Раз уж тут начали комментировать эту статью...
Андрей Дударев. Реактивация смыслов и динамика жизни. Духовные движения в РПЦ в ХХ веке: экклезиологический аспект
Все эти рассуждения о "недостаточнности" евхаристической экклезиологии, восполняемой-де экклезиологией "общинно-братской", которая в свою очередь компенсируется "пневматологической" (на практике - культом харизматических лидеров) живо освежили в памяти недоумение, с которым в далёком 99-м я читал очередной номер кочетковской "Православной общины". За программным "Введением в таинствоводство (мистагогию)" отца Георгия шла публикация афанасьевских "Таинств и тайнодействий", долженствовавшая обозначить преемственность, что и подчёркивалось в предварявшем её анонимном редакционном предисловии (Копировского или по стилю скорее самого о. Г.К.?). Несмотря на попытку дать стройную генеалогию типа "Сергий Булгаков роди Афанасьева, Афанасьев роди Шмемана и Зизиуласа", основной его смысл сводился к тому же, что и у Дударева, мягко говоря, сомнительному утверждению: "У о. Николая получается, что именно сама Евхаристия и является свидетельством Церкви о действительности других совершающихся в ней таинств, коль скоро они необходимые средства для него. Выходит, что одно таинство свидетельствует о другом, таинство свидетельствует о таинстве. Из этого круга нет выхода, вследствие чего Евхаристия, как последнее в ряду таинство, оказывается свидетельством о себе самой, откуда и получается знаменитый тезис о. Николая, что Евхаристия и есть таинство таинств и сама Церковь, и значит, церковная жизнь сводится к тАинственной, сакраментальной жизни".
Сомнительность здесь прежде всего в том, что на самом деле у о. Николая ничего такого не "получается" - но я тогда ещё не настолько был знаком с его наследием, чтобы говорить об этом с уверенностью. Недоумение вызвал предлагаемый выход из нарисованного тупика. Из вполне разумного, хотя и на грани трюизма, тезиса "мало собственно сакраментального, тАинственного свидетельства о совершившемся в Церкви... нужно ещё и свидетельство "жизни во Христе", т.е. уже мистическое" (с той оговоркой, что нормальная сакраментология с необходимостью включает мистический аспект как плоды таинств) автор делал странный вывод: "при таком взгляде, конечно, и Евхаристия оказывается не лишённой такого свидетельства. И тут можно предположить, что одной из его фопм и была в древней церкви агапа - трапеза Любви после Евхаристии, на которой взаимная любовь членов общины (откуда-то вдруг - "внезапно" - всплывает это слово - О.Д.) свидетельствовала о всех совершившихся и постоянно совершающихся в ней таинствах".
Ну, как бы уже мелочь тот факт, что эта форма именно как форма не имела места быть на протяжении большей части истории Церкви (разве что очень уж сильно напрячь воображение, усматривая её типологическую реплику в монастырской трапезе с чином Панагии, в раздаче антидора и пасхального артоса), да и возникла, скорее всего, уже в послеапостольское время. Когда баптистский автор пытается раскрыть понятие церковности как агапы в широком смысле (Тони Камполо, "The Kingdom of God Is a Party: God's Radical Plan for His Family"), это представляется вполне естественным: агапичость в его интерпретации - это по сути поиск утраченного сакраментального измерения в протестантской экклезиологии. Но для православия и апостольской традиции вообще это даже не шаг в сторону, а очевидный регресс. Как справедливо пишет по поводу статьи Дударева mikhail-zeleny, "костяк" Церкви, ее "становой хребет" - Евхаристия, а всякого рода "духовные движения" типа тах же беседников, "малые группы", евангельские группы, группы милосердия (типа общин "Вера и Свет") и т.п. - это не "костяк", а наросшее на нем "мясо". Хорошо, когда оно есть и его много, но "несущей конструкцией" все это не является и являться не может - не оно держит Церковь". Кочетковская интерпретация агап как "литургии после литургии" - первый шаг к подмене "костей мясом". Следующий - "своя особая Евхаристия" у котолицких неокатехуменов, причём, совершаемая, словно сознательно перечёркивая 1Кор. 11:21, 33 "прежде других" (справедливости ради, это всё же естественное следствие реформы Пия XII, узаконившей совершение нескольких месс в день, которые теперь ещё служатся на разных языках, стратифицируя приход по этническому составу... а если копнуть, то тут много есть чего сказать о наследии тридентских и дотридентских глюков в понимании Евхаристии, исторически присутствующих, пусть и в менее цветущем виде, и в православии).
