К 80-летию Мюнхенского соглашения
Тут к 80-летию Мюнхенского соглашения в двух почитываемых мной газетах неожиданно вышли два текста, являющиеся, на мой взгляд, печально типичными. Первый - за авторством телеведущего Млечина в «Новой газете» (https://www.novayagazeta.ru/articles/2018/09/25/77944-myunhen-1938-glupost-ili-izmena). Второй - проф. О.Будницкого в «Ведомостях» (https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2018/09/28/782253-pobediteli). Я, собственно, собирался ответить на первый, благо он появился раньше, но сегодня ознакомился со вторым. А это, конечно, куда более серьёзный заход - Будницкий всё же историк, в отличие от Млечина. Соответственно, я написал текст ответа ему и даже послал его по почте в "Ведомости" (без особых, впрочем, надежд на ответ).
В газете "Ведомости" за номером 4663 от 28 сентября текущего года вышла статья проф. О.Будницкого под заголовком «Как победители проиграли в Мюнхене». К сожалению, тезисная база данного текста следует в русле молчаливо сложившегося после войны межсоюзнического консенсуса, имевшего не столько научный, сколько идеологический и политический заряд: для СССР он играл роль объяснения Пакта о ненападении с Гитлером (а после вынужденного признания секретного протокола - и его тоже), для Запада же служил контрастом, выставляющим в более выгодном свете политиков, пришедших на смену «мюнхенцам», прежде всего, Черчилля. Однако подобный нарратив не выдерживает серьёзной критики.
Прежде всего, рассуждения О.Будницкого страдают традиционным изъяном послезнания. В период, о котором идёт речь в его материале, вовсе не было понятно, что же представляет собой «нацистский режим и лично фюрер». Более того, Гитлер, как известно, прилагал немало усилий для камуфлирования своих замыслов, рекламы своей «миролюбивой» внешней политики и т.п. Да, были политики, которые сумели разглядеть лживость этого фасада, но таковых было очень и очень мало. И уж точно недостаточно для того, чтобы мобилизовать общественное мнение своих стран в пользу новой войны. Для этого требовалось нечто большее.
О.Будницкий демонстрирует читателям крах политики умиротворения, но не показывает её истоки. Между тем, точкой отсчёта для попыток Запада замирить Гитлера можно с полным правом считать ремилитаризацию Рейнской области. Как показал Герхард Вайнберг и рад других историков, именно этот шаг немцев подвёл черту под постверсальским периодом: баланс сил между Германией и Антантой был восстановлен. Более того, ещё один (и довольно смелый) тезис Вайнберга состоял в том, что по итогам Первой мировой войны Германия в известном смысле стала даже сильнее, чем раньше, поскольку в результате распада Российской и Австро-Венгерской империй на востоке Европы возник вакуум власти и тем самым исчез противовес латентной германской мощи. Большим заблуждением было бы полагать, что к 1938 г. Запад имел дело со слабой Германией. Стратегическое преимущество было утрачено с момента ремилитаризации Рейнской области, и, кроме того, Гитлер развил действительно бешеные темпы перевооружения. Неудивительно, что в этих условиях воевать хотел именно он, а не ведущие государственные деятели Великобритании и Франции.
Кроме того, как уже говорилось, в отличие от диктатур, западным демократиям требовалось получить санкцию на войну со стороны своего населения. Которое не только помнило ужасы Первой мировой и не желало их повторения, но и не видело пока причин для вооружённого конфликта. Нельзя сказать, что идея превентивной войны против Германии совсем никому в Европе не приходила в голову: известно, что вскоре после прихода Гитлера к власти глава Польши Пилсудский пытался заинтересовать соответствующим предложением Париж, но понимания не встретил. Подобная акция была бы справедливо воспринята как неспровоцированная агрессия. Ни одно из нарушений Германией условий Версальского договора не считалось Западом поводом к войне. Это было связано не только со стремлением исправить несправедливость, допущенную в отношении главного побеждённого Первой мировой, но и с господствовавшими в то время представлениями о праве наций на самоопределение. Впрочем, на практике признавалось это право далеко не всегда.
