Михаил Зощенко о мерзких советских "чистках" (пьеса "Уважаемый товарищ")
В 1929 году Михаил Зощенко написал пьесу «Уважаемый товарищ» - на тему мерзких советских «чисток». Прочитать ее в Интернете можно по ссылке (Театр Зощенко-1.pdf), на стр. 33-68. А в статье «Я иду на разрыв не от счастливых обстоятельств»: К истории несостоявшейся постановки комедии М.М. Зощенко «Уважаемый товарищ» («Я иду на разрыв не от счастливых обстоятельств»: К истории несостоявшейся постановки комедии М.М. Зощенко «Уважаемый товарищ» - Журнальный зал) можно узнать разнообразные перипетии и в том числе «краткое содержание» пьесы:
Главный герой комедии Петр Иванович Барбарисов в результате чистки оказывается исключенным из партии и с этого момента начинает наверстывать то, что он «промигал в эти годы». Он срывает политические лозунги в коммунальной квартире, бьет жену, напивается в пивной и затевает драку. Неожиданно Барбарисов узнает, что его якобы восстановили в партии, бежит в контрольную комиссию по чистке, где ему сообщают, что его, конечно, не восстановили, так как он показал свое истинное лицо в это «переходное время».
По этому случаю приведем некоторые публикации из эмигрантских газет (кои в основном опирались на советскую периодику).
«Чистка» компартии («Петроградская Правда»)
За 4 года пролетарской революции партия проделала ряд этапов, наложивших отпечаток на ее состав. В первый период революции необычайная популярность лозунгов борьбы за мир и немедленную передачу земли крестьянам дала возможность рабочему классу повести за собой почти все крестьянство. Таким образом попали в ряды коммунистов и не чисто пролетарские элементы. Во вторую эпоху, эпоху гражданской войны, организация Кр. Армии проходит так же под знаком союза рабочих и крестьян. Почти все крестьянство участвует в этой организации и тем поддерживает Сов. власть. В то же время громадная эволюция происходит в рядах служилого элемента, интеллигенции и полуинтеллигенции.
Создается обстановка, при которой «выйти в люди», создать себе карьеру и получить кусочек власти можно только пойдя на службу сов. власти. Это обстоятельство толкнуло в ряды партии многие мещанские и полумещанские элементы, которые несмотря на все рогатки проникли в ее ряды в значительном количестве. В итоге на 600 тыс. членов компартии имеется некоторый процент социально чуждых элементов и, что всего хуже, эти количественно может быть и не очень сильные элементы, будучи более подвижными и ловкими, вносят большое разложение в партию.
Это обстоятельство не позволяет ограничиться очередной перерегистрацией, а вызывает необходимость в производстве именно генеральной чистки, в результате которой в рядах компартии не осталось бы ни одного даже сомнительного коммуниста. РКП является рабочей партией, ее основой должны остаться пролетарии. Но надо помнить, что среди рабочих, которые уже несколько лет находятся у станка, есть много таких, которых справедливо прозвали «закомиссарившимися». Среди этих бывших рабочих, а ныне «плохих сановников», находятся и такие, которые потеряли все хорошие черты пролетария и приобрели все плохие черты чиновника.
Необходимо также при наступающей чистке отсеять все кулацкие, собственнические и мещанские элементы крестьян, которые вошли в партию с корыстными целями и принесли с собой гниль и разложение. Но особенно строго надо быть по отношению к выходцам из буржуазной интеллигенции и полуинтеллигенции. Среди этого слоя процент таких, от которых надо во что бы то ни стало освободить нашу партию, особенно высок. По отношению к сколько-нибудь сомнительным элементам из этой среды надо быть беспощадным. <...>
«Руль» (Берлин), 10 августа 1921 г.
«Чистка» РКП, как мы видим, преследовала «благородные цели», в понимании коммунистической верхушки, разумеется. А вот во что она превращалась «на местах».
Результаты чистки
Чистка компартии в Нижегородской губ. дала следующие результаты: за халатное отношение исключено 225 чел., за карьеризм и шкурничество - 114 чел., за взяточничество - 148 чел., за нарушение партдисциплины - 146 чел., за пьянство - 125 чел., за уклон в сторону меньшевиков - 140, за религиозные убеждения - 87. Значительный процент исключенных падает на интеллигенцию.
