Марбург
Когда-то в юности я смотрела фильм "Михайло Ломоносов".
Не знаю почему, но из всего фильма я очень хорошо помню две сцены.
Знакомство Ломоносова в Марбурге с фройлен Цильх
И сцену побега Ломоносова из практически неприступной немецкой крепости Везель,
куда его привезли насильно, чтобы он служил в гвардии прусского короля, страстного любителя высокорослых солдат.
К сожалению в 80-е годы снимать фильм в Западной Германии было нельзя,
поэтому немецкие сцены фильма снимались в Восточной Германии и в Таллинне.
А жаль. Марбург был и остается очень красивым и атмосферным городом.
А самое главное, в отличие от Франкфурта и Гиссена
Марбург не пострадал от налетов американской авиации в конце Второй мировой войны.
И еще. Одним из символом Марбурга является святая Елизавета.
Жена ландграфа Людвига Тюрингенского, всю свою жизнь занимавшаяся благотворительностью и, несмотря на свое общественное положение, сама ухаживавшая за больными и немощными, умерла в Марбурге в 1231 г. и буквально через год после смерти была канонизирована.
Над ее мощами была построена церковь святой Елизаветы
Жену Ломоносова, уроженку Марбурга, тоже звали Елизаветой.
Она всегда была надежным тылом для мужа и не смогла жить без него, умерла вскоре
( к сожалению была похоронена на лютеранском кладбище Петербурга,
вдали от могилы мужа и место ее захоронения ныне неизвестно).
А я вспоминала в день посещения Марбурга еще одну Елизавету ( доктора Лизу),
которая тоже является символом добра и жертвенности.
Удивительно, но дом пивовара Цильха, в котором Ломоносов жил в Марбурге сохранился до сих пор. И не просто сохранился, в нем расположено студенческое общежитие, а на доме висят две мемориальных доски - на русском и немецком языках.
Булат Окуджава, побывав в Марбурге написал
Когда петух над Марбургским собором
пророчит ночь и предрекает тьму,
его усердье не считайте вздором,
но счёты предъявляйте не ему.
Он это так заигрывает с нами,
и самоутверждается при том.
А подлинную ночь несём мы сами
себе самим, не ведая о том.
Он воспевает лишь рассвет прекрасный
или закат и праведную ночь.
А это мы, что над добром не властны,
стараемся и совесть превозмочь.
Кричи, петух на Марбургском соборе,
насмешничай, пугай, грози поджечь,
пока мы живы и пока мы в горе,
но есть надежда нас предостеречь.
Наш самолет, на котором мы летели во Франкфурт из Москвы назывался Борис Пастернак.
Пастернак мечтал поехать в Марбург, чтобы серьезно заняться наукой, но денег на это не было.
Ему обещала помочь мать.
Розалия Исидоровна, преподавательница музыки, сказала сыну, что заработает на уроках и сэкономит на хозяйственных расходах. Получив на руки 100 марок и рекомендательное письмо к знакомому семьи Николаю Гартману, преподававшему в Марбурге, Борис Пастернак в апреле 1912 года выехал из Москвы в Германию.
25 апреля он был в Марбурге.
Вот как Пастернак описывает эту первую встречу с городом: "Я стоял, заломя голову и задыхаясь. Надо мной высился головокружительный откос, на котором тремя ярусами стояли каменные макеты университета, ратуши и восьмисотлетнего замка. С десятого шага я перестал понимать, где нахожусь. Я вспомнил, что связь с остальным миром забыл в вагоне... Если бы это был только город! А то какая-то средневековая сказка!"
Пастернак втягивался в учебу трудно, потом дело пошло успешнее.
Но тут в Марбург приехали сестры Высоцкие, Ида и Лена, которые, путешествуя по Германии, решили навестить своего московского друга. В Иду Высоцкую юный Пастернак в течение пяти лет был влюблен со всем пылом первого чувства. Сама Ида воспринимала их отношения далеко не столь серьезно. Сестры пробыли в городе несколько дней и уехали. Пастернак бросил занятия философией и в августе покинул Марбург. Так умер Пастернак-философ и родился Пастернак-поэт.
Спустя четыре года появилось знаменитое стихотворение,
которое любил декламировать почти 30 лет назад мой институтский друг, связи с которым ныне утеряны:
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, -
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне - отказ.
Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
В прощальном значеньи своем подымалась.
Плитняк раскалялся, и улицы лоб
Был смугл, и на небо глядел исподлобья
Булыжник, и ветер, как лодочник, греб
По лицам. И все это были подобья.
Но как бы то ни было, я избегал
Их взглядов. Я не замечал их приветствий.
Я знать ничего не хотел из богатств.
Я вон вырывался, чтоб не разреветься.
Инстинкт прирожденный, старик-подхалим,
Был невыносим мне. Он крался бок о бок
И думал: «Ребячья зазноба. За ним,
К несчастью, придется присматривать в оба».
«Шагни, и еще раз«, - тверди мне инстинкт,
И вел меня мудро, как старый схоластик,
Чрез девственный, непроходимый тростник,
Нагретых деревьев, сирени и страсти.
«Научишься шагом, а после хоть в бег», -
Твердил он, и новое солнце с зенита
Смотрело, как сызнова учат ходьбе
Туземца планеты на новой планиде.
Одних это все ослепляло. Другим -
Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи.
Копались цыплята в кустах георгин,
Сверчки и стрекозы, как часики, тикали.
Плыла черепица, и полдень смотрел,
Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге
Кто, громко свища, мастерил самострел,
Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.
Желтел, облака пожирая, песок.
Предгрозье играло бровями кустарника,
И небо спекалось, упав на кусок
Кровоостанавливающей арники.
В тот день всю тебя от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
Когда я упал пред тобой, охватив
Туман этот, лед этот, эту поверхность
(Как ты хороша!) - этот вихрь духоты -
О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.
Тут жил Мартин Лютер. Там - братья Гримм.
Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.
И все это помнит и тянется к ним.
Все - живо. И все это тоже - подобья.»
О, нити любви! Улови, перейми.
Но как ты громаден, обезьяний,
Когда под надмирными жизни дверьми,
Как равный, читаешь свое описанье!
Когда-то под рыцарским этим гнездом
Чума полыхала. А нынешний жупел -
Насупленный лязг и полет поездов
Из жарко, как ульи, курящихся дупел.
Нет, я не пойду туда завтра. Отказ -
Полнее прощанья. Все ясно. Мы квиты.
Да и оторвусь ли от газа, от касс, -
Что будет со мною, старинные плиты?
Повсюду портпледы разложит туман,
И в обе оконницы вставят по месяцу.
Тоска пассажиркой скользнет по томам
И с книжкою на оттоманке поместится.
Чего же я трушу? Ведь я, как грамматику,
Бессонницу знаю. Стрясется - спасут.
Рассудок? Но он - как луна для лунатика.
Мы в дружбе, но я не его сосуд.
Ведь ночи играть садятся в шахматы
Со мной на лунном паркетном полу.
Акацией пахнет, и окна распахнуты,
И страсть, как свидетель, седеет в углу.
И тополь - король. Я играю с бессонницей.
И ферзь - соловей. Я тянусь к соловью.
И ночь побеждает, фигуры сторонятся,
Я белое утро в лицо узнаю.