(no subject)
Скопирую с Facebook одной знакомой и буду перечитывать. Хотя прочитанное настроение не улучшает. Что ждёт меня? Что ждёт моих дочерей и моих учеников? Одна из моих дочерей уехала в Грузию.
Умные девятиклассники мои в стрессе. И не от разговоров о важном. Они в стрессе от окружающей обстановки.
Восьмиклассники пока не доросли, но скоро их тоже настигнет это странно-страшное настроение.
Это продолжение моих «заметок последних месяцев», в которых я фиксирую мысли и чувства, с которыми живу последние полгода. В августе я в третий раз повстречалась с ковидом и соображаю теперь еще меньше, чем прежде. Из-за болезни я несколько недель совсем не заходила в фейсбук и окончательно отстала от актуальных событий и дискуссий. Всё, что записано ниже, кажется мне безнадежно просроченным.
И малосвязным. И многословным. Ничего не могу с этим поделать: будь поцелее старый таз (моя голова), короче был бы мой рассказ. Эта часть получилась такой длинной, что, мне кажется, до ее конца не долетит никакая птица. Может, оно и к лучшему.
Я записала не всё, что хотела, но продолжать не буду. И этот-то текст я заставила себя написать пинками, в надежде, что когда-нибудь, из более счастливого и спокойного времени, буду перечитывать его с ужасом и сочувствием ко всем нам.
19. Удивительно, как некоторые важные вещи проявились уже в первую неделю войны. Я была на теплом море, но каждый день у меня возникал один и тот же совершенно не подходящий к обстановке образ: у нас под ногами треснул лед и мы оказались на разных льдинах. Разобщение, отчуждение, разъединенность - одна из самых тяжелых вещей среди всего, что происходит. Границы географические стали границами между людьми, и трещины эти всё растут и растут.
Мы так долго шли к открытому миру, в котором неважно, где живешь. И ты сам, и близкие тебе люди могли оказаться в любой части света. Полгода назад это не называлось эмиграцией, а теперь опять стало.
Когда люди рядом не радовали пониманием, было утешительно знать, что есть те, кто с тобой на одной волне, и до них можно легко дотянуться. Глобальная сеть всего была и глобальной сетью поддержки.
И всё это поломалось в один миг.
Места, в которых настигло нас «морская фигура замри», превратились в разные ситуации, разные обстоятельства, разный опыт (в том числе - опыт экстренной смены места жительства). Мы ни с чем похожим раньше не сталкивались и за разницей собственных болезненных опытов перестаем видеть, сколько общего на самом деле переживаем.
Чем сложнее жизнь, тем больше на нее надо сил, тем меньше возможности тратить силы на других, тем меньше желания этих других понять, тем больше агрессивности, тем больше желания закрыться от других, тем меньше возможности понять хоть кого-нибудь. Заколдованный круг.
По большей части мы и живем теперь замкнутыми кругами, границы которых во многом совпадают с границами территорий. Большинство постов в ленте открыто - по разным причинам - только для своих.
В закрытых постах, которые я вижу, столько отчаяния и подавленности, а в открытых постах из-за границы - столько обвинений и ненависти, что я начинаю ожесточаться в ответ, думать в ответ теми же словами - «все эти люди». «Все эти люди, - пишут оттуда, - трусливые холопы. Все эти женщины так и рады отправить сыновей на войну». (Хорошо, что авторка (пренебреж.) от меня далеко, а то я как дала бы ей в челюсть!) Все эти люди, думаю я в ответ, - лицемерные буржуи. Они ужасаются на словах, а на самом деле беспокоятся только о собственном комфорте. Им лишь бы бомба не прилетела к ним, лишь бы не поднимались цены на газ, лишь бы всё стало, как было. Они не хотят видеть, что «как было» привело к тому, что сейчас, не хотят меняться сами, всё сваливают на нас.
Потом я напоминаю себе, что громче всего слышно дураков и что думающие люди за границей тоже теперь наверняка пишут посты, открытые только для своих. Возможно, если бы я могла их прочесть, то нашла бы в них много близкого и понятного. Я вспоминаю о людях там, которые сейчас отодвинули свою жизнь в сторону и занимаются только помощью беженцам. Вспоминаю тех друзей, которые вроде еще друзья. Но иногда я чувствую себя такой затюканной со всех сторон, что превращение «всех этих людей» в живых настоящих людей требует от меня больших усилий.
«Вроде еще друзья» - потому что некоторые живущие за границей люди, раньше называвшиеся друзьями, ни разу за последние полгода не спросили меня «Как ты?». Совсем перестали общаться. Как отрезало.
