Лагерная светлая автобиографическая проза
"Крещеные крестами" Эдуард Кочергин.
[светлая книга от имени козявки] Всё началось со спектакля в БДТ по совету waste_ground, после него собсна и скачала.
Прекрасная увлекательная автобиография пацанка, "вражёнка", который в 1945 году! в семилетнем возрасте! решает бежать из спецприемника НКВД! в Омске! в Ленинград!, к своей вражеской советскому народу матке Броне, предположительно освободившейся.
В спецприемнике дети знакомились так - Ты шпион или враг народа?
Через всю страну по железной дороге. Из особенно интересного мне - он делал остановки в моем родном Челябинске и также был отловлен в Валге-Валке, где родилась и жила вся семья моей мамы Шура. Кормился и спасался своим природным художественным дарованием - например рисовал колоды карт. Вырос и стал главным художником БДТ.
Про ДП ( детприемник в Омске)
...Жили мы проживали в казённом доме, как говорили в народе, зато в тепле и под крышей крепкого четырёхэтажного кирпичного здания - правда, бывшей пересылочной тюрьмы, ставшей тесной для взрослого люда и отданной под детприёмник. В народе заведение стало обзываться «детскими крестами». <...> Наш режим был строжайшим, почти тюремным: побудка, зарядка, мытьё рож, завтрак, учение или работа, обед, сон, промывка мозгов, ужин, сортирный час, снова сон - как и предписано последним пенсненосцем Советского Союза маршалом НКВД Лаврентием Павловичем Берией. Но зато спали мы на собственных кроватях с простынями и по красным праздникам и в день рождения Иосифа Виссарионовича Сталина - 21 декабря каждого года - на завтрак обязательно получали по куску хлеба, намазанного сливочным маслом.
У нас всё было складно, ладно. Дети осуждённых родителей назывались воспитанниками, а надсмотрщики и надсмотрщицы - воспитателями. К охраннику мы обращались «товарищ дежурный», а карцер красиво именовался изолятором.
Про рисование :
...Будучи ещё обыкновенным козявкой, я стал пробовать себя в рисовании карт. Силой и крепостью я не отличался. Дразнилка про меня «скелет семь лет, голова на палке» соответствовала действительности. И необходимость чем‑то защищаться от побоев и унизиловок заставила меня заняться изготовлением цветух, то есть игральных карт; этим делом можно было спастись. Со временем, освоив производство, я победил других желателей на эту уважаемую работу и шустрил их почти целыми днями. За пять‑шесть дней изготовлял полную челдонку (колоду) и передавал цветушникам. Карты мои всем нравились, и пацан‑хозяин стал надо мною держать мазу, то есть никто меня не смел трогать.
В детприёмнике я поначалу интуитивно, затем головой понял простую истину - в шобле ценили хорошую ремеслуху.
Летом сорок пятого года меня за таланты перевели из козявок в шкеты, а это уже путь в пацанву.
Про Челябинск
Челябинский ДП
...Начальником местного заведения оказался комиссованный из‑за ранений полковник‑танкист с осыпанным шрапнелью лицом. Огромный, фантастической силы человек, не осознававший до конца свою силу. На вид страшноватый, но добрый. Его заведение не числилось, слава богу, образцово‑показательным, как бывшее моё - сибирское. Дисциплина была, но не звериная. Внутреннего чёткого разделения на старших пацанов и подчинявшихся им беспрекословно мальков, пожалуй, не было. Унизиловок от воспитателей тоже не было. Не могу сказать, что всё было по‑доброму. Но уральский народ вообще более жёсткий и более замкнутый, чем сибирский. Да и мы, пацаньё, в ту пору по струнке не ходили, сами были зверёнышами, сбежавшими из клеток.
Первоначально, как положено, меня с Митяем поместили в изолятор на карантин. После мытья и облачения в казёнку нас накормили и отвели в санитарную палату спать. Медицинские сестры челябинского ДП по сравнению с омской мралкой ( это больница в Омском ДП) были прямо ангелицами.
...Благодаря карте, висевшей в школе, я знал, что конечными в Челябинской области являются Кыштым, Маук, Уфалей. Хорошо бы поскорее добраться до них. Дело в том, что, пока беглец не выехал с территории Челябинской области, он её собственность. Если бежал из Челябинска, а попался на свердловских или молотовских землях, то сдадут в их ДП - всё‑таки севернее, ближе к Питеру.