«Руль» (Берлин), 13 октября 1921 г.
Печать
Чем больше услужающие перья стараются, тем настойчивее они подтверждают, что: «язык мой - враг мой». [Гельсингфорский большевистский] «Путь» изображает московские настроения. На вопрос, обращенный к коммунисту: «как поживаете?»:
Вдруг один глаз у него потемнел, из другого выползло что-то похожее на крайнюю озабоченность, наполовину смешанную с ужасом, и он оживленно сказал: «Да! Чистился еще!» И - вздохнул. Я притворился, что не понял: «Что это значит - чистился?». Засмеялся (лицо стало как у выздоравливающего): «Партийная чистка… Тяжелая штука. Все косточки перемыли…».
Отчего же такой испуг? То ли, что у всех рыльце в пушку, то ли что произвол царствует при чистке? Очевидно - и то, и другое:
Исключенным оказался один из крупнейших работников Реввоенсовета - «за бюрократизм и буржуазный образ жизни». Исключен так же «управдел» одного из популярнейших сов. учреждений в Москве, и глава учреждения (весьма видный коммунист) произнес перед [парт.] коллективом три речи в защиту исключенного. И - не помогло.
Недурно - не правда ли? <...>
«Руль» (Берлин), 26 октября 1921 г.
Печать
[Берлинский] «Социалист. Вестник» останавливается на «распутной мысли генеральной чистки» компартии и приводит несколько конкретных данных: «В Самаре дерзнули исключить самого председателя Губчека». И, наконец:
По губернии раздался / Всем отрадный клик -
Ю. Стеклов под суд попался, / Явных тьма улик!
Из «тьмы улик» московские большевики извлекли дело о присвоении «московским Меньшиковым» редчайшей коллекции почтовых марок, принадлежавшей Николаю [II], ибо болезненная страсть к коллекционированию марок представляет, кажется, единственное бескорыстное проявление души сего знаменитого мужчины. Пришлось начальству вмешаться. Самарского чекиста [И.Г. Бирна] водворили назад в партию, срок исключения [«троцкиста»] Склянского ограничили 6-ю месяцами и остракизм [главреда «Известий»] Стеклова отменили, обязав его, однако, вернуть казне альбом Николая [II]. Весьма характерен и такой образец:
В пассиве у Данишевского оказались особняк на Остоженке, несколько [конных] выездов, много прислуги, дача в Крюкове и … собственная корова, та самая штакельбергская корова, которая по неискоренимой традиции связала свою судьбу с биографией наиболее видных представителей российского генералитета.
А Данишевский ни мало ни много - бывший член латвийского сов. правительства, член Реввоенсовета, а ныне председатель «Северолеса». А между тем официальная печать уже горько жалуется на результаты чистки и требует обратно приваживать:
«Мы обязаны это сделать теперь, взять каждого способного в будущем стать достойным членом нашей партии на учет, под наблюдение, под руководство. Мы слишком бедны, чтобы швыряться такими людьми». Заколдованный круг!
«Руль» (Берлин), 20 ноября 1921 г.
«Чистка»
Московская «Правда» сообщает, что в настоящее время уже имеются сведения об итогах «чистки» компартии по 19 губерниям, но пока приводит сведения лишь по 9 губерниям: Калужской, Орловской, Симбирской, Вотской области [(Удмуртии)], Белоруссии, Ярославской, Череповецкой, Екатеринбургской и Костромской. В этих 9 губерниях изгнано: за взяточничество - 287 чел., за вымогательство - 58 чел., за разные хищения - 162 чел., «контрреволюционеров» - 184 чел., бывш. полицейских - 112 чел., за пьянство и бесчинство - 1034 чел. и «карьеристов и шкурников» оказалось 949 чел. Немало исключенных за «исполнение религиозных обрядов» - 464 чел., за «юдофобство и национальный шовинизм» - 127 чел., и за «отказ от выполнения директив партии» - 882 чел. Самый большой процент падает на исключенных за «пассивное членство» - 2587 чел. По многим губерниям этот разряд исключенных составляет 50% и больше.
По социальному составу первое место среди исключенных составляют крестьяне - 5090 чел., затем следуют интеллигенты - 4875 чел. и, наконец, рабочие - 2649 чел. Число исключенных т.н. «ответственных работников» весьма велико. Ответственных работников «политических» исключено 1168 чел., а «технических» - 1032 чел. Многие сов. учреждения остались без руководителей.