Зато некоторые люди, которые раньше были просто знакомыми из Украины, стали теперь настоящими друзьями. (Накося выкуси, Жорж Данден!)
Отношения рвутся. Сейчас кажется, что больше рвутся, чем устанавливаются. Общности перекраиваются. Какими будут их новые очертания, я пока не могу понять.
20. Я никогда не видела столько паникующих, трясущихся от страха людей, как в последние месяцы.
Но вот что интересно: право обналичить свой страх (как, впрочем, и многие другие права) получаешь как будто только когда уезжаешь из России. Резиденты о страхе молчат.
Я прочла десятки постов, написанных как под копирку: «Друзья, вчера мы прилетели в страну N, и сегодня я наконец-то могу спать / дышать / соображать».
Я разговаривала с людьми, которым приходилось по разным делам приезжать в этом году в Россию из других стран. Они рассказывали, как на границе покрывались холодным потом и пили успокоительное, боясь, что их сразу отправят в тюрьму или в армию. Они говорили о тревоге, которую постоянно испытывали тут по разным поводам.
Некоторые уехавшие рассказывают совершенно фантастические истории о том, что лично они находились под какой-то особой угрозой. Со стороны очевидно, что эти люди были не в худшем положении, чем сотни тысяч других, но я далека от желания смеяться над такими алармистами: если у человека сносит голову от страха, что сказать об условиях, в которых он оказался? Два года подряд у нас были нехилые причины беспокоиться о жизни и здоровье близких, и вот теперь к этим причинам добавились новые, еще более зловещие. Все мы заслуживаем огромного сочувствия. Нам бы всем в санаторий, и надолго.
Но вот загадка: почему-то из того факта, что сотни тысяч людей в страхе уехали из России, не делается логичный вывод - «В России сейчас многим страшно». Во всяком случае, тех, кто это понимает, не видно и не слышно.
За все эти месяцы я видела только один пост человека, который уехал из России и сразу же написал - по-английски, - что сбежал, что был в панике, что в России и что не надо думать, что все люди в России . Меня удивляет, что из десятков моих уехавших друзей и знакомых, имеющих возможность писать, что хотят, свободно, без всякого «censored», никто больше так не поступил. (Немного всё же удивляет, да.)
Я этому человеку благодарна и собираюсь сохранить свою благодарность надолго. По-моему, он поступил дважды храбро: во-первых, не выдумывал благородных причин для своего отъезда, во-вторых - заступился за тех, за кого другие заступаться боятся.
21. Когда-то я брала интервью у психолога, и он рассказал мне, что маленькие дети - в яслях или младших группах детского сада - могут бить плачущего ребенка, чтобы не разделять, не переживать его эмоций. Они еще не умеют в чужие эмоции не вовлекаться, и защищаются таким вот совершенно нелогичным, как мы понимаем, способом: колотят ребенка, чтобы он перестал плакать.
Мне кажется, это что-то проясняет во враждебности, возникающей между людьми, которые, казалось бы, могли бы прекрасно понимать друг друга. Обстоятельства способствуют регрессу до уровня маленького ребенка (согласитесь, иногда просто нет сил, как хочется на ручки), защититься от того мучительного, что переживают другие, сил не хватает, но своего мучительного так много, что чужое уже не потянуть. Остается «развидевать», отрицать, частично слепнуть. (А у тех, кто регрессирует до ясельной группы, срабатывает и «побить».)
22. Мне бывает страшно, да. Я не испытываю страх ежеминутно или даже ежедневно, но иногда он накатывает и колотит, и затопляет, и парализует. И никогда теперь не исчезает полностью.
У нас и раньше было менее безопасно, чем в «странах Запада». Жизнь ценится у нас меньше, а отнимается безнаказаннее. Но одно дело, когда есть какие-то более-менее понятные рамки (и понятна граница их понятности), и другое - когда законы и практика начинают еженедельно ужесточаться.
Особенно страшно было в первые недели, когда многим (ладно бы только обывателям, но ведь и профессиональным понимателям всего, что вокруг происходит) казалось, что вот-вот начнутся массовые репрессии, как в тридцатые годы. Когда какие-то хамоватые юноши отбирали у людей телефоны и просматривали их содержимое. В те дни ощущение какой-никакой неприкосновенности частной жизни, к которому мы всё же привыкли в последние годы, сгорело без следа. Захотелось сжечь личные бумаги. Захотелось закрывать шторы на окнах, чего я не делала уж лет двадцать.