Про Валгу :
... мы не ведали, что граница Эстонии и Латвии делит город пополам, и, естественно, не знали, где эта граница проходит. Думали, что Валга - целиком латышский город. Голодные были страшно. У Ильки в карманах нашлись какие-то копейки, у меня с собою была только колода рисованных карт, но нужна ли она здесь кому - я не знал. Первый раз за все годы моих побегов я не подготовился, не накопил съедобы, не добыл фляги для воды, не имел спичек или кресала. Эстонцы-латыши восприняли нас с Илькой очень подозрительно и при первых попытках у булочной поменять картишки хотя бы на хлеб нас с курчавым сдали, то есть один из куратов привёл легавых, и мы оказались в милицейской дежурке, но самое обидное - на эстонской стороне...
( суть беспризорства - не попадаться в том субъекте федерации, где ты уже сбежал из приемника. Новый субъект - ты с чистого листа, тот же самый- ты рецидивист. И угодил Эдуард в коллонтай - колонию для несовершеннолетних)
Счастливый конец:
- Вот твоя мать.
С правой стороны от портрета Усатого из громадной дубовой двери вышла тётенька - очень худая и очень красивая, с шапкой пшеничных волос, уложенных венчиком вокруг головы. Она осторожно шла ко мне против света, по диагонали. Смотрела на меня большими серо‑голубыми удивлёнными глазами и что‑то говорила, но что говорила - я не понимал. Язык её был мне знаком, я знал его в малолетстве, но забыл, забыл… Я растерялся. Встал с огербованного дивана, почему‑то спрятал руки за спину и оцепенел.
- Ты что ему пшекаешь? Ботай с ним по фене, он в этом языке больше разбирается, - сказал матке чистенький капитан, наблюдавший картинку из‑за своей дубовой стойки.
«Что это он чушит матку‑то, во гад легавый!» - подумал я, приходя в себя.
Она, вздрогнув, остановилась перед ним, как бы что‑то вспоминая, и оправив свои пшеничные волосы, вдруг вежливо, но по‑нашему спросила:
- А вы, гражданин начальник, на моего пацанка какую‑нибудь ксиву дадите?
Вторая книга -
"На ладони судьбы" Валентина Мухина-Петринская.
[про весёлого скелетика] Сильная книга о лагерном опыте романтичной детской писательницы, которую я с детства люблю. Себя в книге главная героиня показывает несгибаемой, боевой, предприимчивой и дружелюбной ко всем людям.
Валя была очень оптимистичной девушкой, начинающим саратовским писателем, дружила с Иосифом Кассилем ( тем самый путаником Оськой, который проверил где земля закругляется). Взяли в 1937, ей было 32 года по клеветническому доносу сволочи Вадима Земнова ( его имя надо тоже помнить, вся саратовская ячейка писателей оказалась расстрелянной или посаженной из-за этого нелюдя). Её пытали, однако Валя подружилась со своими следователями, они её уважали и поддерживали как могли. За силу духа и добрую душу, она видела в них людей. Тюрьма, камера, подруга Ритонька.
[странная история]( вот про подругу интересно. Они просидели в одной камере вдвоем почти 2 года, занимались самообразованием. Невероятно привязались друг другу, ощущение, что ближе чем подруги. Вместе были отправлены в лагерь "Женская командировка" в Магадан. В 1939 году Валю вызывают на большую землю на переследствие. Последний корабль в навигации - Индигирка. Ритонька так горюет, что Валя НЕ едет в Саратов, остается в лагере с подругой.
...Пароход «Индигирка», совершавший очередной рейс из бухты Нагаева (Магадан) во Владивосток, попал в жесточайший шторм, сошел с курса, потерял ориентировку и потерпел катастрофу у берегов Японии. На борту было свыше 1000 человек, в основном бывшие зэка. Почти все погибли, 75 человек спасли японские рыбаки.
Кстати, академик Королев также должен был плыть этим рейсом, но остался в Магадане.
Вернемся к Ритоньке. Итак, ради подруги Валя не покинула лагеря ( и это было не совсем добровольно, Ритонька прямо не отпускала ( и была права - незачем было садиться на Индигирку которую считают русским Титаником). Валя добилась аудиенции у начальника управления Северно-Восточных лагерей Вишневецкого, который оказался её саратовским НКВДшником, и выбила своей подруге мягкую участь- её сняли с тяжелых работ и почти отпустили работать балериной в Магаданский театр! А Саму Валю устроил уборщицей в общежитие НКВД, а потом отправил на переследствие в Саратов.
