Ле-цзы стал обучаться.
Прошло три года, и я выгнал из сердца думы об настоящем и неверном, а
устам воспретил гласить о полезном и вредном. Только тогда удостоился я
взора Старенького Шана.
Прошло 5 лет, и в сердечко родились новые думы об настоящем и
неверном, устами заного заговорил о полезном и вредном. Только тогда я
удостоился ухмылки Старенького Шана.
Прошло семь лет, и, давая волю собственному сердечку,
уже не задумывался ни об
настоящем, ни о неверном, давая волю своим устам, не гласил ни о
полезном, ни о вредном. Только тогда учитель позвал меня и усадил рядом с
собой на циновке.
Прошло девять лет, и вроде бы ни заставлял я своё сердечко мыслить, как
бы ни заставлял свои уста гласить, уже не ведал, что для меня поистине,
а что неверно, что полезно, а что вредоносно; не ведал, что для других
поистине, а что неверно, что полезно, а что вредоносно. Закончил отличать
внутреннее от наружного. Тогда и все чувства вроде бы соединились в одно:
зрение уподобилось слуху, слух - чутью, чутье - вкусу. Идея
сгустилась, а тело освободилось. Кости и мышцы сплавились воедино. Я
закончил чувствовать, на что опирается тело, на что ступает нога, о чём
задумывается сердечко, что таится в речах. Только и всего.
Тогда в законах природы для меня не осталось ничего укрытого.