Репрессии пока массовыми не стали, но осталось чувство, что живешь в месте схода снежной лавины. Даже если она не движется прямо сейчас, никто не знает, что будет в следующий момент.
Чувство непредсказуемой небезопасности выросло в разы. И тем, кто выбрал остаться и продолжать быть собой (не сливаться с пейзажем), пришлось выстраивать себя заново - с учетом возросшей возможности насилия по отношению к себе и своим близким. «Ну значит здесь я и умру», «Я всегда знал, что тут придется сидеть в тюрьме», «Я считаю правильным разделить со своей страной всё, что с ней будет» - тяжело выслушивать такое от друзей. Я никогда не думала, что мне придется такое выслушивать.
Отдельно скажу о мобилизации. В России сто сорок миллионов человек. Почти у каждого есть близкие, которые в случае всеобщей мобилизации попадут в армию. Я не могу говорить за всех, но мужчины - они везде. Таксисты, продавцы, строители, просто соседи. Я еще не встречала человека, который хотел бы идти кого-то убивать.
Ну хорошо, я живу в Московской области, тут сильнее антивоенные настроения, а регионы в России разные. Я слышала рассказы о местах, где люди обклеиваются знаками Зорро и повторяют трескучую ерунду из телека. Но вроде бы и там тех, кто мечтает собственноручно схватить штык и понести на нем свободу соседу, ищут с фонариком.
Я знаю людей, которые считают себя эльфами, и людей, которые едят мухоморы. А людей, которые хотят на фронт, не знаю. Где-то они есть, но своими глазами я их не видела и своими ушами о них не слышала.
Зато я видела на Яндекс-дзене пост военного юриста с разъяснениями про мобилизацию. (Яндекс-дзен - соцсеть для «простых людей», вот почему здесь важно это отметить.) И комментарии к посту: «Я воевать не пойду: украинцы мне ничего не должны», «Объявят мобилизацию - подамся в бега», «Лучше под трибунал».
Военные юристы между тем говорят страшное (и не только на Яндекс-дзене): что, если совсем коротко, можно оказаться схваченным, запихнутым в вагон и высаженным на линии боевых действий. Сейчас такое не норма, а средство демонстративного устрашения, но нормы у нас быстро меняются, и что будет, если мобилизацию объявят, никто предсказывать не берется. При этом - к вопросу о трибунале - нам обещают вернуть смертную казнь.
С этой угрозой приходится жить всем, в том числе и тем, кого происходящее в Украине как бы и не волнует. Даты предполагаемой мобилизации назывались уже трижды, и вот сейчас опять началось нагнетание. Тревожность, нервозность, подавленность, что называется, разлиты в воздухе. Если вам кажется, что у нас всё как прежде, это вам кажется.
Почему мы почти не пишем о страхе?
Во-первых, «мы же не под бомбами». Неловко писать о своем страхе, когда есть люди, которым страшнее.
Во-вторых - «вы же не под бомбами!». «Заткнитесь, русские» - вот это всё.
В-третьих, мы гордые. Смешно же, чтобы этот вздор нас пересилил.
В-четвертых, об этом страхе и писать страшно. Я еле себя заставила.
23. Вернусь к фразе «заступился за тех, за кого другие заступаться боятся».
Я почти перестала читать фейсбук в том числе и потому, что мне тяжело то и дело напарываться на гадости, которые пишут об оставшихся в России, или на обсуждение этих гадостей. Да, я чувствую себя сейчас частью группы, которую травят, чморят, преследуют - слово не важно, важен факт.
По официальной статистике, в феврале треть россиян не поддержала начало боевых действий. По той же статистике, доля неподдерживающих не сильно изменилась за это время. Но и власти, и бдительные сограждане сосредотачивают свое недоброжелательное внимание не на всей этой группе, а только на самой активной, деятельной ее части.
И именно на ней же оттачивают остроту своих жал наши не менее бдительные, но уже бывшие сограждане. Аккаунт в фейсбуке есть меньше чем у пяти процентов россиян, и понятно, что корреляция между социальной активностью и регистрацией в фейсбуке очень высока. Наши добрые и мудрые бывшие сограждане пишут гадости на правильном русском языке, а не на языках своих новых отечеств - то есть адресуют их прицельно и персонально нам.
Я стараюсь не читать такие посты и комментарии, но их очень много, я вляпываюсь в них постоянно.