Межвоенная Чехословакия была парадоксальным государством. Она действительно была демократией - редчайший случай в Центральной и Восточной Европе. Но само зарождение Чехословакии сопровождалось откровенным нарушением права наций на самоопределение. Типичным примером этого была судьба трёх округов, входивших в Тешинскую Силезию, большинство населения которых было польским. Несмотря на это, чешские лидеры (прежде всего, Бенеш) потребовали их включения в состав Чехословакии. Можно понять, почему поляки обвиняли чехов в империализме. После изнурительных переговоров, снова и снова пересматриваемых договорённостей западные державы фактически сговорились с Бенешем, и 28 июля 1920 г. в Спа было подписано соглашение, в результате которого в составе чехословацкого государства вопреки своей воли оказались 139 тыс. поляков. Это решение надолго отравило польско-чехословацкие отношения. Неудивительно, что в 1938 г. по итогам Мюнхена Польша потребовала Тешин и получила его. Ведь до соглашения в Спа на спорной территории обещали провести плебисцит. Но Бенеш добился отказа от этого решения.
Быть может, самым красноречивым свидетельством малой жизнеспособности чехословацкого государства стало нежелание Словакии оставаться в его составе после крушения железного занавеса. Не было, разумеется, безоблачным и инкорпорирование в состав Чехословакии Судетской области. В отличие от словаков, судетским немцам не была обещана даже автономия. А уличные демонстрации протеста против подчинения чехословацкому владычеству 3 и 4 марта 1919 г. были расстреляны чешской милицией, что привело к гибели 54 человек, включая детей. Эти обстоятельства были известны не только в Германии, но на Западе.
Описывая ситуацию перед Мюнхеном, О.Будницкий признаёт наличие проблемы национальных меньшинств в Чехословакии, но убеждает читателей в том, что они могли быть урегулированы в рамках демократических процедур. Но для этого требовалась добрая воля со стороны не только судетских лидеров, но и руководства Чехословакии. Между тем, маловероятно, что Бенеш потеплел к идее плебисцита: если он в конечном счёте добился его отмены для Тешина, то зачем бы ему было соглашаться на него в Судетской области без серьёзного внешнего давления? - При этом нельзя забывать о том, что требования автономии, а затем и отделения, звучавшие из уст Генлейна, вовсе не компрометировались в глазах европейского общественного мнения тем обстоятельством, что они режиссировались из Берлина. Речь в конечном счёте по-прежнему шла о праве нации на самоопределение, включая и ирреденту.
Вопреки тому, что пишет О.Будницкий, сейчас хорошо известно, что Гитлер вовсе не блефовал, когда угрожал Чехословакии войной. Риск войны в 1938 г. был весьма велик. Гитлер был убеждён, что Германия готова к ней лучше, чем Великобритания и Франция. Это не значит, что он не хотел бы до поры до времени избежать войны с ними, если это возможно. Но при этом фюрер считал, что время работает против него, поскольку Германия добилась преимущества, раньше начав перевооружаться. Похоже, что эту точку зрения разделяли и на Даунинг-стрит, где военные приготовления Германии не составляли большой тайны. Проблема заключалась в том, чтобы определить, что именно было целью этих приготовлений. Общим местом стало утверждение о том, что Гитлер манипулировал идеологией права наций на самоопределение. В условиях 1938 г. он стремился не столько к тому, чтобы овладеть Судетской областью, сколько к разрушению Чехословакии как таковой и превращению её или её осколков в сателлита Германии. Но для этого нужна была война, а лучшим предлогом для войны являлись осложнения вокруг судетского вопроса. Потому-то эти осложнения и провоцировались Берлином летом и в сентябре 1938 г. И именно на этом фоне состоялся визит Чемберлена в Оберзальцберг.