Вернемся к Ритоньке. Зимой 1940 года она перевела Валиной маме в Саратов немного денег и прислала вместо письма афишу, где упоминалось ее имя. и больше я никогда о Маргарите ничего не слышала...
После освобождения в 1946 году Валя искала подругу в Магадане. Ей ответила тамошняя подруга Ритоньки, актриса. Но Ритонька никогда не упоминала имени Вали той подруги, не рассказывала ничего. Осенью 1945 года Маргариту реабилитировали. Она тут же собралась и уехала на родину в Свердловск повидать мать. Обещала друзьям писать. Но ни одного письма никто не получил.
Опасаясь, что она заболела в Свердловске, Вишневецкий по просьбе директора театра запросил Свердловск. Оказалось, что, во-первых, Турышева не приезжала ни в Свердловск, ни в Свердловскую область. И во-вторых, мать ее умерла в 1941 году. И ведь какая скрытная: такое горе было, и никому не сказала.
«Странно, что она не написала вам, - удивлялась автор письма, - ведь ваша мама не меняла адрес в Саратове».
Я медленно сложила письмо и вспомнила, что Маргарита еще в ярославской тюрьме говорила мне: «Когда освобожусь - ни за что не вернусь в родной город, где люди знают, что я сидела. Уеду на другой конец России».
Так она и сделала, обрывая все концы, все дружеские связи.
Магаданский лагерь, пересылки, Карлаг. Каких только работ Валя не делала - лесозаготовки, сельхозработы, стройка...
Как удивительно было увидеть в автобиографии Вали фрагменты, вошедшие в её книги о романтиках-комсомольцах:
[сравним] ( Автобиграфия) ...Я, Маргарита, Зинаида Павловна, Надя Федорович и Рахиль составили самостоятельное звено. Работали мы слаженно, и получалось не хуже, чем у других.
Впереди идет Надя Федорович и сноровисто раскладывает по стене ровную полосу раствора. Я размеренными движениями, по возможности быстро, укладываю кирпич за кирпичом и подрезаю раствор. Мы кладем наружную, самую ответственную часть стены. Зинаида Павловна и Рахиль клали внутреннюю. Маргарита заполняла кирпичом промежуток между стенами - тут не требовалось особого умения. Стена росла на глазах...
( Обсерватория в дюнах) Впереди идет Яша и легко, сноровисто раскладывает по стене ровную полосу раствора. Христина в старой кофте, в надвинутом на лоб ситцевом платке размеренными движениями, но так быстро, что только мелькает в глазах, укладывает кирпич за кирпичом и подрезает раствор. Они кладут наружную, самую ответственную, часть стены. Турышев и Лиза клали внутреннюю. Марфенька заполняла кирпичом промежуток между стенами- тут не требовалось особого умения. Стена росла на глазах.
Спасал Валю помимо силы духа её талант лагерный - рассказывать заключенным книги, на одном Диккенсе несколько лет протянула.
Валю поместили в шизо ( штрафной изолятор в Карлаге, к уголовницам - убийцам, воровкам и проституткам)
[о пользе знания Диккенса]... Я встала и подошла к столу.
- Какая скучища! - сказала я громко. - Хотите, я расскажу вам интересный роман?
Они еще смотрели на меня с отчуждением и злобой (что я им, собственно, сделала?), но уже заинтересовались обещанной игрушкой.
- Я почти каждый вечер рассказывала у себя в бараке, - добавила я.
Лысая староста изъявила желание слушать роман и двумя-тремя оплеухами установила тишину. Я уселась поудобнее на табуретке, вздохнула и начала:
- Значит, так, действие происходит в Англии, лет сто назад. В одном маленьком городке проживал некий джентльмен по фамилии Копперфилд...
Так меня еще никто не слушал. Они ловили каждое слово. Никто не шелохнулся, даже не встал на парашу. Когда я дошла до того места, где мистер Мордстон потащил маленького Дэви наверх сечь розгами, послышалось всхлипывание.
- Влюбленная дура! - проворчала староста. Это относилось к бедной Кларе, не сумевшей защитить сына.
Я рассказывала до глубокой ночи, когда неожиданно упала в обморок. Поднялся переполох.