А вот чего я не видела ни разу, так это поста: «Ребят, мы знаем, что вы не дерьмо, и не поддерживаем ерунду, которую про вас пишут». Надеюсь, что такие выступления есть, но мне они не встречались. В любом случае их гораздо меньше, чем постов с плевками и оплеухами.
Почему так? Все, кто живет за границей, поддерживает травлю оставшихся? Вроде нет. Никто из живущих за границей не понимает, что оставшимся в России непросто, что им тоже нужна поддержка? Вроде тоже нет. Почему же? (Нет, не потому, что они заняты другими важными делами: написать две строчки - дело двух минут.) Видимо, потому же, почему дети редко противостоят травле в классе. Потому что, если написать такой пост, можно получить в ответ оскорбительный комментарий от тех, кто травлю поддерживает. Можно лишиться части френдов. Можно лишиться части клиентов, которые на тебя подписаны.
Всё это очень по-человечески. Никто и не обязан нас поддерживать, да. Но поучительно наблюдать, как люди свысока похлопывают нас по плечу: что делать, мол, не всем же быть такими храбрыми, чтобы бросить в Кремль бутылку с зажигательной смесью, - в то время как у них самих не хватает храбрости даже на то, чтобы написать несколько слов поддержки. Люди, не готовые пожертвовать даже десятком френдов, укоряют нас, что мы до сих пор не пожертвовали жизнью и свободой.
Иногда кажется, что мы оказались в жутком реалити-шоу, а уехавшие наблюдают за ним, находясь за непроницаемым стеклом, в безопасности. Да, я знаю, что на самом деле это… не совсем так.
24. Кстати, об этой пресловутой бутылке.
Люди, бредящие бутылкой с зажигательной смесью, летящей в Кремль, - такие же пышущие ненавистью варвары, как и те, кто разрушал Пальмиру.
«Дяди и тёти, я хороший русский, а тот русский - плохой русский, накажите его, а не меня!» - то же, что «умри ты сегодня, а я завтра».
А называющие людей коллаборантами в одной компании с теми, кто называет их врагами народа или нацпредателями. По общим целям целите, товарищи!
Жаждете бороться с варварами, уголовниками, гэпэушниками? Подойдите к зеркалу.
25. Я натыкаюсь на посты про «коллаборантов», но стараюсь их не читать - по той же причине, по которой не читаю постов про «укров», «вату» или «либерастов»: из брезгливости. (Да, брезгливость - защитная реакция. Да, у меня их много.) Но это не всегда получается. Иногда начнешь читать тест хорошего вроде человека, а внутри поста - фига в кармане. И потом, эти обвинения задевают стольких моих френдов, что в пересказе и цитатах многое долетает до меня всё равно. И да, то, что считаешь удивительной глупостью, тоже может ранить.
Я стараюсь избегать мелодрам и пафоса, но тут ничего не могу с собой поделать: для меня это как история про больного родителя. В конце концов, никуда не деться от того, что слово «родина» однокоренное со словом «родной», а «отечество» - со словом «отец», и вообще она motherland и fatherland, Vaterland и Mutterland, ну и так далее.
Было у матери сколько-то детей. Кто уехал, кто остался, а только когда мать заболела, возиться с ней выпало не всем. Все мы знаем такие истории и знаем, что уехавшие дети ведут себя по-разному: кто помогает деньгами, кто иногда приезжает, чтобы дать родным передохнуть, кто полностью дистанцируется.
Но мы попали в какой-то совсем уж интересный замес. У матери нашей Паркинсон и Альцгеймер, она нас бьет и жжет наши вещи, она нападает на соседей и они нас уже ненавидят, договориться с ней невозможно, доктора говорят - будет только хуже, светила мировой медицины ничего не могут предложить, честно говоря, мы уже дошли до ручки. А что же наши уехавшие сиблинги? Они не просто не помогают (сколько из них вернулось и вышло на площадь?) - они предъявляют нам претензии: «Как вы это допустили?», «Это всё вы виноваты!», «Почему вы ничего не делаете?» и мое любимое - «Как вы смеете сидеть в кафе?». «Как вы смеете сидеть в кафе?» - пишут люди из своих кафе. «Как вы смеете отдыхать?» - пишут они со своих океанов и взморий.
Тут можно было бы испытать положительные эмоции - удивление и любопытство, - если бы ощущение предательства и удара в спину не было таким сильным.
26. Каждому человеку важно считать себя хорошим. Это называется «положительный образ себя». Именно стремлением сохранить положительный образ себя объясняют тот удивительный факт, что многие россияне повторяют, как зомби, всё, что им сказал телевизор, хотя если спросить их, правду ли говорят журналисты, большинство не раздумывая ответит «нет!».
