Ламбертсвилль
Вскоре дорога стала совсем узкой, неразделенной. Но гладкой и мягкой, пружинящей под колесами. Фрида смотрела в окно. Дома куда-то подевались, по обе стороны тянулась луговая зелень. Кони погуливали в строго отведенных для выпаса местах. Дальние поля неистово желтели.
- Люцерна, - Фрида попробовала на вкус неожиданное слово.
- Что? - Эрнест был недоволен. На кой черт надо было тащиться по этой
дороге, когда можно было взнуздать хайвей? Фрида почему-то так и подумала этим словом, «взнуздать».
- Мне кажется, там цветет люцерна. Желтым, красиво. Впрочем, я никогда не видела люцерны и не знаю, цветет ли она желтым. - Фрида попыталась свернуться на сиденье плотным клубком. Ей было неспокойно, вязко в голове. Хотелось трогать привычные предметы, некрупные по форме, но и они не утишали смуты. Она устала от междувременья. Бесшабашное предчувствие войны затянулось и начало утомлять.
- Мне кажется, люцерна вообще не цветет. - Эрнест не улыбался. Но не из-за общей смуты, а просто потому, что не любил ездить медленно, начинал томиться. - Это просто зеленая трава.
- Все должно когда-то цвести... Но, наверное, голубым. - Фрида нахмурилась, свела на переносице густоватые брови, за которые ее когда-то и назвали Фридой в память о другой Фриде. Гениальное было предвидение. Поскольку на момент наречения Фридой у данной Фриды бровей совсем не было. Да и волос тоже. Так, пух.
- Душа моя, когда ты начинаешь рассуждать о сельскохозяйственных культурах, у тебя становится на редкость умненькое личико... - Личика Фриды Эрнест видеть не мог, поскольку смотрел на дорогу. Так что это были сарказм и ирония.
Дорога вильнула налево из-под знака «стоп». Словно в старой детской «книжке-раскладушке» по обе стороны улицы распахнулся игрушечный городок. Он был нарочитый, невсамделишный. Домики, как на подбор, хвастались башенками и фонарями, верандочки увивались клематисами и покачивали корзинками с петуниями всех оттенков радуги. Крошечные кафе выплеснулись прямо на мостовую. Изящные люди напоказ и понарошку пили кофе, читали газеты. Машина ехала медленно, но недостаточно медленно. Фриде казалось, что люди замерли, как по волшебству, под ее взглядом.
Красивая рыжеватая женщина в белом пейзанском платье вела на поводке собаку. Непонятной породы, изогнутую всем телом словно изысканный лук. Фрида следовала за ними глазами, долго, пока машина не свернула за угол. И вдруг почувствовала себя той, рыжеватой женщиной, ощутила натянутый в руке поводок и шляпку на макушке, которую вот-вот унесет ветром.
- Что это? Что это? - Фрида цеплялась взглядом за вывески и знаки, пытаясь найти название ниоткуда взявшегося городка. Из конторы по торговле недвижимостью вышел пожилой мужчина. Счастливо улыбнулся, словно только что купил в этом городе домик. С верандочкой, полной разноцветных петуний.
- Ну посмотри по карте... Симпатичное место. Только ползти мы по нему будем очень долго. - Эрнест не собирался прощать городку в табакерке отсутствие хайвея.
Показалась железнодорожная станция, словно увеличенная из немецкого конструктора фридиного детства. «Ламбертсвилль» наконец-то увидела она.
- Ламбертсвилль! Это Ламбертсвилль! - она покатала за щекой ландринку нового слова. - Я бы хотела состариться здесь и умереть!
- Ну, во-первых, ты уже и так не слишком молода, - Эрнест никогда не упускал возможности подтвердить неслучайность своего имени. - А во-вторых, милая, не слишком ли много идей за пятнадцать минут? Сначала люцерна, теперь Ламбертсвилль?
Фрида хотела было возразить, что люцерна была не идеей, а чистой фантазией, но промолчала. Свернулась клубком и привычно затосковала: Фрида была талантлива и почти красива. Если бы не брови, то и вовсе красива. Но как же без бровей быть Фридой?
Она замечталась о том, как будет бездарна и некрасива. И станет жить в надежном панцире своей бездарности и некрасивости. И все вокруг устремятся ее хранить, боясь обидеть. И ходить вокруг нее на цыпочках. Потому что обидеть - страшно и жаль, она и так обижена, ибо бездарна и некрасива. А поселится она в Ламбертсвилле, в маленьком домике с верандочкой в петуниях. Чтобы подолгу сидеть на закате в кресле-качалке. Да, именно так - она будет некрасивой леди, но мило и тихо состарится здесь.
Машина выехала за последний ряд домов, линии дороги размножились, луга и кони за окном замелькали веселей. Эрнест приободрился. Фрида прислушивалась, как где-то внутри Ламбертсвилль укладывается на потайную полку. Фрида утешала себя обещаниями, что непременно вернется сюда, вот хоть в ближайшие выходные. Пройдется по улицам, может быть, даже посидит в кафе. Утешала себя и знала, что Ламбертсвилль потерян навсегда, что теперь он будет жить где-то внутри среди прочих предметов некрупных форм, которые приятно трогать, когда на душе смута.