- Она же голодна! - услышала я словно издалека.- Это голодный обморок, она же ничего не ела целый день.
Они извлекли на свет начатую пайку хлеба. В шизо давали хлеба по триста граммов, а это была пайка работяги граммов на девятьсот. Я отрезала ломоть и поела с солью, запивая холодной водой. Мгновенно мне стало легче.
Вот кстати ни дай бох - но это будет и мой лагерный талант. Я конечно Диккенса так не шпарю, но много чего помимо Диккенса могу.
В Карлаге Валя встретила хорошего человека, Валериана Петринского, который и стал её мужем. Они были ущемлены в правах и после отбытия наказания фактически скрывались от властей. Однако Валя добилась вооостановления справедливости- и реабилитации, вернулись в Саратов. Но писателем Вале никто не давал былть. Она была уже не совсем молодой писатель - измученная лагерями, больная, не могущая иметь детей женщина. Она писала , и даже сборник должен был выйти - но поступил сигнал и тираж расспыали.
И тогда к Вале спустился ангел в виду типографского рабочего:
... вот товарищи меня отрядили вам сказать: прекращайте борьбу в Саратове, ничего вы здесь не добьетесь, только последнее здоровье потеряете. Понятно? Бороться надо в Москве. Мы вот припрятали для вас один сигнальный экземпляр. Вот передаю.
И он передал мне готовый том «Рассказов и повестей».
Валя поехала в Москву на собранные по друзьям гроши. в одном платье и осеннем пальтецо. Зимой. С 100 рублями в кармане. Обошла редакции. Всюду разнесла свои произведения, поговорила с людьми. Её рассказы и повести взяли для публикации, поставили в печатные планы. В Союзе писателей хороший человек Константин Мурзиди выслушал её, прочел отпечатанные на машинке рассказы и - дал ей два бланка
на бесплатную путевку в Дом творчества писателей в Ялте. В другом - о безвозвратной ссуде в три тысячи рублей (теперешних триста рублей).
И Вале дале 3000 рублей и путевку. Вечером этого же дня она ехала в Ялту...
Я стараюсь не читать ничего тяжелого. Мне хватает и так. Но эти обе книги такие ДУХОПОДЪЕМНЫЕ!
[светлая книга от имени козявки] Всё началось со спектакля в БДТ по совету waste_ground, после него собсна и скачала.
Прекрасная увлекательная автобиография пацанка, "вражёнка", который в 1945 году! в семилетнем возрасте! решает бежать из спецприемника НКВД! в Омске! в Ленинград!, к своей вражеской советскому народу матке Броне, предположительно освободившейся.
В спецприемнике дети знакомились так - Ты шпион или враг народа?
Через всю страну по железной дороге. Из особенно интересного мне - он делал остановки в моем родном Челябинске и также был отловлен в Валге-Валке, где родилась и жила вся семья моей мамы Шура. Кормился и спасался своим природным художественным дарованием - например рисовал колоды карт. Вырос и стал главным художником БДТ.
Про ДП ( детприемник в Омске)
...Жили мы проживали в казённом доме, как говорили в народе, зато в тепле и под крышей крепкого четырёхэтажного кирпичного здания - правда, бывшей пересылочной тюрьмы, ставшей тесной для взрослого люда и отданной под детприёмник. В народе заведение стало обзываться «детскими крестами». <...> Наш режим был строжайшим, почти тюремным: побудка, зарядка, мытьё рож, завтрак, учение или работа, обед, сон, промывка мозгов, ужин, сортирный час, снова сон - как и предписано последним пенсненосцем Советского Союза маршалом НКВД Лаврентием Павловичем Берией. Но зато спали мы на собственных кроватях с простынями и по красным праздникам и в день рождения Иосифа Виссарионовича Сталина - 21 декабря каждого года - на завтрак обязательно получали по куску хлеба, намазанного сливочным маслом.
У нас всё было складно, ладно. Дети осуждённых родителей назывались воспитанниками, а надсмотрщики и надсмотрщицы - воспитателями. К охраннику мы обращались «товарищ дежурный», а карцер красиво именовался изолятором.