Человек чувствует себя частью страны (почему именно эта самоидентификация становится для него главной - отдельный вопрос ), плохо понимает разницу между страной, государством и властью, поэтому для поддержания представления «я хороший» ему оказывается необходимо верить «моя страна поступает хорошо и правильно». Положительный образ себя так важен, что ради него менее значимыми вещами - вроде логики и правдоподобия - приходится пренебречь.
Здорово, что за последние десятилетия науки о человеке так продвинулись. Будем надеяться, что благодаря им тех, кто способен отклеить себя от государства и смотреть на его действия, не зажмуриваясь, будет постепенно становиться больше. Но стремление во что бы то ни стало выглядеть хорошим мальчиком (или хорошей девочкой) в своих и чужих глазах заставляет вести себя странно и огорчительно не только тех, кто живет в России. Все эти обильные, но бесплодные фантазирования о плохих русских, коллаборантах и о том, что «все приличные люди уехали», имеют точно ту же подкладку.
Часть людей, уехавших из России, относится к своему отъезду как к собственному решению, у которого были причины и есть последствия. Эти люди могут откровенно говорить (или думать) и об этих последствиях, и о своих чувствах в связи с переездом.
Я уехал,
потому что не вывозил,
потому что мне было страшно,
потому что я хочу заниматься своим делом, не отвлекаясь на политику,
потому что благополучие моих детей для меня важнее благополучия любой страны,
потому что жизнь в России меня достала, я устал, сдаюсь, не хочу всю жизнь бороться и плыть против течения.
Я уехал, и мне отлично. Почему я не сделал этого раньше?
Я уехал и ужасно скучаю по дому. Тут всё чужое.
Я не могу толком объяснить, почему я уехал, и не знаю, что будет дальше.
Любая из этих реплик вызывает у меня понимание и сочувствие. Каждый может жить, где хочет. Никто не обязан объяснять другим, почему он живет так, а не иначе (по крайней мере, до тех пор, пока он не причиняет этим другим очевидный вред). Никто не обязан поступать рационально. Никто не обязан жертвовать чем угодно ради чего угодно (особенно в ситуации, когда ответ на вопрос «Чем и как пожертвовать, чтобы от этого был хоть какой-то толк?» неизвестен даже тем, кто неустанно призывает к массовым жертвам).
Я не чувствую, что чем-то отличаюсь от тех, кто уехал. Я никуда не собираюсь, но и не зарекаюсь, что не уеду. Каждый может жить, где хочет.
Но есть и другая часть уехавших, и она состоит из людей, зацикленных даже не просто на положительном, а на идеальном образе себя. Им жизненно необходимо чувствовать себя самыми лучшими, самыми правильными, самыми правыми. Папа обрадуется моему третьему месту в стиле баттерфляй, бабушка мною бы гордилась.
Такие люди не могут признать: «Я бежал в страхе и смятении», - в своих собственных глазах они отважны, как Свобода на баррикадах. Они не бросали пожилых родителей. Не сваливали свою часть работы на оставшихся коллег. Не принимали решения не иметь больше ничего общего со страной, в которой родились. Они вообще не принимали никаких решений. Что же с ними произошло? «Просто нельзя было не уехать». «Очевидно же, что все приличные люди оказались за границей». «Что тут объяснять? Кто не понимает, у того не в порядке нравственное чувство, тот не интеллигент, тот коллаборант».
Так всегда бывает: если не хватает духу посмотреть правде в глаза, приходится фантазировать. Если не можешь признать, что ты живой человек, а не сияющий образец морального совершенства, тогда, конечно, приходится мазать черным кого-то другого, чтобы сиять на его фоне.
И вот удивительно: миллионы людей в разных странах чувствуют сейчас подавленность и опустошенность, многим не хватает сил на обычные дела - а этим самопровозглашенным оплотам культуры и нравственности хватает энергии куковать вновь и вновь, что это они! они! они! - ум, честь и совесть нашей эпохи, а мы - просто грязь на их подошвах и заслуживаем быть растоптанными.
Если бы они просто зря тратили свои силы и способности, это было бы еще полбеды. Настоящая беда - что они выступают на стороне войны, а не мира. Разжигают собственную войну. В который уже раз за последние годы «артиллерия бьет по своим». И после каждого такого залпа с нашей стороны границы появляются десятки закрытых постов с цитатами, с просьбами поделиться контактами психиатра, со словами «совсем нет сил жить» и «как бы не наложить на себя руки».
