Цветаева с сыном в Болшево
Парижские мальчики в сталинской Москве
Документальный роман
Автор:Сергей Беляков
https://www.google.ru/books/edition/%D0%9F%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B6%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%BC%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D1%87%D0%B8%D0%BA%D0%B8_%D0%B2/B2NXEAAAQBAJ?hl=ru&gbpv=1&dq=%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B2%D0%B0%D1%8F+%D0%BA%D0%BE%D0%BC%D0%BC%D1%83%D0%BD%D0%B0%D0%BB%D0%BA%D0%B0+%D0%B8+%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B2%D1%8B%D0%B5+%D1%81%D0%BE%D1%81%D0%B5%D0%B4%D0%B8&pg=PT38&printsec=frontcover
Далее по ссылке.
Скачать книгу (ознакомительный фрагмент) можно тут:
https://readli.net/parizhskie-malchiki-v-stalinskoy-moskve/
Дмитрий Васильевич Сеземан (1922-2010) - литератор (беллетрист, публицист, эссеист, мемуарист, переводчик) и литературовед Русского Зарубежья.
Родился 6 февраля 1922 года в Гельсингфорсе (ныне - Хельсинки), столице Финляндии. С 1924 года жил во Франции, в Париже. В 1930-е годы, будучи школьником, под влиянием матери и отчима, ставших агентами Иностранного отдела НКВД, вступил в организацию «Французская коммунистическая молодёжь», исповедовал просоветские взгляды. В 1937 году был вывезен родителями в Советский Союз. В 1939 году мать и отчим Сеземана были арестованы, обвинены в участии в антисоветской контрреволюционной террористической организации и в шпионаже и в 1941 году казнены; также был арестован его старший сводный брат, в 1940 году приговорённый по обвинению в шпионаже к 8 годам заключения в концлагерях.
https://etazhi-lit.ru/publishing/exegi-monumentum/1237-bolshevskaja-dacha.html
По этой ссылке под заголовком «Болшевская дача» опубликованы воспоминания Д.В.Сеземана. (Впервые опубликовано: Сеземан Д. Болшевская дача: Из воспоминаний // Литературная газета, 1990. № 47. 21 ноября.)
Приведу отрывки, которые относятся к Цветаевой:
Приезд Марины Ивановны и Мура изменил обстановку в доме. Я-то, конечно, радовался появлению Мура; мне сильно недоставало общения с этим мальчиком, который был моложе меня годами, но взрослее умом, его критического, даже злого взгляда на мир и людей, его остроумных суждений. К тому же он мне привёз свежие вести из Франции, по которой я успел изрядно истосковаться. А вот появление Марины Ивановны внесло не только в её семью, но и в нашу - так как дача, хоть и просторная, была всё-таки коммунальной - высокий градус напряжённости. Конечно, это можно объяснить тем, что гений образует вокруг себя нечто вроде магнитного поля. Я видел человека, совершенно не приспособленного для общежития в прямом смысле слова, то есть для сосуществования с себе подобными.
Однажды мы сидели в большой общей комнате болшевской дачи. Вдруг из кухни выходит Марина, лицо серее обычного, искажено какой-то вселенской мукой. Направляется к маме, останавливается в двух шагах от неё и говорит осипшим от негодования голосом: «Нина! Я всегда знала, что вы ко мне плохо относитесь, но я никогда не думала, что вы меня презираете!» - «Марина, что вы говорите, ну что ещё случилось?» - «То есть как - что?! Вы взяли мою коробку с солью, а обратно поставили не на полку, как я привыкла, а на стол! Как вы могли?!»
Остальная часть вечера прошла в судорожных усилиях всех присутствовавших успокоить Марину, убедить, что её и любят, и чтут. Не принимал участия в этой психодраме один Мур. Он наблюдал за происходящим спокойным взором светлых глаз, не выказывая никаких чувств, даже столь привычной для него насмешливой иронии.
Мать приложила немало усилий, чтобы заставить меня смотреть на Марину Ивановну не как на соседку с трудным характером, а как на поэта: «Она большой поэт. Кто знает, придётся ли тебе когда-нибудь встретить такого». В этой сфере я матери вполне доверял, тем более что были моменты, когда даже не чрезмерно чуткому мальчишке открывалось в Марине Ивановне такое, что решительно отличало её от каждого из нас. Это происходило, когда она читала стихи и на эти чтения нас не только допускала, но даже приглашала.
Она сидела на краю тахты так прямо, как только умели сидеть бывшие воспитанницы пансионов и институтов благородных девиц. Вся она была как бы выполнена в серых тонах - коротко остриженные волосы, лицо, папиросный дым, платье и даже тяжёлые серебряные запястья - всё было серым. Сами стихи меня смущали, слишком были не похожи на те, которые мне нравились и которые мне так часто читала мать. А в верности своего поэтического вкуса я нисколько не сомневался. Но то, как она читала, с каким вызовом или даже отчаянием, производило на меня прямо магическое, завораживающее действие, никогда с тех пор мною не испытанное. Всем своим видом, ни на кого не глядя, она как бы утверждала, что за каждый стих она готова ответить жизнью, потому что каждый стих - во всяком случае, в эти мгновения - был единственным оправданием её жизни. Цветаева читала, как на плахе, хоть это и не идеальная позиция для чтения стихов.