"Жизнь как Евхаристия" - это глубокая и неисчерпаемая тема. Но замыкать её в рамках "общины", а тем более, формализованных элитарных "агап" - это и есть тот порочный круг, который приписывается Афанасьеву, но на самом деле порождается именно "братско-общинной экклезиологией".
А между тем, как любое таинство находит своё завершение в Евхаристии, так и Евхаристия находит своё завершение за стенами Собрания - в повседневной жизни как свидетельстве. Отпуст, "с миром изыдем", "ite, missa est" (в настоящее время упоминание "мира Христового", полученного от алтаря, присутствует в качестве альтернативной формулы и в латинском обряде) - это, если угодно, "тайносовершительная формула".
А свидетельство Церкви о совершившемся таинстве и его плодах - прославление человека в лике святых.
Вот так всё просто, хлопці та дівчата. Если нельзя без ярлыков, можете обозвать это "миссионерской экклезиологией". Или ещё круче - "апостольской". А по мне это просто единственно разумное и возможное понимание Церкви как присно обновляемого и созидающего себя в любви Тела Христова - экстатичного, распространяющего "межи шатра своего" и тем самым освящающего мир, в который послано.
И это понимание вполне вмещает в себя перечисленные "четыре экклезиологические модели", столь же полностью снимая мнимые противоречия между ними.
И кстати, в его контексте агапа после литургии действительно обретает законное место - но не в "кочетковском" смысле как закрытого общения "семьи", на которое "внешние" (на минутку - те, которые причащались от той же Чаши!) могут попасть лишь с разрешения всех членов (на практике - лидера), а в диаметрально противоположном - открытое миссионерское общение, доступное для тех, кто стоит вне круга, объединённого Евхаристией - оглашаемые, христиане других конфессий, все ищущие и желающие диалога... В идеале - с раздачей антидора перед трапезой, в ещё большем идеале совмещённой с благотоворительным обедом для бомжей с улицы... Собственно, так трактуются и совершаются агапы, например, в Космодемьянском приходе в Шубино, так, по большому счёту, проходят приходские чаепития (не бряцающие модным брендом "агап") в любом живом приходе - совершенно необязательно "миссионерском", "общинном" или объединённом вокруг "харизматического батюшки".
Все эти рассуждения о "недостаточнности" евхаристической экклезиологии, восполняемой-де экклезиологией "общинно-братской", которая в свою очередь компенсируется "пневматологической" (на практике - культом харизматических лидеров) живо освежили в памяти недоумение, с которым в далёком 99-м я читал очередной номер кочетковской "Православной общины". За программным "Введением в таинствоводство (мистагогию)" отца Георгия шла публикация афанасьевских "Таинств и тайнодействий", долженствовавшая обозначить преемственность, что и подчёркивалось в предварявшем её анонимном редакционном предисловии (Копировского или по стилю скорее самого о. Г.К.?). Несмотря на попытку дать стройную генеалогию типа "Сергий Булгаков роди Афанасьева, Афанасьев роди Шмемана и Зизиуласа", основной его смысл сводился к тому же, что и у Дударева, мягко говоря, сомнительному утверждению: "У о. Николая получается, что именно сама Евхаристия и является свидетельством Церкви о действительности других совершающихся в ней таинств, коль скоро они необходимые средства для него. Выходит, что одно таинство свидетельствует о другом, таинство свидетельствует о таинстве. Из этого круга нет выхода, вследствие чего Евхаристия, как последнее в ряду таинство, оказывается свидетельством о себе самой, откуда и получается знаменитый тезис о. Николая, что Евхаристия и есть таинство таинств и сама Церковь, и значит, церковная жизнь сводится к тАинственной, сакраментальной жизни".
Сомнительность здесь прежде всего в том, что на самом деле у о. Николая ничего такого не "получается" - но я тогда ещё не настолько был знаком с его наследием, чтобы говорить об этом с уверенностью. Недоумение вызвал предлагаемый выход из нарисованного тупика. Из вполне разумного, хотя и на грани трюизма, тезиса "мало собственно сакраментального, тАинственного свидетельства о совершившемся в Церкви... нужно ещё и свидетельство "жизни во Христе", т.е. уже мистическое" (с той оговоркой, что нормальная сакраментология с необходимостью включает мистический аспект как плоды таинств) автор делал странный вывод: "при таком взгляде, конечно, и Евхаристия оказывается не лишённой такого свидетельства. И тут можно предположить, что одной из его фопм и была в древней церкви агапа - трапеза Любви после Евхаристии, на которой взаимная любовь членов общины (откуда-то вдруг - "внезапно" - всплывает это слово - О.Д.) свидетельствовала о всех совершившихся и постоянно совершающихся в ней таинствах".