- Люцерна, - Фрида попробовала на вкус неожиданное слово.
- Что? - Эрнест был недоволен. На кой черт надо было тащиться по этой
дороге, когда можно было взнуздать хайвей? Фрида почему-то так и подумала этим словом, «взнуздать».
- Мне кажется, там цветет люцерна. Желтым, красиво. Впрочем, я никогда не видела люцерны и не знаю, цветет ли она желтым. - Фрида попыталась свернуться на сиденье плотным клубком. Ей было неспокойно, вязко в голове. Хотелось трогать привычные предметы, некрупные по форме, но и они не утишали смуты. Она устала от междувременья. Бесшабашное предчувствие войны затянулось и начало утомлять.
- Мне кажется, люцерна вообще не цветет. - Эрнест не улыбался. Но не из-за общей смуты, а просто потому, что не любил ездить медленно, начинал томиться. - Это просто зеленая трава.
- Все должно когда-то цвести... Но, наверное, голубым. - Фрида нахмурилась, свела на переносице густоватые брови, за которые ее когда-то и назвали Фридой в память о другой Фриде. Гениальное было предвидение. Поскольку на момент наречения Фридой у данной Фриды бровей совсем не было. Да и волос тоже. Так, пух.
- Душа моя, когда ты начинаешь рассуждать о сельскохозяйственных культурах, у тебя становится на редкость умненькое личико... - Личика Фриды Эрнест видеть не мог, поскольку смотрел на дорогу. Так что это были сарказм и ирония.
Дорога вильнула налево из-под знака «стоп». Словно в старой детской «книжке-раскладушке» по обе стороны улицы распахнулся игрушечный городок. Он был нарочитый, невсамделишный. Домики, как на подбор, хвастались башенками и фонарями, верандочки увивались клематисами и покачивали корзинками с петуниями всех оттенков радуги. Крошечные кафе выплеснулись прямо на мостовую. Изящные люди напоказ и понарошку пили кофе, читали газеты. Машина ехала медленно, но недостаточно медленно. Фриде казалось, что люди замерли, как по волшебству, под ее взглядом.
Красивая рыжеватая женщина в белом пейзанском платье вела на поводке собаку. Непонятной породы, изогнутую всем телом словно изысканный лук. Фрида следовала за ними глазами, долго, пока машина не свернула за угол. И вдруг почувствовала себя той, рыжеватой женщиной, ощутила натянутый в руке поводок и шляпку на макушке, которую вот-вот унесет ветром.
- Что это? Что это? - Фрида цеплялась взглядом за вывески и знаки, пытаясь найти название ниоткуда взявшегося городка. Из конторы по торговле недвижимостью вышел пожилой мужчина. Счастливо улыбнулся, словно только что купил в этом городе домик. С верандочкой, полной разноцветных петуний.
- Ну посмотри по карте... Симпатичное место. Только ползти мы по нему будем очень долго. - Эрнест не собирался прощать городку в табакерке отсутствие хайвея.
Показалась железнодорожная станция, словно увеличенная из немецкого конструктора фридиного детства. «Ламбертсвилль» наконец-то увидела она.
- Ламбертсвилль! Это Ламбертсвилль! - она покатала за щекой ландринку нового слова. - Я бы хотела состариться здесь и умереть!
- Ну, во-первых, ты уже и так не слишком молода, - Эрнест никогда не упускал возможности подтвердить неслучайность своего имени. - А во-вторых, милая, не слишком ли много идей за пятнадцать минут? Сначала люцерна, теперь Ламбертсвилль?
Фрида хотела было возразить, что люцерна была не идеей, а чистой фантазией, но промолчала. Свернулась клубком и привычно затосковала: Фрида была талантлива и почти красива. Если бы не брови, то и вовсе красива. Но как же без бровей быть Фридой?
Она замечталась о том, как будет бездарна и некрасива. И станет жить в надежном панцире своей бездарности и некрасивости. И все вокруг устремятся ее хранить, боясь обидеть. И ходить вокруг нее на цыпочках. Потому что обидеть - страшно и жаль, она и так обижена, ибо бездарна и некрасива. А поселится она в Ламбертсвилле, в маленьком домике с верандочкой в петуниях. Чтобы подолгу сидеть на закате в кресле-качалке. Да, именно так - она будет некрасивой леди, но мило и тихо состарится здесь.
Машина выехала за последний ряд домов, линии дороги размножились, луга и кони за окном замелькали веселей. Эрнест приободрился. Фрида прислушивалась, как где-то внутри Ламбертсвилль укладывается на потайную полку. Фрида утешала себя обещаниями, что непременно вернется сюда, вот хоть в ближайшие выходные. Пройдется по улицам, может быть, даже посидит в кафе. Утешала себя и знала, что Ламбертсвилль потерян навсегда, что теперь он будет жить где-то внутри среди прочих предметов некрупных форм, которые приятно трогать, когда на душе смута.