Та же газета сообщает, что в результате т.н. «чистки» в Донской обл. исключено из большевистской партии 4168 чел. из 9893 зарегистрированных коммунистов, или 42%. При «чистке» обнаружено существование комячеек из мертвых душ, т.е. давно уже распавшихся. Обнаружено так же участие некоторых коммунистов в антибольшевистских отрядах (по-коммунистически - «бандах») и даже такие факты как выдача некоторыми членами компартии формальных обязательств «бандитам» по систематической доставке последним продуктов, фуража и оружия.
«Руль» (Берлин), 2 декабря 1921 г.
Ну и так далее. А следом развернется кампания мерзской «чистки» в сов. учреждениях беспартийных специалистов. Вот жуткие впечатления беспартийной киевлянки Софьи Николаевны Мотовиловой (snm-proza.pdf):
Из письма В.Д. Бонч-Бруевичу в Москву, ноябрь 1932-го - январь 1933-го
<…> Мы сейчас читали с моим племянником Ваше письмо и оба рассмеялись от Вашего совета обратиться к [журналисту «Правды»] Кольцову [по поводу безобразий в УкрГРУ]. Год тому назад, когда все ужасы и безобразия творились на моих глазах, мой племянник [Вика], как и Вы, сказал: «Это надо передать Кольцову». Он поехал сам в Москву, юноша он энергичный, но добиться видеть Кольцова оказалось невозможно. Он передал все в отдел расследований «Правды». Я туда писала три раза, результата никакого.
<…> Странно, что Вы просите меня «быть настолько граждански мужественной». «Гражданского мужества» у меня хоть отбавляй, результат его - недаром я слепну от упадка питания, недаром голодает вся моя семья и слышу со всех сторон: «Сами виноваты. Охота Вам разоблачать. Один в поле не воин. Это донкихотство». Неужели Вы думаете, я стала бы ждать чистки партии, чтоб попытаться вскрыть явные безобразия и беззакония! Конечно, нет. По поводу этого я писала дважды Надежде Константиновне, писала очень подробно.
Мой племянник ездил в Москву и два раза был у Надежды Константиновны. И, как это ни странно, она ни звука не ответила, ни одним словом, ни одним звуком не высказала своего отношения к описываемым мною фактам. А перед ней стоял юноша, и ему полезно бы было услышать ее мнение.
Затем я писала три раза в «Правду», отдел расследований. Как я Вам писала, результата - никакого. Впрочем, в мае они мне прислали записку-бланк: «Вашу корреспонденцию направили в РК КП(б)У Киев, для ____ (пустое место!). О результате будет сообщено».
Прошло с тех пор восемь месяцев. Я им тогда сейчас же написала: факты по моему письму довольно изумительные. И написала [также]: «Какое же это расследование, когда корреспонденция отсылается тем же лицам, о которых я пишу или их же друзьям и приятелям». Ответа из «Правды» я не получила. Я писала обо всем в Харьковское РКИ, они ответили, что доверяют местным организациям (!).
Я решила тогда повидать Затонского, он ведь во главе Управления РКИ. Он должен был быть на сессии Академии Наук, но не приехал. Я решила тогда переговорить с [академиком АН УССР] Шлихтером. Я была не одна, а с женой одного геолога, неправильно вычищенного по I категории. Я ей говорила все время: «Не судите по тем негодяям, которых мы видим в партии, это шкурники, примазавшаяся дрянь. Надо переговорить с настоящим старым большевиком».
Один мой знакомый академик [(академик АН УССР Леонид Николаевич Яснопольский)] дал мне письмо к Шлихтеру. Шлихтера позвал по своему делу из зала заседания один наш общий знакомый, отец двух геологов, старый знакомый Шлихтера. Я подошла к Шлихтеру и сказала, что вот, мол, академик такой-то дал мне письмо к нему. Шлихтер замахал на меня руками и стал кричать, что я, верно, хлопочу о каких-нибудь лицах, сидящих в тюрьме, и он не желает со мной говорить, это не его дело, и писем никаких брать не хочет, так как против протекции (!).