Про рисование :
...Будучи ещё обыкновенным козявкой, я стал пробовать себя в рисовании карт. Силой и крепостью я не отличался. Дразнилка про меня «скелет семь лет, голова на палке» соответствовала действительности. И необходимость чем‑то защищаться от побоев и унизиловок заставила меня заняться изготовлением цветух, то есть игральных карт; этим делом можно было спастись. Со временем, освоив производство, я победил других желателей на эту уважаемую работу и шустрил их почти целыми днями. За пять‑шесть дней изготовлял полную челдонку (колоду) и передавал цветушникам. Карты мои всем нравились, и пацан‑хозяин стал надо мною держать мазу, то есть никто меня не смел трогать.
В детприёмнике я поначалу интуитивно, затем головой понял простую истину - в шобле ценили хорошую ремеслуху.
Летом сорок пятого года меня за таланты перевели из козявок в шкеты, а это уже путь в пацанву.
Про Челябинск
Челябинский ДП
...Начальником местного заведения оказался комиссованный из‑за ранений полковник‑танкист с осыпанным шрапнелью лицом. Огромный, фантастической силы человек, не осознававший до конца свою силу. На вид страшноватый, но добрый. Его заведение не числилось, слава богу, образцово‑показательным, как бывшее моё - сибирское. Дисциплина была, но не звериная. Внутреннего чёткого разделения на старших пацанов и подчинявшихся им беспрекословно мальков, пожалуй, не было. Унизиловок от воспитателей тоже не было. Не могу сказать, что всё было по‑доброму. Но уральский народ вообще более жёсткий и более замкнутый, чем сибирский. Да и мы, пацаньё, в ту пору по струнке не ходили, сами были зверёнышами, сбежавшими из клеток.
Первоначально, как положено, меня с Митяем поместили в изолятор на карантин. После мытья и облачения в казёнку нас накормили и отвели в санитарную палату спать. Медицинские сестры челябинского ДП по сравнению с омской мралкой ( это больница в Омском ДП) были прямо ангелицами.
...Благодаря карте, висевшей в школе, я знал, что конечными в Челябинской области являются Кыштым, Маук, Уфалей. Хорошо бы поскорее добраться до них. Дело в том, что, пока беглец не выехал с территории Челябинской области, он её собственность. Если бежал из Челябинска, а попался на свердловских или молотовских землях, то сдадут в их ДП - всё‑таки севернее, ближе к Питеру.
Про Валгу :
... мы не ведали, что граница Эстонии и Латвии делит город пополам, и, естественно, не знали, где эта граница проходит. Думали, что Валга - целиком латышский город. Голодные были страшно. У Ильки в карманах нашлись какие-то копейки, у меня с собою была только колода рисованных карт, но нужна ли она здесь кому - я не знал. Первый раз за все годы моих побегов я не подготовился, не накопил съедобы, не добыл фляги для воды, не имел спичек или кресала. Эстонцы-латыши восприняли нас с Илькой очень подозрительно и при первых попытках у булочной поменять картишки хотя бы на хлеб нас с курчавым сдали, то есть один из куратов привёл легавых, и мы оказались в милицейской дежурке, но самое обидное - на эстонской стороне...
( суть беспризорства - не попадаться в том субъекте федерации, где ты уже сбежал из приемника. Новый субъект - ты с чистого листа, тот же самый- ты рецидивист. И угодил Эдуард в коллонтай - колонию для несовершеннолетних)
Счастливый конец:
- Вот твоя мать.
С правой стороны от портрета Усатого из громадной дубовой двери вышла тётенька - очень худая и очень красивая, с шапкой пшеничных волос, уложенных венчиком вокруг головы. Она осторожно шла ко мне против света, по диагонали. Смотрела на меня большими серо‑голубыми удивлёнными глазами и что‑то говорила, но что говорила - я не понимал. Язык её был мне знаком, я знал его в малолетстве, но забыл, забыл… Я растерялся. Встал с огербованного дивана, почему‑то спрятал руки за спину и оцепенел.
- Ты что ему пшекаешь? Ботай с ним по фене, он в этом языке больше разбирается, - сказал матке чистенький капитан, наблюдавший картинку из‑за своей дубовой стойки.
«Что это он чушит матку‑то, во гад легавый!» - подумал я, приходя в себя.
Она, вздрогнув, остановилась перед ним, как бы что‑то вспоминая, и оправив свои пшеничные волосы, вдруг вежливо, но по‑нашему спросила:
- А вы, гражданин начальник, на моего пацанка какую‑нибудь ксиву дадите?
Вторая книга -
"На ладони судьбы" Валентина Мухина-Петринская.
