красавица и чудовище
Со мной на проекте работала костюмер. Ну как, не костюмер даже, а Художник по Костюмам. Блондинка с голубыми глазами. Такая ясная, что у нее на спине, под майкой наверняка есть где-то розетка, в которую можно натурально засунуть штепсель, и лампочка зажжется. Есть подозрение, что власти используют ее как запасной источник питания, когда в городе перебои со светом. Она создает не костюмы даже - а цветовые пятна, визуальные завихрения и ассоциативные ямы. Среди ее близких друзей - режиссеры и операторы, у который давно абонемент на фестивалях класса А. Она так упоительно рассуждает о живописи, литературе, что в разговорах с ней вообще лучше ничего не говорить. Просто слушать. А еще лучше - записывать.
Но сейчас мы сидим с ней на полу и меня трясет. Ну, такое бывает - зайдешь в номер за пакетом, и пиши пропало. Ровно сегодня тумблер зашкалил, проводку выбило, и забрало опустилось перед продюсером. Я говорю о нем так, словно он лично виноват в холокосте, распространении СПИДа и появлении ПМС одновременно. Причем я понимаю, что это не так, но ничего уже не могу с собой поделать. Потому что он делает ровно то, от чего меня рвет возмущением прямо на цветной гостиничный ковер: воспринимает всю эту суету, съемки, планы, поиск локаций, опасные объекты, оцепление, массовку, кучу людей, которые мы подняли на уши в этом несчастном городе, как карусель в парке аттракционов - он заплатил, теперь катайте. Причем основное во всем этом празднике жизни - не кино, которое родится в итоге, а удовольствие, которое получит конкретный человек от конкретной "игры" в кино. Такой турист в производстве.
Она меня спокойно слушает, а потом… начинает его защищать. Его, который не понимает и половины всех смыслов, которые она может вложить (и вкладывает) в свою работу. Его, который жмет ей бюджеты и заставляет делать то, что все равно потом придется переделывать. Его, средненького продюсера, который хочет, но явно не может снять свой «Титаник».
Она говорит: «Но он же в этом такой искренний». И глаза ее блестят. И от нее сейчас точно отходит штепсель, который наверняка питает небольшой квартал в спальном районе.
Я смотрю на нее и думаю: вот такое вот кино. Союз красавицы и чудовища.
Но сейчас мы сидим с ней на полу и меня трясет. Ну, такое бывает - зайдешь в номер за пакетом, и пиши пропало. Ровно сегодня тумблер зашкалил, проводку выбило, и забрало опустилось перед продюсером. Я говорю о нем так, словно он лично виноват в холокосте, распространении СПИДа и появлении ПМС одновременно. Причем я понимаю, что это не так, но ничего уже не могу с собой поделать. Потому что он делает ровно то, от чего меня рвет возмущением прямо на цветной гостиничный ковер: воспринимает всю эту суету, съемки, планы, поиск локаций, опасные объекты, оцепление, массовку, кучу людей, которые мы подняли на уши в этом несчастном городе, как карусель в парке аттракционов - он заплатил, теперь катайте. Причем основное во всем этом празднике жизни - не кино, которое родится в итоге, а удовольствие, которое получит конкретный человек от конкретной "игры" в кино. Такой турист в производстве.
Она меня спокойно слушает, а потом… начинает его защищать. Его, который не понимает и половины всех смыслов, которые она может вложить (и вкладывает) в свою работу. Его, который жмет ей бюджеты и заставляет делать то, что все равно потом придется переделывать. Его, средненького продюсера, который хочет, но явно не может снять свой «Титаник».
Она говорит: «Но он же в этом такой искренний». И глаза ее блестят. И от нее сейчас точно отходит штепсель, который наверняка питает небольшой квартал в спальном районе.
Я смотрю на нее и думаю: вот такое вот кино. Союз красавицы и чудовища.