этих чудесных птичек. Одним из первых, кому удалось схватить одну, был Падре Лукас, который воспользовался тем преимуществом, что оказался на самой высокой романской церковной колокольне. Священник, - который ни в коей мере не был нумизматом и, несмотря на особенное отсутствие у него здравого смысла, недостатка, объясняемого его набожностью, - немедленно понял, что его добыча стоила пятьдесят долларов, и побежал к колоколам, чтобы радостным звоном разбудить и заставить выйти из дома тех немногих, кто еще не отправился искать ранений в давке.
Вихрь давки происходил в парке. Кажется, что октябрьские ветры, по какой-то причине, обычно в этом месте образуют шаловливый вихрь, который в нормальных условиях довольствуется безумством с клочками бумаги и сухими листками, оказавшимися в его распоряжении. Но на этот раз это была игра богатого ветра, забавлявшегося колыханием банковских билетов различного номинала, заставляя вспомнить басню о тех важных господах, о которых рассказывают, хотя никто из рассказчиков этого никогда не видел, что они будто бы имеют привычку прикуривать от сотенных бумажек. И, наконец, теперь он довольствовался тем, что попеременно приближал и удалял свои игрушки от несчастных и жадных рук, заполнявших тесное пространство поселкового парка.
Когда в Старой Деревне шел град, а это было в первые годы столетия, удивительные рассказы продолжались только до тех пор, пока были живы свидетели, но, возможно, что воспоминание о денежном дожде останется неизгладимым надолго после смерти свидетелей и участников этого волшебного случая. В чем нельзя сомневаться, так это в том, что скорбь по убитым оставила постоянную темную тень на фасадах некоторых домов и в сердцах нескольких матерей и нескольких друзей покойных. Согласно данным аутопсии, первым скончался Робледо. Он был отцом одиннадцати детей, старшему из которых удалось стать членом городского совета, по словам одних, он был избран из жалости, другие же говорят, что благодаря деньгам, внесенным сеньором Пересом де Лора, алькальдом-либералом. Старый Робледо не умер естественной смертью, то есть, он не был жертвой безумной свалки, но от того, что ему удалось поймать одну из тринадцати купюр по тысяче, сыпавшихся в тот день с неба, за что он получил удар кинжалом в спину. Другим мучеником этого безумного поклонения Святой Ридуции был самый младший из сыновей Матиаса, старейшего жителя Старой Деревни. Этот мальчик, едва нашедший время выучить названия всех вещей, которые можно купить за один сентаво, сумел поймать один из летучих листков, и в тот момент, когда он обратил внимание, что в каждом углу была изображена цифра пять, сверху на него упала жирная толща доньи Энкарнасьон, жившей в Старой Деревне, которой уже надоело щеголять, без особого успеха, в качестве самой толстой женщины в мире. Интересен случай Николито, страдавшего остеомяляцией и признанного безнадежным даже врачами Гаваны. Движимый естественным желанием обогатиться, Николито совершил столь огромный прыжок, чтобы достигнуть ласточки в пятьдесят, что при падении все его кости, в том числе подъязычная кость, превратились в прах, - удачная трагедия, оставившая его родным в наследство оригинальную гордость стать единственной семьей, хранящей в шкафу смертные останки усопшего, помещенные в коробку из-под сигар «Ла Корона», благоговейно обернутую гофрированной бумагой. Пятую аутопсию пришлось провести на неподвижно стоящей жертве. Несомненно, в ту эпоху за двадцать песо можно было купить все вещи мира и даже больше, но обладать в то время купюрой столь редкого номинала было привилегией, не достигаемой даже самым упорным трудом, каковой экономический феномен может служить оправданием того, что Пласидо Форнос, в тот момент, когда схватил купюру в двадцать долларов, остался окаменевшим на парковой скамейке в той же позе, в какой его изобразил дядюшка дон Тома́с в бронзовой статуе, необъяснимым образом повернутой спиной к северу, до сих пор находящейся в Гаване на авениде Лос Пресидентес. Поскольку оказалось невозможным расположить его горизонтально, пришлось похоронить его в стоячей позе в вертикальной могиле, с надписью, высеченной на памятнике, придуманной сеньором Калин Салинас и гласящей: «Здесь покоится несгибаемый человек», слова, не скрывающие шутки, хотя они и могут казаться двусмысленными для знающих, что Форнос был одним из тех, кто, несмотря на хроническую бедность, никогда не продавал свой голос на выборах ни семье Перес, ни семье Авенданьо. Шестую жертву не удалось идентифицировать, потому что ее дактилоскопические отпечатки были стертыми и непригодными к употреблению, что еще более углубило скорбь людей, поскольку в тот день исчезло тринадцать человек, и семьи каждого из них, благодаря сомнениям, рыдали по шестому покойнику, как по своему родичу.
Когда прибыл - того не могло не случиться! - отряд закаленной сельской гвардии во главе с сержантом Малакара, растерянность моментально окрасилась в желтый цвет, каковой цвет быстро уступил первенство красному цвету крови, пролитой ударами мачете.