Вопреки распространённому заблуждению, известие о приезде премьер-министра Великобритании было для Гитлера крайне неприятной неожиданностью. Дело в том, что в Лондоне поняли, что гилеровская риторика является обоюдоострым оружием: раз фюрер публично требовал только и исключительно решения судетского вопроса, то его удовлетворение в этом пункте лишит Гитлера возможности немедленно спровоцировать войну с Чехословакией. В противном же случае германский руководитель выставит себя агрессором перед всем миром: ведь судетский вопрос как раздражитель в отношениях с Прагой будет упразднён, а любое покушение на независимость Чехии будет лишено легитимности, связанной с национальным объединением в рамках одного государства. Именно поэтому итоговое Мюнхенское соглашение не только не было триумфом Гитлера, но представляло собой, в действительности, тяжёлое поражение фюрера. Не случайно, ближе к концу войны он считал, что его величайшей ошибкой было согласие на арбитраж и отказ от начала войны в 1938 г. Через год, в разгар польского кризиса, едва ли не главным страхом Гитлера станет повторение мюнхенского сценария и предложение посредничества. Но этому не суждено было случиться.
Более того, англо-германская декларация, подписанная Гитлером и Чемберленом на следующий день после заключения Мюнхенского соглашения, можно сказать, оттеняла поражение фюрера: вынужденный ограничиться Судетской областью, он ещё и взял на себя обязательство консультироваться для рассмотрения будущих проблемных вопросов, которые могут возникнуть в отношениях между Германией и Великобританией. Это, впрочем, имело второстепенное значение на фоне договорённости 29 сентября. Как отмечал немецкий историк Макс Домарус, составитель и комментатор 4-томного собрания речей и прокламаций Гитлера, Чемберлен добился того, что Гитлер связал себе руки. Он лишил его предлога для нападения на Прагу. Премьер-министр Великобритании поставил германского диктатора в положение, при котором его дальнейшие аннексионистские поползновения неизбежно должны были дискредитировать его в глазах всего мира. Впрочем, на наш взгляд, Чемберлен всё же допустил одну ошибку, сильно навредившую его репутации: он слишком шумно рекламировал Мюнхенское соглашение с англо-германской декларацией как «мир для нашего времени». Но дело было сделано.
Разберём некоторые другие аргументы О.Будницкого. Он утверждает, что военные силы Германии были ничтожны в сравнении с армией даже одной Франции. Не вступая в подробную дискуссию на эту тему, отметим, что в самой Франции в то время ситуация воспринималась иначе. Можно критиковать французское командование и государственное руководство за переоценку вероятного противника, но факт состоит в том, что в сентябре 1938 г. лидеры Третьей республики считали, что страна к войне не готова (что, в частности, отмечалось на заседании кабинета министров 13 сентября). Уверенность германского генералитета в быстром разгроме своей страны здесь тоже ничего не добавляет: если французы и британцы переоценивали своего противника, то то же самое было свойственно и немцам. Германское командование весьма скептически относилось к перспективам наступления на западном фронте и в 1939 г, и в 1940 г. Впрочем, вся соответствующая линия аргументации не принимает во внимание политических условий, способствующих войне, о чём уже говорилось.
Ещё большие сомнения должны вызывать намерения генералов Вермахта организовать путч против Гитлера в случае его нападения на Чехословакию, широко разрекламированные после войны. В действительности есть серьёзные сомнения в том, что военные решились бы действовать, а их ссылки на то, что приезд Чемберлена и Мюнхенское соглашение якобы спасли Гитлера и спутали им все карты, выглядят как попытка переложить на других ответственность за свою не слишком благовидную роль. В любом случае, британский кабинет в своих действиях никак не мог руководствоваться обрывочными сведениями о заговоре некой неопределённой части военного руководства Германии.