Травля и доведение до самоубийства - это действия, за которые существует ответственность.
Где бы люди ни находились, они отвечают за свои действия. Если человек остался в России, это не значит, что он отвечает за чужие. Если человек уехал, это не значит, что он не отвечает за свои.
27. «Рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше».
Когда на какой-то территории становится не здорово жить, тот, кто хочет и может, уезжает. Это случалось в истории тысячу раз. Не то чтобы этот, тысяча первый, чем-то принципиально отличался от прошлых.
И эмиграция из России после революции, и бегство из Германии перед войной, и отъезды из разваливающегося СССР видны нам всё еще достаточно хорошо, чтобы разглядеть: если человек уехал, о нем можно сказать только одно - он уехал. Один остался и погиб, другой уехал и погиб, один уехал и получил Нобелевскую премию, другой остался и получил Нобелевскую премию. Никто не лучше, никто не счастливей.
Люди уезжают по разным причинам, но все они уезжают - для себя. Не ради мировой революции. Не ради мировой культуры. Для себя. Чтобы оказаться в большей безопасности, в более предсказуемых условиях. Чтобы оказаться внутри системы отношений, которая им больше подходит. Чтобы их дети росли в более правильном, с точки зрения родителей, мире. Чтобы не испытывать постоянно мучительных чувств. Вариантов много, цель одна - «чтобы мне было лучше». Разумная, ничем не плохая цель.
Если кто-то хотел уехать, уехал, и рад теперь, и чувствует, что спасся, - это замечательно. Каждый из нас человек, спасти человека - хорошо и правильно. Единственное, что вызывает недоумение, - почему некоторые, оказавшись за границей, загордились так, будто в своем лице спасли величайшее достижение человечества.
Причины, по которым люди остаются, разнообразнее. Большинству ехать просто некуда и не на что. Но это именно среди остающихся есть люди, которые, как бы высокопарно это не звучало, готовы жертвовать собственным благополучием ради других. Мериться моральным превосходством - дело тухловатое, но раз столько грязи выливается на всех оставшихся без разбору, я напишу и это: для меня нет сомнения, что герои нашего времени - те, кто, имея возможность уехать, выбирает остаться, чтобы продолжать делать хорошее здесь. Вести социальные проекты, идти наблюдателями на выборы, учить, лечить, растить, спасать, говорить правду, ухаживать, просвещать, радовать… Осознавая и риски для себя, и то, что прогрессивная мировая общественность этих немодных действий не оценит.
И нет, это я не про себя: от меня общественной пользы - с гулькин фиг, и работа моя к стране не привязана, и не уезжать я, как уже написала, не зарекалась. Именно поэтому я не чувствую неловкости, говоря громко: спасибо тем, кто - возможно, безрассудно - остался на этом корабле и - возможно, безнадежно - продолжает грести в сторону нормы.
28. Об утверждении «каждый может уехать», или «если у них нет хлеба, пусть едят пирожные».
Люди, сбережения которых позволяют им вывести семью в Европу и содержать ее там в течение долгих месяцев, укоряют тех, кто живет от зарплаты до зарплаты.
Люди, которым в детсадовском возрасте вложили в клювик иностранные языки, сравнивают себя с теми, кого учили два раза в неделю по сорок пять минут учителя, ни разу не бывавшие за границей.
Люди, у которых десятки, если не сотни знакомых и друзей в разных странах, поучают тех, кого в прямом смысле никто нигде не ждет.
Люди, в домах которых убираются «помощницы по хозяйству», рассказывают, как надо уехать и устроиться посудомойкой. (И им даже в голову не приходит, как непросто может быть устроиться посудомойкой.)
Не буду множить примеры позорного барства, напишу о другом.
В последние годы столько говорилось об аутичности, о травмированности, о социофобии, о тревожности - о миллионе особенностей, которые могут мешать человеку жить среди других. Удивительно наблюдать, как вчера человек был чуть ли не специалистом по «людям с особенностями», а сегодня твердит «каждый может уехать».
Для огромного количества людей переезд в другую страну и устройство на новом месте - непосильная задача. Им и дома-то, среди привычного и знакомого, жить непросто. Бог ты мой, да ведь полно людей, которым даже по телефону позвонить сложно! И это я сейчас не о людях с инвалидностью, а просто о замкнутых, робких, невписывающихся. Вот они пересилят себя, уедут - и что дальше? Будут жить в коробках под мостом? И это будет хорошо и правильно?