Я продолжала говорить, что ни о каких лицах, сидящих в тюрьме, я не прошу, а говорю о деле, которое, по-моему, дискредитирует партию, и считаю, что он, как старый большевик, должен помочь раскрытию безобразия. Шлихтер все больше ярился и кричал. Из зала заседания на его крики стала стекаться публика и скоплялась за моей спиной в почтительном удалении от Шлихтера.
А геолог, с женой которого я была, ждавший нас в вестибюле, с перепугу убежал на улицу, далеко от здания Академии Наук. Попробовала говорить со Шлихтером бывшая со мной жена геолога, он ее и слушать не захотел. И, отойдя от нас на несколько шагов, обернулся злобно ко мне и крикнул: «Я удивляюсь Вашей смелости». Ведь можно же до такой степени зачваниться, загенеральствоваться, чтобы считать какой-то исключительной смелостью, что простой смертный подходит к вам и говорит о серьезном общественном деле!
<...> Видите, после всех этих опытов вскрыть зло я уже не верю в возможности этого. После Вашего прошлого письма я сейчас же написала в «Правду», прося их дать мне ответ о результатах их расследования. Я подожду их ответа, а если он не получится, вышлю на Ваше имя мои три корреспонденции в «Правду», для передачи в ЦКК. Я боюсь, что этот материал для чистки непригодный. Я вообще не считаю, как Вы, что чистка есть нормальный метод создания здоровой атмосферы. Думаю, часто бывает наоборот: в комиссии по чистке негодяи, выступают [во время чистки] жулики и негодяи, а вычищают честных, хороших работников. Так было в чистке УкрГРУ.
Когда я пришла после этого в РКИ и спросила: «Почему не чистилась администрация?», то один из видных работников РКИ, член контрольной Комиссии, проверявший партийные дела этого учреждения, ответил мне: «Ах, так вы за уравниловку?» Какой же смысл тогда чистки, если она касается лишь низших служащих?
Вот уже и теперь мне передают - партийцы говорят: «Предстоящая чистка это только формальность». Для чего тогда на это тратить энергию, время, безумное количество времени, которое лучше бы затратить на полезную для страны работу? <…> На днях хочет поехать в Москву мой племянник, я прошу его передать Вам копии моих корреспонденций в «Правду», передавайте их, куда хотите. Видите, для всяких разоблачений нужен фактический материал, как-то проверенный, а это очень трудно. Свидетелями люди бояться быть, и, из жалости к их трусости, ни на кого ссылаться нельзя. Ссылаться на протоколы суда тоже нельзя, ибо они подделаны. И если, несмотря на все трудности, правда все-таки выявляется, то это происходит каким-то чудом.
<…> Безобразия, которые видела я, видели и другие. Во время чистки УкрГРУ (Геолкома) группа каких-то работников, гораздо больше знавшая все дела Геолкома, чем я, прислала анонимное письмо, где указывалось на неправильную постановку дела. У людей, писавших это письмо, было все же общественное чувство, хоть они были настолько трусливы, что письмо послали анонимно. И когда его прочли вслух, перепуганные геологи один за другим выступали и говорили, что они с ним не согласны.
<…> Я видела во время возмутительной чистки, что пятнадцать хороших работников, среди них десять геологов, выкинули без всякого основания беспринципные негодяи, оказавшиеся (часть их) просто ворами. Ведь все пятнадцать человек восстановлены, значит, я права была, что это безобразие. Все члены комиссии [по чистке] получили какие-то взыскания по партийной линии, значит, я права была, что это безобразие?! Правда, всех этих негодяев не выкинули из партии, что, конечно, сейчас же надо было сделать, и они вновь занимают ответственные места, и опять где-то вредят.
Личного у меня ничего не было. Я должна то, что по-Вашему, должен делать каждый честный советский гражданин. Т.е. я выступала активно во время чистки, указывая недостатки в учреждении и отстаивая старых специалистов, работа которых нужна стране. В момент чистки я вовсе не знала, что имею дело с мошенниками. Я думала: просто люди малограмотные. Когда я привела слова Ленина о специалистах, то мне ответили аплодисментами. Тогда директор учреждения, Мельников, заявил, что моя защита специалистов «зоологическая» (!).