Мюнхенское соглашение, как известно, было цинично нарушено Германией 15 марта 1939 г., когда была оккупирована Прага. Гитлеру казалось, что он добился того, чего его лишили в Мюнхене. Однако в действительности своим шагом фюрер развязал руки тем силам на Западе, которые были готовы противостоять ему с оружием в руках. Он продемонстрировал всему миру, что его внешнеполитическая повестка вовсе не является националистической: агрессия в отношении обкромсанной Чехии была направлена на господство над ненемецким населением, она представляла собой акт империалистической политики. Последствия выбора, сделанного Гитлером, были разнообразны. Например, это дополнительно усилило позиции британской метрополии в переговорах с колониями и доминионами, которые после Великой депрессии менее всего были склонны поощрять финансирование перевооружений и подготовки к войне. Уничтожение независимости Чехии сделало возможным предоставление Британией и Францией гарантий сначала Польше, а затем и Румынии с Грецией. Именно правительство Чемберлена сначала предоставило эти гарантии, а затем, после нападения Гитлера на Польшу, объявило Германии войну.
Разговор на эту тему в России не может, увы, обойтись без упоминания о роли СССР и сравнения Мюнхенского соглашения с Пактом Молотова-Риббентропа. Касается этих вопросов и О.Будницкий. Совершенно в духе отечественной историографии упоминается знаменитая декларация наркоминдела М.Литвинова 21 сентября 1938 г. о готовности СССР оказать поддержку Чехословакии. Удивительно, что подобные заявления продолжают восприниматься буквально. Хотя едва ли можно трактовать выступление Литвинова как-то иначе, чем попытку поддержать имидж Советского Союза как миролюбивого государства и поборника коллективной безопасности или даже - хуже того - чем зондаж почвы на предмет возможности ввода войск на территорию Польши и Румынии. В данном отношении весьма знаменательной представляется ссылка на Черчилля, постфактум пытавшегося критиковать своих предшественников за недостаточные усилия для установления дружеских отношений со сталинским СССР. При этом совершенно игнорируется последующее развитие событий, хорошо известное как Черчиллю, так и О.Будницкому: когда Сталин в конце концов попал на территорию Польши и Румынии, он не пожелал оттуда уходить. Что ещё могло бы лучше подтвердить правоту руководителей этих стран, которые в 1939 г. вовсе не желали помощи СССР в защите от агрессии, как и правоту Чемберлена в часто цитируемом письме к сестре, в котором он признаётся, что не доверяет Советской России и особенно её мотивам?..
Наконец, серьёзной ошибкой является, на наш взгляд, помещать Мюнхенское соглашение и Пакт Молотова-Риббентропа в один ряд, как если бы они выступали звеньями одной и той же цепи событий. Вопреки этому привычному взгляду на вещи, куда более перспективным представляется их рассмотрение по отдельности, с учётом специфики и конъюнктуры каждого из этих моментов и возможностей, которые они открывали для главных действующих лиц - оппортунистов par excellence. Но если всё же сравнить Мюнхен и Пакт, то нельзя не отметить три ключевых момента. Во-первых, Мюнхенское соглашение было публичным, никаких секретных протоколов в нём не содержалось. В этом отношении слово «сговор» гораздо больше подходит тому, что имело место в Москве 23 августа 1939 г. Во-вторых, англичане и французы, поставившие в Мюнхене свои подписи вместе с Гитлером и Муссолини, хотели отсрочить войну, и им это удалось. В противоположность им Сталин и Молотов, договариваясь с Риббентропом, отлично понимали, что содействуют скорейшему наступлению войны. Это и было их целью в тот момент - как гарантии успеха оговоренной с Гитлером территориальной экспансии. Наконец, в-третьих и главных, нет особых сомнений в том, что население территории, отторгнутой у Чехословакии по Мюнхенскому соглашению, на честном референдуме поддержало бы инкорпорацию в Германию, как ранее это сделали жители Саара. Напротив, жители восточной Польши, Бессарабии, Литвы, Латвии, Эстонии, части Финляндии и т.п. ни коей мере не желали входить в состав Советского Союза. Возможно, в 80-летнюю годовщину Мюнхенского соглашения нам стоило бы иметь это в виду.