Документальный роман
Автор:Сергей Беляков
https://www.google.ru/books/edition/%D0%9F%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B6%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%BC%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D1%87%D0%B8%D0%BA%D0%B8_%D0%B2/B2NXEAAAQBAJ?hl=ru&gbpv=1&dq=%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B2%D0%B0%D1%8F+%D0%BA%D0%BE%D0%BC%D0%BC%D1%83%D0%BD%D0%B0%D0%BB%D0%BA%D0%B0+%D0%B8+%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B2%D1%8B%D0%B5+%D1%81%D0%BE%D1%81%D0%B5%D0%B4%D0%B8&pg=PT38&printsec=frontcover
Далее по ссылке.
Скачать книгу (ознакомительный фрагмент) можно тут:
https://readli.net/parizhskie-malchiki-v-stalinskoy-moskve/
Дмитрий Васильевич Сеземан (1922-2010) - литератор (беллетрист, публицист, эссеист, мемуарист, переводчик) и литературовед Русского Зарубежья.
Родился 6 февраля 1922 года в Гельсингфорсе (ныне - Хельсинки), столице Финляндии. С 1924 года жил во Франции, в Париже. В 1930-е годы, будучи школьником, под влиянием матери и отчима, ставших агентами Иностранного отдела НКВД, вступил в организацию «Французская коммунистическая молодёжь», исповедовал просоветские взгляды. В 1937 году был вывезен родителями в Советский Союз. В 1939 году мать и отчим Сеземана были арестованы, обвинены в участии в антисоветской контрреволюционной террористической организации и в шпионаже и в 1941 году казнены; также был арестован его старший сводный брат, в 1940 году приговорённый по обвинению в шпионаже к 8 годам заключения в концлагерях.
https://etazhi-lit.ru/publishing/exegi-monumentum/1237-bolshevskaja-dacha.html
По этой ссылке под заголовком «Болшевская дача» опубликованы воспоминания Д.В.Сеземана. (Впервые опубликовано: Сеземан Д. Болшевская дача: Из воспоминаний // Литературная газета, 1990. № 47. 21 ноября.)
Приведу отрывки, которые относятся к Цветаевой:
Приезд Марины Ивановны и Мура изменил обстановку в доме. Я-то, конечно, радовался появлению Мура; мне сильно недоставало общения с этим мальчиком, который был моложе меня годами, но взрослее умом, его критического, даже злого взгляда на мир и людей, его остроумных суждений. К тому же он мне привёз свежие вести из Франции, по которой я успел изрядно истосковаться. А вот появление Марины Ивановны внесло не только в её семью, но и в нашу - так как дача, хоть и просторная, была всё-таки коммунальной - высокий градус напряжённости. Конечно, это можно объяснить тем, что гений образует вокруг себя нечто вроде магнитного поля. Я видел человека, совершенно не приспособленного для общежития в прямом смысле слова, то есть для сосуществования с себе подобными.
Однажды мы сидели в большой общей комнате болшевской дачи. Вдруг из кухни выходит Марина, лицо серее обычного, искажено какой-то вселенской мукой. Направляется к маме, останавливается в двух шагах от неё и говорит осипшим от негодования голосом: «Нина! Я всегда знала, что вы ко мне плохо относитесь, но я никогда не думала, что вы меня презираете!» - «Марина, что вы говорите, ну что ещё случилось?» - «То есть как - что?! Вы взяли мою коробку с солью, а обратно поставили не на полку, как я привыкла, а на стол! Как вы могли?!»
Остальная часть вечера прошла в судорожных усилиях всех присутствовавших успокоить Марину, убедить, что её и любят, и чтут. Не принимал участия в этой психодраме один Мур. Он наблюдал за происходящим спокойным взором светлых глаз, не выказывая никаких чувств, даже столь привычной для него насмешливой иронии.
Мать приложила немало усилий, чтобы заставить меня смотреть на Марину Ивановну не как на соседку с трудным характером, а как на поэта: «Она большой поэт. Кто знает, придётся ли тебе когда-нибудь встретить такого». В этой сфере я матери вполне доверял, тем более что были моменты, когда даже не чрезмерно чуткому мальчишке открывалось в Марине Ивановне такое, что решительно отличало её от каждого из нас. Это происходило, когда она читала стихи и на эти чтения нас не только допускала, но даже приглашала.
Она сидела на краю тахты так прямо, как только умели сидеть бывшие воспитанницы пансионов и институтов благородных девиц. Вся она была как бы выполнена в серых тонах - коротко остриженные волосы, лицо, папиросный дым, платье и даже тяжёлые серебряные запястья - всё было серым. Сами стихи меня смущали, слишком были не похожи на те, которые мне нравились и которые мне так часто читала мать. А в верности своего поэтического вкуса я нисколько не сомневался. Но то, как она читала, с каким вызовом или даже отчаянием, производило на меня прямо магическое, завораживающее действие, никогда с тех пор мною не испытанное. Всем своим видом, ни на кого не глядя, она как бы утверждала, что за каждый стих она готова ответить жизнью, потому что каждый стих - во всяком случае, в эти мгновения - был единственным оправданием её жизни. Цветаева читала, как на плахе, хоть это и не идеальная позиция для чтения стихов.