Это официальное вмешательство оказалось хуже, чем несвоевременным, потому что в те моменты проявлялась неофициальная набожность Падре Лукаса с одного из окон звонницы, это была содержательная проповедь, в которой восхвалялся милосердный жест божественного Провидения, которое «однажды пролило манну на голодающий еврейский народ» и проливала «теперь на благочестивый народ Старой Деревни источник денег, изготовленных в небесной типографии, но денег легитимных», что должно было быть интерпретировано - «причем есть некоторые, сомневающиеся в таком заметном и очевидном чуде!» - как «намерение Небесного Отца благословить экономически свою паству самым благочестивым образом». По правде сказать, очень противоречивым был факт, что в тот самый момент, когда добрый священник увещевал верующих добиваться вечной жизни, мощный удар заставил улететь за двадцать метров голову жертвы, впоследствии оказавшейся неопознанной.
Не все промокли под этим чудесным ливнем, но почти в каждом доме оказался, по меньшей мере, один из этих опавших листьев. Да будет известно, что единственным представителем класса большинства, который не приблизился к этой суматохе, был Салинас, выходивший из особняка Ла Торре через несколько минут после начала ливня и встретивший своего друга Мелькиадеса, вождя труппы цыган, который обычно проходил по Старой Деревне с пальцами в носу и не задерживаясь дольше, чем нужно для наполнения водой старых шумерских кувшинов. Однако самым промокшим оказался тот, кто оставался под крышей, пока длился ливень - лейтенант Кирос, которому сержант Малакара, законно конфисковав в пылу аффекта девять тысяч семьсот тридцать четыре песо, передал их в количестве пятидесяти купюр по сотне, которые офицер, получив устное сообщение о свалке, поместил не спеша, но с улыбкой, в свой частный бумажник из кожи молодого крокодила, безнаказанно убитого пулей в сезон запрета на охоту.
Раньше или позже жители удалились - одни с покойниками, другие без них - к себе домой. Исключением был Грегорио Каррерас. Со своей купюрой в двойной подкладке штанов несчастный остался прочесывать на четвереньках всю территорию парка, а затем каждый уголок поселка, обнюхивая денно и ночно, как собака, забывшая то место, где она спрятала свою кость, так что он стал даже обгрызать стены и расширять трещины на фасадах, вызывая отвращение к себе со стороны потерпевших, и впоследствии пустившись в известное путешествие к определенной встрече с надеждой. Одни отступали с места битвы, шагая медленно и обдумывая странные проекты, другие уходили с боязливой поспешностью, и большинство удалялись бегом обескрыленными и с трезвоном, напоминающим вопли, выражавшие примитивную благодарность за такой внезапный переход от абсолютной нищеты к обладанию непредвиденным, хотя многие из них так никогда и не осознали, что непредвиденное обычно в то же время бывает преходящим. Некоторые везунчики в ту же ночь собрали свои жалкие пожитки и приняли почти нечестивое решение убраться из Старой Деревни навсегда. Но поскольку нет худа без добра, на рассвете, когда караван дезертиров удалялся по извивам дороги, процессия оборванцев направлялась к поселку, «где льется денежный дождь», хотя точно было известно, что деньги сыпались только в тот исключительный и единственный раз. В те дни, за городскими границами, появились два квартала нищих под названием Пещера и Прекрасный Вид, где обитали фантастические существа, проводившие дни и ночи, высунувшись из дверей своих хижин со скрещенными руками и глазами, обращенными на непостижимое и безжалостное небо.
Сначала истинный, очевидный и бесспорный факт денежного дождя произвел на свет достоверную историю, рассказываемую с настоящим реализмом и со столь точными деталями, что они казались физическими объектами из живой и явной материи, но мало помалу этот факт - опирающийся на словесные опоры Падре Лукаса - извращался при передаче от отцов к сыновьям, а еще больше при передаче от дедов к внукам, превращаясь из реального факта в волшебную легенду, так что старый Нандо́ обычно рассказывал единственному сыну своего единственного сына, что четыре серафима и двенадцать архангелов, - первые в зеленых и вторые в голубых одеждах - летали над поселком в тот особенный день с большими рогами, из которых сыпались золотые монеты с изображением Господа и серебряные монеты с изображением Девы Марии, и когда внук, серьезно больной скептицизмом, улыбался с рано созревшей недоверчивостью, старик, скрещивая упрямо указательные пальцы над висящими губами, клялся: «Ими, ими клянусь!» Вот это-то, истинное или извращенное, и есть более или менее то, что знают все в Старой Деревне и окрестностях, потому что даже самые недоверчивые не могут отрицать не отрицаемое, и, что хуже, не могут предложить удовлетворительного объяснения, пусть даже ненаучного, внезапному появлению в пространстве неслыханного дождя из долларов, падавшего исключительно над парком, и эту деталь подтверждали и распространяли как отечественные, так и иностранные газеты.