[про весёлого скелетика] Сильная книга о лагерном опыте романтичной детской писательницы, которую я с детства люблю. Себя в книге главная героиня показывает несгибаемой, боевой, предприимчивой и дружелюбной ко всем людям.
Валя была очень оптимистичной девушкой, начинающим саратовским писателем, дружила с Иосифом Кассилем ( тем самый путаником Оськой, который проверил где земля закругляется). Взяли в 1937, ей было 32 года по клеветническому доносу сволочи Вадима Земнова ( его имя надо тоже помнить, вся саратовская ячейка писателей оказалась расстрелянной или посаженной из-за этого нелюдя). Её пытали, однако Валя подружилась со своими следователями, они её уважали и поддерживали как могли. За силу духа и добрую душу, она видела в них людей. Тюрьма, камера, подруга Ритонька.
[странная история]( вот про подругу интересно. Они просидели в одной камере вдвоем почти 2 года, занимались самообразованием. Невероятно привязались друг другу, ощущение, что ближе чем подруги. Вместе были отправлены в лагерь "Женская командировка" в Магадан. В 1939 году Валю вызывают на большую землю на переследствие. Последний корабль в навигации - Индигирка. Ритонька так горюет, что Валя НЕ едет в Саратов, остается в лагере с подругой.
...Пароход «Индигирка», совершавший очередной рейс из бухты Нагаева (Магадан) во Владивосток, попал в жесточайший шторм, сошел с курса, потерял ориентировку и потерпел катастрофу у берегов Японии. На борту было свыше 1000 человек, в основном бывшие зэка. Почти все погибли, 75 человек спасли японские рыбаки.
Кстати, академик Королев также должен был плыть этим рейсом, но остался в Магадане.
Вернемся к Ритоньке. Итак, ради подруги Валя не покинула лагеря ( и это было не совсем добровольно, Ритонька прямо не отпускала ( и была права - незачем было садиться на Индигирку которую считают русским Титаником). Валя добилась аудиенции у начальника управления Северно-Восточных лагерей Вишневецкого, который оказался её саратовским НКВДшником, и выбила своей подруге мягкую участь- её сняли с тяжелых работ и почти отпустили работать балериной в Магаданский театр! А Саму Валю устроил уборщицей в общежитие НКВД, а потом отправил на переследствие в Саратов.
Вернемся к Ритоньке. Зимой 1940 года она перевела Валиной маме в Саратов немного денег и прислала вместо письма афишу, где упоминалось ее имя. и больше я никогда о Маргарите ничего не слышала...
После освобождения в 1946 году Валя искала подругу в Магадане. Ей ответила тамошняя подруга Ритоньки, актриса. Но Ритонька никогда не упоминала имени Вали той подруги, не рассказывала ничего. Осенью 1945 года Маргариту реабилитировали. Она тут же собралась и уехала на родину в Свердловск повидать мать. Обещала друзьям писать. Но ни одного письма никто не получил.
Опасаясь, что она заболела в Свердловске, Вишневецкий по просьбе директора театра запросил Свердловск. Оказалось, что, во-первых, Турышева не приезжала ни в Свердловск, ни в Свердловскую область. И во-вторых, мать ее умерла в 1941 году. И ведь какая скрытная: такое горе было, и никому не сказала.
«Странно, что она не написала вам, - удивлялась автор письма, - ведь ваша мама не меняла адрес в Саратове».
Я медленно сложила письмо и вспомнила, что Маргарита еще в ярославской тюрьме говорила мне: «Когда освобожусь - ни за что не вернусь в родной город, где люди знают, что я сидела. Уеду на другой конец России».
Так она и сделала, обрывая все концы, все дружеские связи.
Магаданский лагерь, пересылки, Карлаг. Каких только работ Валя не делала - лесозаготовки, сельхозработы, стройка...
Как удивительно было увидеть в автобиографии Вали фрагменты, вошедшие в её книги о романтиках-комсомольцах:
[сравним] ( Автобиграфия) ...Я, Маргарита, Зинаида Павловна, Надя Федорович и Рахиль составили самостоятельное звено. Работали мы слаженно, и получалось не хуже, чем у других.