Ну, как бы уже мелочь тот факт, что эта форма именно как форма не имела места быть на протяжении большей части истории Церкви (разве что очень уж сильно напрячь воображение, усматривая её типологическую реплику в монастырской трапезе с чином Панагии, в раздаче антидора и пасхального артоса), да и возникла, скорее всего, уже в послеапостольское время. Когда баптистский автор пытается раскрыть понятие церковности как агапы в широком смысле (Тони Камполо, "The Kingdom of God Is a Party: God's Radical Plan for His Family"), это представляется вполне естественным: агапичость в его интерпретации - это по сути поиск утраченного сакраментального измерения в протестантской экклезиологии. Но для православия и апостольской традиции вообще это даже не шаг в сторону, а очевидный регресс. Как справедливо пишет по поводу статьи Дударева mikhail-zeleny, "костяк" Церкви, ее "становой хребет" - Евхаристия, а всякого рода "духовные движения" типа тах же беседников, "малые группы", евангельские группы, группы милосердия (типа общин "Вера и Свет") и т.п. - это не "костяк", а наросшее на нем "мясо". Хорошо, когда оно есть и его много, но "несущей конструкцией" все это не является и являться не может - не оно держит Церковь". Кочетковская интерпретация агап как "литургии после литургии" - первый шаг к подмене "костей мясом". Следующий - "своя особая Евхаристия" у котолицких неокатехуменов, причём, совершаемая, словно сознательно перечёркивая 1Кор. 11:21, 33 "прежде других" (справедливости ради, это всё же естественное следствие реформы Пия XII, узаконившей совершение нескольких месс в день, которые теперь ещё служатся на разных языках, стратифицируя приход по этническому составу... а если копнуть, то тут много есть чего сказать о наследии тридентских и дотридентских глюков в понимании Евхаристии, исторически присутствующих, пусть и в менее цветущем виде, и в православии).
"Жизнь как Евхаристия" - это глубокая и неисчерпаемая тема. Но замыкать её в рамках "общины", а тем более, формализованных элитарных "агап" - это и есть тот порочный круг, который приписывается Афанасьеву, но на самом деле порождается именно "братско-общинной экклезиологией".
А между тем, как любое таинство находит своё завершение в Евхаристии, так и Евхаристия находит своё завершение за стенами Собрания - в повседневной жизни как свидетельстве. Отпуст, "с миром изыдем", "ite, missa est" (в настоящее время упоминание "мира Христового", полученного от алтаря, присутствует в качестве альтернативной формулы и в латинском обряде) - это, если угодно, "тайносовершительная формула".
А свидетельство Церкви о совершившемся таинстве и его плодах - прославление человека в лике святых.
Вот так всё просто, хлопці та дівчата. Если нельзя без ярлыков, можете обозвать это "миссионерской экклезиологией". Или ещё круче - "апостольской". А по мне это просто единственно разумное и возможное понимание Церкви как присно обновляемого и созидающего себя в любви Тела Христова - экстатичного, распространяющего "межи шатра своего" и тем самым освящающего мир, в который послано.
И это понимание вполне вмещает в себя перечисленные "четыре экклезиологические модели", столь же полностью снимая мнимые противоречия между ними.
И кстати, в его контексте агапа после литургии действительно обретает законное место - но не в "кочетковском" смысле как закрытого общения "семьи", на которое "внешние" (на минутку - те, которые причащались от той же Чаши!) могут попасть лишь с разрешения всех членов (на практике - лидера), а в диаметрально противоположном - открытое миссионерское общение, доступное для тех, кто стоит вне круга, объединённого Евхаристией - оглашаемые, христиане других конфессий, все ищущие и желающие диалога... В идеале - с раздачей антидора перед трапезой, в ещё большем идеале совмещённой с благотоворительным обедом для бомжей с улицы... Собственно, так трактуются и совершаются агапы, например, в Космодемьянском приходе в Шубино, так, по большому счёту, проходят приходские чаепития (не бряцающие модным брендом "агап") в любом живом приходе - совершенно необязательно "миссионерском", "общинном" или объединённом вокруг "харизматического батюшки".