Шелковые крылья для Нади
Вчера мне позвонила ее дочь, Аня.
Я уже привыкла за много-много лет к исчезновениям Нади: она умела пропадать. Как сквозь землю провалилась. На год-полтора, чтобы опять возникнуть в трубке мобильника:
- Ленка, ты представляешь, я сейчас гуляла по парку, меня окружили четверо пьяненьких старичков, из ирландцев, и начали плясать, приговаривая : какое счастье встретить в День Святого Патрика рыжую ирландскую красавицу! Представь, поперло ребятам - еврейку за ирландку приняли.
«Ага... - думала я, - значит ты теперь рыжая, и у тебя сейчас все хорошо. Дай-то Бог»
Мы дружили давно, столько не живут. В четвертом классе их «В» расформировали. Половину отправили в «А», половину к нам в «Б». Так я познакомилась с Надей и Викусей.
Викуся - мелкая хитруша, банальная и правильная, цепкая и изворотливая. Но друзьям детства мы прощаем то, что никому бы не простили.
Я многое научилась читать в Надиных словах. Еще больше - в ее глухом молчании и исчезновениях. Она стеснялась своей кажущейся невезучести, прятала ее, как заразную болезнь. Замыкалась в себе, дверь захлопывала. Поэтому и воспоминания рвутся, в целую картину не складываясь.
Давным-давно мы стояли с ней на балконе моей хрущевки. Еще в нашем родном городе. Пятый этаж без лифта, думаю, все представляют себе. Надя казалась рассеянной, словно чего-то ждала.
- Как ты пойдешь? Поздно уже. Оставайся ночевать...
- За мной зайдут. И проводят.
Внизу, в теплой круговерти негустого снега показалась фигура мужчины. Я только и разглядела, что мужчина, мол, идет. А Надя... Я так и не поняла, как же она так быстро оказалась внизу, с ним, а не рядом со мной на балконе. Вроде бы и шелеста крылев не было слышно, а уже там. К нему полетела.
До меня, конечно же, доходили сплетни. Слушать сплетни нехорошо, ну а что еще с ними делать? Вездесущая Викуся рассказывала, не без злорадства. Ну конечно, женат, ну конечно, навсегда. А Надя молчала, глухо, черно. И только по этому молчанию и было понятно, как ей все это... больно и нужно.
Она позвонила и сказала буднично, что уезжает, навсегда. В Питер, а там, может быть, и дальше. Мы стояли на перроне в ожидании поезда, а я все не решалась спросить - почему.
- Знаешь, - Надя вдруг приоткрыла дверцу, - я неделю назад писала финансовое обоснование для гранта... И дошла до пункта «расходные материалы». Отложила ручку, подумала и решила, что хватит, пора уезжать.
Ну понятно все. Чем-чем, а расходным материалом Надя никогда не была.
- Наверное мне пора перестать стесняться своего развода и моей жизни вообще... А я что-то не могу. В сущности, я отличаюсь от многих, якобы счастливых в браке, только тем, что не боюсь признавать свои ошибки. - это была немыслимая со стороны Нади откровенность.
Потом я тоже уехала из своего города, в Америку. Надя была уже здесь, приехала по контракту за год до нас. Звонила почти каждый день, помогала советом - ну а как же, она уже старожил. Про себя говорила скупо, от ответов уходила. Исчезла, как только поняла, что мы более-менее обжились. Просто перестала отвечать на звонки. Глухо. Потом появилась - в гости, в поход. Однажды даже предъявила мне какого-то мужчину. Была счастлива и оживленна. Я научилась различать перемены в ее жизни по прическам - то коротко стриженая брюнетка, то ржаная блондинка с кудрями по плечам. Ей все было к лицу. Потом она опять пропадала.
Благоразумная Викуся в телефонной трубке складывала губки непроницаемой гузкой и притворно сетовала:
- Ленка, она абсолютно тебя не ценит! Настоящие подруги так не поступают. Она пустая, пустая! Я тебе это говорила еще в шестом классе, когда в нее влюбился Колька Ивашов. Поэтому она и выглядит так хорошо, даже противно, - добавляла Викуся в порыве самопроизвольной честности.
Но я-то знала, что у Нади в памяти зарыто всякого. На любой вкус. К чему и прикасаться боязно. Страшно умиравшая на ее руках мама, совсем еще молодая женщина. Нелады с дочерью...Мужчина среди сладкой метели, о котором она упорно молчала. Не потому что забыла, а потому что все время помнила.
Вчера мне позвонила ее дочь, Аня.
- Лена, Вы извините... У мамы никогда не было записной книжки. Все телефоны держала в голове.
Сердце зачастило от изобилия прошедших времен в ее словах.
- Лена, мама погибла. Помните мост, упавший в Миссисипи? Мама была в одной из машин.
- А где она сейчас? Где ее могила? - язык стал из наждачной бумаги.
- Могилы нет, кремация. Мама всегда хотела, чтобы ее пепел развеяли над океаном. Были только я и мой муж. Маме бы понравилось так ... уйти. Она не любила попусту беспокоить людей. - сказала Аня Надиным голосом.
Потом я позвонила Викусе. Чтобы прорваться через ее ядовитые «ну и что еще выкинула твоя обожаемая Надя». Чтобы долго слушать ее рыдания. А сама вспоминала теплую снежную круговерть давнего зимнего вечера. И Надю, на шелковых крыльях слетевшую к тому, кто ждал ее у моего дома.