Война прежде всего стирает тонкие настройки, настоящее внимание к человеку, к его психологической реальности, внутри которой каждый из нас только и живет.
29. «Будто такая уж доблесть - бросить свою землю». Эта фраза тоже откуда-то взялась в моей голове в первую неделю войны. Я не могу объяснить, откуда и почему она пришла, но она звучала у меня в ушах вновь и вновь, как будто что-то пыталось до меня достучаться. Осталось поверить, что это и правда телеграфировала земля.
Недавно моя знакомая, родители которой родом с Востока, сказала: «Я так часто хотела уехать - но не могу, никуда не уеду: я привязана к этой страдающей плоской равнине». Я ее понимаю.
Полное отсутствие темы любви к земле среди пламенных рассказов о том, как доблестно уехать и как гадски остаться, значимо для меня. Любовь к земле - это не про государство, не про страну, не про общество. Это более глубокая, корневая вещь. Возможно, людям, всю жизнь проводящим в городах, эта любовь незнакома и непонятна. Возможно, они считают ее анахронизмом. Я с ними не спорю - у каждого свой опыт. Но говорить об отъезде я готова только с теми, кто эту любовь чувствует, для кого она значима.
Почему из-за того, что происходит между людьми, я должна перестать кормить подмосковных птиц? Чертова антропоцентричность.
30. Земля, территория, страна - удобное пространство для переносов.
Особенно если она большая, неоднородная, местами дикая. В каждой стране есть анекдоты про глупых соседей (это сосед глупый, а не я), а на дальние страны удобно переносить то, что признать в себе сложнее, чем глупость. Например, агрессию.
Страх перед Россией и страх перед Америкой - близнецы-братья. Огромная далекая страна - это «не я», область тени. Удобно поместить туда всю свою агрессивность и там с ней бороться, там ее уничтожать.
Многим сейчас хочется, чтобы Россия как-нибудь просто исчезла, скрылась под водой, утонула, как Атлантида или подлодка «Курск». Пусть она утонет, и тогда весь мир процветет.
Ага, процветет.
(Она не утонет.)
Если спроецировать разные части своей психики на разные территории, тогда всё логично, тогда находящиеся на этих территориях люди превращаются из живых людей в единицы содержания психики. Кто на хорошей территории, тот хороший, кто на плохой, вытесняемой, того надо уничтожить или хотя бы наказать. Удивительное количество людей мечтает кого-нибудь наказать. «Накажите их, а я буду присматривать за наказанием!»
Очень мне не хватает комментариев психиатров ко всему происходящему сейчас в мире. (Но я работаю над этим.)
31. Хвост кошки на клавиатуре реален и нагляден, он мешает мне печатать. Национальность, в отличие от хвоста, - только идея. Идея у нас в голове.
Идея запутанная и противоречивая.
Национальность определяют по крови, по языку, по месту, где человек живет.
Все три признака могут не работать.
Дети, уехавшие с русскими родителями, скажем, в Германию, могут, вырастая, считать себя немцами. Кровь не работает.
Многие живущие сейчас в Израиле евреи говорят по-русски лучше, чем на иврите. Язык не работает.
Иностранцы считают, что в России живут русские, но в ней десятки миллионов людей других национальностей. Место жительства не работает.
Все три эти признака могут быть основанием для того, чтобы на человека напасть.
Травить можно и за язык, и за место, где родился или живешь, и за национальность родителей (бабушек, дедушек…).
Весело быть пацифистом в современной России: тебе прилетает ото всех. Но веселее всего - если ты при этом не русский. От русских националистов тебе достается, потому что ты не русский, а от националистов из-за границы - потому что ты русский.
Самый впечатляющий пример преследования за «русскость», о котором я слышала в эти месяцы, касался каракалпачки, первые полжизни проведшей в Узбекистане, а вторые - в Исландии, где она преподает в колледже. Некоторые ее коллеги обвиняют ее в том, что происходит на Украине, - «потому что она понимает по-русски».
И такая ерунда, когда людям попадает за всех, возникает при любом «национальном» конфликте. «Национальном» в кавычках, потому что нет никакой внутренней, встроенной причины, по которой люди разных национальностей должны воевать, а не дружить.
Никто не хочет быть убитым. Разные народы стремятся жить рядом мирно, пока не находятся любители играть в солдатики, кукловоды, разжигатели, которые наловчились использовать национальные различия как спички.