Из письма В.Д. Бонч-Бруевичу в Москву, март 1933-го
<…> Вы просили меня не писать больше Вам [о чистках и вредительстве], но я не могу удержаться и не сказать несколько слов о чистке партии в Киеве, ведь я Вам переслала все мои корреспонденции в «Правду» и просила Вас куда-то их передать. И Вы обещали мне это сделать.
<...> После чистки [в украинской Академии наук] я подошла к председателю чистки, он же Зам Наркома просвещения, Дудкину и сказала ему: «Вот Вы сами видите, что представляют из себя кадры, созданные Мельниковым, как же можно после этого назначать его ректором университета! Тем более что в смысле политической грамоты он так же малограмотен как Тютюнник (один из его выдвиженцев)».
Замнаркомпроса расхохотался и говорит: «Он, Мельников, на своей чистке ни на один вопрос не смог ответить!». И после этого человека назначают ректором университета! А чистил Мельникова сам Мануильский!
<…> Я не знаю, с кем об этом надо говорить! Ко мне пришли и говорят: «Пишите Крупской». Но я не знаю, доходят ли до нее письма. Я писала ей два-три раза за эти годы по поводу разных дел, и ни разу она не откликнулась, хоть очень хорошо ко мне относилась, когда я работала с ней в Наркомпросе.
Из письма С.Н. Мотовиловой И.Р. Классону от 2 апреля 1959 г. (snm.pdf):
Последний раз я видела Крупскую во время 17-го съезда партии. Кажется, он назывался тогда «съездом победителей», а потом часть их оказалась вредителями, и [они] были сосланы и расстреляны. Крупская специально, чтоб повидаться со мной, приехала в Наркомпрос. Она туда не ездила, бывала на съезде. Я приехала хлопотать о сорока выкинутых служащих библиотеки Украинской Академии наук, а на их место черт знает кого взяли. Это, конечно, было вредительство <…>.
Моя мать (да, ее звали Алина Антоновна) мне сказала тогда: «Когда ты будешь говорить с Крупской, вспомни [Р.Э.] Классона, тетю Соню, старики любят вспоминать прошлое, и это расположит ее к тебе и будет полезно твоему делу». За год перед этим я послала к Крупской моего племянника (В.П. Некрасова). Она его очень мило приняла и просила на возвратном пути из Ленинграда еще заехать к ней.
Тогда я хлопотала о десяти геологах и пяти научных работниках, это было во время чистки 1931-го года. Они все были выкинуты. Одного выкинули, потому что у него был когда-то свой дом, чего он никогда не скрывал, другого за то, что он «продавал рыбу» (очевидно, получил ненужный ему паек, и его жена продала на базаре). Ну и т.п. Комиссия по чистке состояла тогда из жуликов и мелких взяточников, а среди обвинителей был даже вор-рецидивист [(как вскоре выяснилось)]. Потом его судили. Я была на суде. Куда я ни писала, куда ни обращалась: и в «Правду», и в Госконтроль, и к Каменеву ходили об этом говорить, и у Крупской была. Ничего не помогало! Тогда я работала в Геолкоме. Мне сказали, что отныне целая геологическая работа безнадежно погибла. Ибо у директора Геолкома будто бы большая протекция: сам Берия (тогда мне его имя ничего не говорило). [Аберрация памяти: в письме Н.А. Рубакину в Лозанну в январе 1933 г. С.Н. Мотовилова упоминала чекиста Глеба Бокия (директор Геолкома, или Геологического треста, или Геологоразведочного управления Мельников знал Бокия по учебе в Горном институте); Берия же будет назначен наркомом МВД СССР лишь в 1938-м - М.К.]
«Старый большевик» Александр Григорьевич Шлихтер, злобно кричавший на С.Н. Мотовилову в 1931-м
Софья Николаевна Мотовилова, Лозанна, 1890-е (https://nekrassov-viktor.com/motovilova-sofia/)
Вот так, несмотря на «тотальную чистку» в партии и в среде беспартийных спецов, многие проходимцы процветали, пока некоторые из них не попадали под каток сталинских репрессий 1930-х, а честных людей массово выкидывали на улицу. Кстати, «вычищенные по 1-й категории» лишались права на выходное пособие, на пособие по безработице, права на пенсию, брались биржами труда на особый учет и не имели права устраиваться на предприятия социалистического сектора, а также выселялись из квартир.