Впереди идет Надя Федорович и сноровисто раскладывает по стене ровную полосу раствора. Я размеренными движениями, по возможности быстро, укладываю кирпич за кирпичом и подрезаю раствор. Мы кладем наружную, самую ответственную часть стены. Зинаида Павловна и Рахиль клали внутреннюю. Маргарита заполняла кирпичом промежуток между стенами - тут не требовалось особого умения. Стена росла на глазах...
( Обсерватория в дюнах) Впереди идет Яша и легко, сноровисто раскладывает по стене ровную полосу раствора. Христина в старой кофте, в надвинутом на лоб ситцевом платке размеренными движениями, но так быстро, что только мелькает в глазах, укладывает кирпич за кирпичом и подрезает раствор. Они кладут наружную, самую ответственную, часть стены. Турышев и Лиза клали внутреннюю. Марфенька заполняла кирпичом промежуток между стенами- тут не требовалось особого умения. Стена росла на глазах.
Спасал Валю помимо силы духа её талант лагерный - рассказывать заключенным книги, на одном Диккенсе несколько лет протянула.
Валю поместили в шизо ( штрафной изолятор в Карлаге, к уголовницам - убийцам, воровкам и проституткам)
[о пользе знания Диккенса]... Я встала и подошла к столу.
- Какая скучища! - сказала я громко. - Хотите, я расскажу вам интересный роман?
Они еще смотрели на меня с отчуждением и злобой (что я им, собственно, сделала?), но уже заинтересовались обещанной игрушкой.
- Я почти каждый вечер рассказывала у себя в бараке, - добавила я.
Лысая староста изъявила желание слушать роман и двумя-тремя оплеухами установила тишину. Я уселась поудобнее на табуретке, вздохнула и начала:
- Значит, так, действие происходит в Англии, лет сто назад. В одном маленьком городке проживал некий джентльмен по фамилии Копперфилд...
Так меня еще никто не слушал. Они ловили каждое слово. Никто не шелохнулся, даже не встал на парашу. Когда я дошла до того места, где мистер Мордстон потащил маленького Дэви наверх сечь розгами, послышалось всхлипывание.
- Влюбленная дура! - проворчала староста. Это относилось к бедной Кларе, не сумевшей защитить сына.
Я рассказывала до глубокой ночи, когда неожиданно упала в обморок. Поднялся переполох.
- Она же голодна! - услышала я словно издалека.- Это голодный обморок, она же ничего не ела целый день.
Они извлекли на свет начатую пайку хлеба. В шизо давали хлеба по триста граммов, а это была пайка работяги граммов на девятьсот. Я отрезала ломоть и поела с солью, запивая холодной водой. Мгновенно мне стало легче.
Вот кстати ни дай бох - но это будет и мой лагерный талант. Я конечно Диккенса так не шпарю, но много чего помимо Диккенса могу.
В Карлаге Валя встретила хорошего человека, Валериана Петринского, который и стал её мужем. Они были ущемлены в правах и после отбытия наказания фактически скрывались от властей. Однако Валя добилась вооостановления справедливости- и реабилитации, вернулись в Саратов. Но писателем Вале никто не давал былть. Она была уже не совсем молодой писатель - измученная лагерями, больная, не могущая иметь детей женщина. Она писала , и даже сборник должен был выйти - но поступил сигнал и тираж расспыали.
И тогда к Вале спустился ангел в виду типографского рабочего:
... вот товарищи меня отрядили вам сказать: прекращайте борьбу в Саратове, ничего вы здесь не добьетесь, только последнее здоровье потеряете. Понятно? Бороться надо в Москве. Мы вот припрятали для вас один сигнальный экземпляр. Вот передаю.
И он передал мне готовый том «Рассказов и повестей».
Валя поехала в Москву на собранные по друзьям гроши. в одном платье и осеннем пальтецо. Зимой. С 100 рублями в кармане. Обошла редакции. Всюду разнесла свои произведения, поговорила с людьми. Её рассказы и повести взяли для публикации, поставили в печатные планы. В Союзе писателей хороший человек Константин Мурзиди выслушал её, прочел отпечатанные на машинке рассказы и - дал ей два бланка
на бесплатную путевку в Дом творчества писателей в Ялте. В другом - о безвозвратной ссуде в три тысячи рублей (теперешних триста рублей).
И Вале дале 3000 рублей и путевку. Вечером этого же дня она ехала в Ялту...
Я стараюсь не читать ничего тяжелого. Мне хватает и так. Но эти обе книги такие ДУХОПОДЪЕМНЫЕ!