А ведь обращать внимание на национальности стали недавно, веке в восемнадцатом. Ни у каких восточных славян, которых теперь фантазеры с обеих сторон пытаются присвоить исключительно себе, национального самосознания не было и быть не могло. В те времена понятия национальности просто не существовало. Своих определяли по родству, жизни на одной земле, общей вере, службе одному правителю.
Как и многие другие идеи, идея важности национального вначале была хорошей и полезной. Народное стоит не презирать, а изучать и ценить; прошлое стоит не презирать, а изучать и ценить; все мы разные и это замечательно - вот что она объясняла мыслящим людям, когда ее «открыли». Благодаря тому, что национальное увидели, разглядели, у нас есть сборники народных сказок, этнографические музеи, зарисовки резьбы и вышивок, записи песен и былин. Начинать собирать всё это сейчас было бы уже поздновато: многого теперь просто не существует.
Как и многие другие идеи, идея важности национального, пережив свое время, превратилась в тормоз. Как можно упираться в нее в современном мире? Плюнь в баночку - и через месяц тебе скажут, сколько в тебе негра, пикта и эльфа. Мы знаем, что когда-то жила обезьяна, одна из дочерей которой стала прабабушкой всех шимпанзе, а другая - прабабушкой всех людей. Что три с половиной миллиарда лет назад существовал организм, который был общим предком всех, кто живет сейчас.
Я знаю, что меня был общий предок с моей кошкой и моей яблоней, и нет силы, которая убедит меня, что национальные различия священны, непреодолимы и возникли прямо при сотворении мира в 5508 году до нашей эры.
Языки, обычаи, праздники, костюмы, песни, блюда - это сокровища, а не бомбы. Это общее наследие, принадлежащее всем. Мы родственники всему и всем, и на любой территории кто-то жил до нас. Нельзя запретить человеку учить гэльский, есть индийские блюда и любить русские равнины. (В этом смысле cansel culture, диктатура обиженных невежд, с ее зацикленностью на том, что любое заимствование - непозволительная культурная апроприация, дула в ту же дуду, в которую дуют теперь дула танков.)
Идея национальных государств устарела. Сосредоточенность на национальном устарела. Националисты - маргиналы. Мир растет в другую сторону.
На сколько миллионов людей в мире насильно нахлабучена сейчас национальная идентичность? Сколько людей не думало о себе как о русских, украинцах, евреях, а теперь принуждено это делать? (Говорят, ни Россия, ни Украина не будут прежними, и это наверняка так, - но будет ли прежним Израиль после того, как в него приехало столько людей, ставших евреями поневоле?)
Опомнись, старый мир, куда ты нас тащишь? Я за тобой точно не потащусь. Я не перестану петь украинские песни, даже если это не нравится моему соседу или если кто-то в Украине считает, что я не имею права их петь. Я не перестану петь русские песни, даже если кто-то призывает русскую культуру убиться жостовским подносом.
Как изменились бы сейчас конфликты, большие и маленькие, если бы мы не думали о себе как о людях разных национальностей? Насколько реже можно было бы напасть на другого без повода и насколько чаще приходилось бы смотреть на человека, слушать его, выяснять, что он думает, чувствует, делает?
Государства запихивают нас в рамки. Другие люди запихивают нас в рамки. Но насколько мы всё еще в состоянии выбирать свои рамки сами?
Я в этом не преуспела. Для меня не важно, где человек живет, куда он уехал, какой он национальности, кем работает. Я пытаюсь понять, что он сам собой несет: вражду или поддержку, ненависть или открытость, насилие или внимание, желание причинить боль или исцеление? Если он - поддержка и внимание, то вроде как он и свой. Но ведь это детское, наивное разделение, на его основании ничего нового не построишь? Или построишь?
PS Мне помогает собака.
Средняя дочь взяла собаку из приюта, когда жила отдельно, еще до ковида.
Потом мне пришлось гулять с собакой, когда мы сидели на дистанте.
Сейчас расписание позволяет гулять с собакой по утрам до школы или приезжать гулять во время перерыва между уроками и кружками
Недавно прочитала японскую книгу «Прогулки с Хару», лежавшую на полке два месяца.
https://klarissa45.livejournal.com/423428.html
И поняла, что собака - лучшее лекарство. И теперь мне понятен совет завести собаку, когда смысла в дальнейшей жизни не видишь, когда ты похоронил близкого родственника и тд и тп
Никак не напишу про эту книгу отдельный пост.
Я о многом хочу написать отдельно.
Но нет сил и особого желания.
И слёз почти нет. А это плохо.