Я уже привыкла за много-много лет к исчезновениям Нади: она умела пропадать. Как сквозь землю провалилась. На год-полтора, чтобы опять возникнуть в трубке мобильника:
- Ленка, ты представляешь, я сейчас гуляла по парку, меня окружили четверо пьяненьких старичков, из ирландцев, и начали плясать, приговаривая : какое счастье встретить в День Святого Патрика рыжую ирландскую красавицу! Представь, поперло ребятам - еврейку за ирландку приняли.
«Ага... - думала я, - значит ты теперь рыжая, и у тебя сейчас все хорошо. Дай-то Бог»
Мы дружили давно, столько не живут. В четвертом классе их «В» расформировали. Половину отправили в «А», половину к нам в «Б». Так я познакомилась с Надей и Викусей.
Викуся - мелкая хитруша, банальная и правильная, цепкая и изворотливая. Но друзьям детства мы прощаем то, что никому бы не простили.
Я многое научилась читать в Надиных словах. Еще больше - в ее глухом молчании и исчезновениях. Она стеснялась своей кажущейся невезучести, прятала ее, как заразную болезнь. Замыкалась в себе, дверь захлопывала. Поэтому и воспоминания рвутся, в целую картину не складываясь.
Давным-давно мы стояли с ней на балконе моей хрущевки. Еще в нашем родном городе. Пятый этаж без лифта, думаю, все представляют себе. Надя казалась рассеянной, словно чего-то ждала.
- Как ты пойдешь? Поздно уже. Оставайся ночевать...
- За мной зайдут. И проводят.
Внизу, в теплой круговерти негустого снега показалась фигура мужчины. Я только и разглядела, что мужчина, мол, идет. А Надя... Я так и не поняла, как же она так быстро оказалась внизу, с ним, а не рядом со мной на балконе. Вроде бы и шелеста крылев не было слышно, а уже там. К нему полетела.
До меня, конечно же, доходили сплетни. Слушать сплетни нехорошо, ну а что еще с ними делать? Вездесущая Викуся рассказывала, не без злорадства. Ну конечно, женат, ну конечно, навсегда. А Надя молчала, глухо, черно. И только по этому молчанию и было понятно, как ей все это... больно и нужно.
Она позвонила и сказала буднично, что уезжает, навсегда. В Питер, а там, может быть, и дальше. Мы стояли на перроне в ожидании поезда, а я все не решалась спросить - почему.
- Знаешь, - Надя вдруг приоткрыла дверцу, - я неделю назад писала финансовое обоснование для гранта... И дошла до пункта «расходные материалы». Отложила ручку, подумала и решила, что хватит, пора уезжать.
Ну понятно все. Чем-чем, а расходным материалом Надя никогда не была.
- Наверное мне пора перестать стесняться своего развода и моей жизни вообще... А я что-то не могу. В сущности, я отличаюсь от многих, якобы счастливых в браке, только тем, что не боюсь признавать свои ошибки. - это была немыслимая со стороны Нади откровенность.
Потом я тоже уехала из своего города, в Америку. Надя была уже здесь, приехала по контракту за год до нас. Звонила почти каждый день, помогала советом - ну а как же, она уже старожил. Про себя говорила скупо, от ответов уходила. Исчезла, как только поняла, что мы более-менее обжились. Просто перестала отвечать на звонки. Глухо. Потом появилась - в гости, в поход. Однажды даже предъявила мне какого-то мужчину. Была счастлива и оживленна. Я научилась различать перемены в ее жизни по прическам - то коротко стриженая брюнетка, то ржаная блондинка с кудрями по плечам. Ей все было к лицу. Потом она опять пропадала.
Благоразумная Викуся в телефонной трубке складывала губки непроницаемой гузкой и притворно сетовала:
- Ленка, она абсолютно тебя не ценит! Настоящие подруги так не поступают. Она пустая, пустая! Я тебе это говорила еще в шестом классе, когда в нее влюбился Колька Ивашов. Поэтому она и выглядит так хорошо, даже противно, - добавляла Викуся в порыве самопроизвольной честности.
Но я-то знала, что у Нади в памяти зарыто всякого. На любой вкус. К чему и прикасаться боязно. Страшно умиравшая на ее руках мама, совсем еще молодая женщина. Нелады с дочерью...Мужчина среди сладкой метели, о котором она упорно молчала. Не потому что забыла, а потому что все время помнила.
Вчера мне позвонила ее дочь, Аня.
- Лена, Вы извините... У мамы никогда не было записной книжки. Все телефоны держала в голове.
Сердце зачастило от изобилия прошедших времен в ее словах.
- Лена, мама погибла. Помните мост, упавший в Миссисипи? Мама была в одной из машин.
- А где она сейчас? Где ее могила? - язык стал из наждачной бумаги.
- Могилы нет, кремация. Мама всегда хотела, чтобы ее пепел развеяли над океаном. Были только я и мой муж. Маме бы понравилось так ... уйти. Она не любила попусту беспокоить людей. - сказала Аня Надиным голосом.
Потом я позвонила Викусе. Чтобы прорваться через ее ядовитые «ну и что еще выкинула твоя обожаемая Надя». Чтобы долго слушать ее рыдания. А сама вспоминала теплую снежную круговерть давнего зимнего вечера. И Надю, на шелковых крыльях слетевшую к тому, кто ждал ее у моего дома.