Немецкий шаман
К.Г. Юнг: «Несомненно, Гитлер принадлежит к категории действительно мистических шаманов. Почему же он, обожествляемый всеми немцами, не производит никакого впечатления на нас, на иностранцев?
Это происходит потому, что для всякого немца Гитлер - зеркало его бессознательного, в котором не для немца, конечно, ничего не отражается. Власть Гитлера не политическая, она магическая.
Чтобы понять природу власти шамана Гитлера над немцами, необходимо понять, что такое бессознательное. Бессознательное - это часть нашей ментальной структуры, которая контролируется нами в малой степени и в которой откладываются всякого рода впечатления и ощущения, включая сюда мысли и даже заключения, которых мы не осознаем. Причём даже если наше бессознательное изредка стаёт доступным нам через сны, предчувствия и пр., то у нас слишком много здравого смысла, чтобы следовать ему.
Секрет власти Гитлера заключается не в том, что его бессознательное содержательнее, чем моё или ваше. Секрет власти Гитлера двоякий.
Во-первых, Гитлер позволяет своему бессознательному беспрепятственно вести себя. Истинный шаман всегда ведом.
Во-вторых, его бессознательное идентично бессознательному всех 78 миллионов немцев. Вот почему он вынужден говорить так громко даже в частной беседе: его устами говорит Германия. Гитлер был единственным человеком, громогласно поведавшем всем немцам судьбу, которую каждый немец спал и видел для своей Германии после её поражения в мировой войне».
Август Кубичек "Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904-1940"
(Линц, Гитлеру 17 лет, после просмотра оперы Вагнера "Риенци")
"...Это был самый впечатляющий час, который я пережил вместе со своим другом. Он настолько незабываем, что даже самые простые вещи - одежда, которая была на Адольфе в тот вечер, погода - и по сей день живы в моей памяти, как будто это событие неподвластно времени. Далеко от ярких огней города, на одинокой вершине горы Фрайнберг я увидел чудо небесного свода, словно он был недавно создан, и дыхание вечности взволновало меня, как никогда раньше. .... мы в театре, сгорая от восторга и затаив дыхание, вместе с Риенци становимся народным трибуном Рима и переживаем его последующее падение. Когда все закончилось, было уже за полночь. Мой друг, засунув руки в карманы пальто, молчаливый и замкнутый, шел по улицам к окраине города. Обычно, получив художественные впечатления, которые взволновали его, он сразу же начинал говорить, резко критикуя постановку. Но после оперы «Риенци» он долго молчал. Это удивило меня, и я спросил, что он думает об опере. Он бросил на меня незнакомый, почти враждебный взгляд и грубо сказал: «Замолчи!»
На узких улицах лежала холодная, сырая мгла. Наши одинокие шаги громко звучали по мостовой. Адольф выбрал дорогу, которая вела вверх к горе Фрайнберг. Не говоря ни слова, он пошел вперед. Он выглядел почти зловеще и был бледнее обычного. Поднятый воротник пальто усиливал это впечатление.
Я хотел спросить: «Куда ты идешь?» - но его мертвенно-бледное лицо было настолько страшно, что я подавил в себе этот вопрос. Словно толкаемый вперед невидимой силой, Адольф взобрался на вершину горы Фрайнберг, и только теперь я осознал, что мы больше не одни и не в темноте, потому что над нами ярко сияли звезды.
Адольф встал передо мной, схватил меня за обе руки и крепко держал их. Никогда раньше он этого не делал. По хватке его рук я почувствовал, насколько сильно он взволнован. Его глаза лихорадочно блестели от волнения. Слова не лились плавно из его уст, как бывало, а, скорее, вырывались, хриплые и бурные. По его голосу я даже еще больше мог понять, насколько сильно увиденное потрясло его.
Постепенно его речь успокоилась и слова потекли свободнее. Никогда, ни до, ни после, я не слышал, чтобы Адольф Гитлер говорил так, как тогда, когда мы стояли одни под звездами, словно были единственными людьми в мире.
Я не могу повторить каждое слово, произнесенное моим другом. Меня поразило нечто необычное, чего я раньше не замечал, даже когда он разговаривал со мной в моменты величайшего возбуждения. Было такое чувство, будто его второе «я» заговорило изнутри и взволновало его так же, как и меня. И это был не тот случай, когда говорящего увлекают его же собственные слова. Напротив, я, скорее, чувствовал, будто он сам с удивлением и душевным волнением слушает то, что вырывается из него с первобытной силой. Не буду пытаться толковать это явление, но это было состояние абсолютного экстаза и исступленного восторга, в котором он силой своего воображения перенес героя «Риенци», даже не называя его образцом или примером, в плоскость своих собственных честолюбивых замыслов. Но это было больше, чем простая адаптация; воздействие оперы было, скорее, всего лишь внешним импульсом, который заставил его высказаться. Подобно наводнению, прорывающему плотину, слова рвались из него наружу. Как по волшебству, он заставил появиться грандиозные, вдохновляющие картины собственного будущего и будущего его народа.
До этого я был убежден, что мой друг хочет стать человеком искусства - художником или, возможно, архитектором. Теперь все было не так. Теперь он устремился к чему-то более высокому, чего я не мог до конца понять. Это даже удивило меня, так как я считал, что профессия художника была для него наивысшей, самой желанной целью. Но теперь он говорил о мандате, который он когда-нибудь получит от людей, чтобы вести их из рабства к вершинам свободы.
В тот необычный час со мной разговаривал молодой человек, чье имя тогда ничего не значило. Он говорил об особой миссии, которая когда-нибудь будет на него возложена, а я, его единственный слушатель, едва мог понять, что он имеет в виду. Должно было пройти много лет, прежде чем я понял значение этого захватывающего часа для моего друга.
За его словами наступило молчание. Мы спустились в город. Часы пробили три часа ночи. Мы расстались у моего дома. Адольф пожал мне руку, и я удивился, увидев, что он пошел не в сторону своего дома, а снова повернул к горам. «Куда ты теперь направляешься?» - удивленный, спросил я его. Он коротко ответил: «Я хочу побыть один».
...В 1939 году я присутствовал при том, как в Линце Адольф Гитлер пересказывал продолжение оперы «Риенци» фрау Вагнер, в доме которой мы оба гостили. Слова, которыми Гитлер закончил свой рассказ для фрау Вагнер, также были для меня незабываемыми. Он торжественно сказал: «Это началось в тот час».
Это происходит потому, что для всякого немца Гитлер - зеркало его бессознательного, в котором не для немца, конечно, ничего не отражается. Власть Гитлера не политическая, она магическая.
Чтобы понять природу власти шамана Гитлера над немцами, необходимо понять, что такое бессознательное. Бессознательное - это часть нашей ментальной структуры, которая контролируется нами в малой степени и в которой откладываются всякого рода впечатления и ощущения, включая сюда мысли и даже заключения, которых мы не осознаем. Причём даже если наше бессознательное изредка стаёт доступным нам через сны, предчувствия и пр., то у нас слишком много здравого смысла, чтобы следовать ему.
Секрет власти Гитлера заключается не в том, что его бессознательное содержательнее, чем моё или ваше. Секрет власти Гитлера двоякий.
Во-первых, Гитлер позволяет своему бессознательному беспрепятственно вести себя. Истинный шаман всегда ведом.
Во-вторых, его бессознательное идентично бессознательному всех 78 миллионов немцев. Вот почему он вынужден говорить так громко даже в частной беседе: его устами говорит Германия. Гитлер был единственным человеком, громогласно поведавшем всем немцам судьбу, которую каждый немец спал и видел для своей Германии после её поражения в мировой войне».
Август Кубичек "Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904-1940"
(Линц, Гитлеру 17 лет, после просмотра оперы Вагнера "Риенци")
"...Это был самый впечатляющий час, который я пережил вместе со своим другом. Он настолько незабываем, что даже самые простые вещи - одежда, которая была на Адольфе в тот вечер, погода - и по сей день живы в моей памяти, как будто это событие неподвластно времени. Далеко от ярких огней города, на одинокой вершине горы Фрайнберг я увидел чудо небесного свода, словно он был недавно создан, и дыхание вечности взволновало меня, как никогда раньше. .... мы в театре, сгорая от восторга и затаив дыхание, вместе с Риенци становимся народным трибуном Рима и переживаем его последующее падение. Когда все закончилось, было уже за полночь. Мой друг, засунув руки в карманы пальто, молчаливый и замкнутый, шел по улицам к окраине города. Обычно, получив художественные впечатления, которые взволновали его, он сразу же начинал говорить, резко критикуя постановку. Но после оперы «Риенци» он долго молчал. Это удивило меня, и я спросил, что он думает об опере. Он бросил на меня незнакомый, почти враждебный взгляд и грубо сказал: «Замолчи!»
На узких улицах лежала холодная, сырая мгла. Наши одинокие шаги громко звучали по мостовой. Адольф выбрал дорогу, которая вела вверх к горе Фрайнберг. Не говоря ни слова, он пошел вперед. Он выглядел почти зловеще и был бледнее обычного. Поднятый воротник пальто усиливал это впечатление.
Я хотел спросить: «Куда ты идешь?» - но его мертвенно-бледное лицо было настолько страшно, что я подавил в себе этот вопрос. Словно толкаемый вперед невидимой силой, Адольф взобрался на вершину горы Фрайнберг, и только теперь я осознал, что мы больше не одни и не в темноте, потому что над нами ярко сияли звезды.
Адольф встал передо мной, схватил меня за обе руки и крепко держал их. Никогда раньше он этого не делал. По хватке его рук я почувствовал, насколько сильно он взволнован. Его глаза лихорадочно блестели от волнения. Слова не лились плавно из его уст, как бывало, а, скорее, вырывались, хриплые и бурные. По его голосу я даже еще больше мог понять, насколько сильно увиденное потрясло его.
Постепенно его речь успокоилась и слова потекли свободнее. Никогда, ни до, ни после, я не слышал, чтобы Адольф Гитлер говорил так, как тогда, когда мы стояли одни под звездами, словно были единственными людьми в мире.
Я не могу повторить каждое слово, произнесенное моим другом. Меня поразило нечто необычное, чего я раньше не замечал, даже когда он разговаривал со мной в моменты величайшего возбуждения. Было такое чувство, будто его второе «я» заговорило изнутри и взволновало его так же, как и меня. И это был не тот случай, когда говорящего увлекают его же собственные слова. Напротив, я, скорее, чувствовал, будто он сам с удивлением и душевным волнением слушает то, что вырывается из него с первобытной силой. Не буду пытаться толковать это явление, но это было состояние абсолютного экстаза и исступленного восторга, в котором он силой своего воображения перенес героя «Риенци», даже не называя его образцом или примером, в плоскость своих собственных честолюбивых замыслов. Но это было больше, чем простая адаптация; воздействие оперы было, скорее, всего лишь внешним импульсом, который заставил его высказаться. Подобно наводнению, прорывающему плотину, слова рвались из него наружу. Как по волшебству, он заставил появиться грандиозные, вдохновляющие картины собственного будущего и будущего его народа.
До этого я был убежден, что мой друг хочет стать человеком искусства - художником или, возможно, архитектором. Теперь все было не так. Теперь он устремился к чему-то более высокому, чего я не мог до конца понять. Это даже удивило меня, так как я считал, что профессия художника была для него наивысшей, самой желанной целью. Но теперь он говорил о мандате, который он когда-нибудь получит от людей, чтобы вести их из рабства к вершинам свободы.
В тот необычный час со мной разговаривал молодой человек, чье имя тогда ничего не значило. Он говорил об особой миссии, которая когда-нибудь будет на него возложена, а я, его единственный слушатель, едва мог понять, что он имеет в виду. Должно было пройти много лет, прежде чем я понял значение этого захватывающего часа для моего друга.
За его словами наступило молчание. Мы спустились в город. Часы пробили три часа ночи. Мы расстались у моего дома. Адольф пожал мне руку, и я удивился, увидев, что он пошел не в сторону своего дома, а снова повернул к горам. «Куда ты теперь направляешься?» - удивленный, спросил я его. Он коротко ответил: «Я хочу побыть один».
...В 1939 году я присутствовал при том, как в Линце Адольф Гитлер пересказывал продолжение оперы «Риенци» фрау Вагнер, в доме которой мы оба гостили. Слова, которыми Гитлер закончил свой рассказ для фрау Вагнер, также были для меня незабываемыми. Он торжественно сказал: «Это началось в тот час».