Сиреневая Черея.
Да, бывает и так, что начав погружаться в какую-то тему, ты понимаешь, что она настолько безгранична, что сколько бы ты ни сказал, всё будет вскользь и поверхностно. Написаны книги и диссертации. Множество людей с журналистским образованием приезжали сюда и писали потом об этом удивительном месте всему миру. Черея! Для рассказа о ней обратимся к статье Аркадия Шульмана "На перекрёстке торговых путей".
В детстве, когда я жил с родителями, которые строили Лукомольскую ГРЭС, часто слышал это слово - "Черея". В основном из-за Черейского озера. А мой папа был заядлым рыбаком. В эту же поездку в Новолукомль все-таки решили узнать, что же скрывается за этим словом.
Раннее утро. Восточный тракт. Извилистая, живописная дорога.
Воинский мемориал у деревни Старые Лавки.
Речушка Югна. Небольшая, всего 11 км., и берёт своё начало из озера Обида.
Почти сразу - Черея и Пожарный дом. По всей Черее у памятных мест развешены такие таблички на нескольких языках. Очень удобно. Удобно для нашего рассаза о Черее.
Черейский пожарный дом из красного кирпича: он был построен в конце XIX века и отлично сохранился до наших дней. На тот момент он располагался на центральной площади. По рассказам местных у черейских пожарников был даже собственный оркестр.
Местные жители. Поговорили с ними. Вспомнили, как кипела жизнь ещё при Советском Союзе и как все замерло сейчас.
По еврейским легендам, Черею основали их пращуры на перекрестке торговых путей. В центре местечка оказались древнееврейские захоронения с надмогильными камнями - мацейвами. Кто-то из маститых ученых, приезжавших в местечко в начале XX века, отнес надписи на мацейвах к языку «кнанит», однако разобрать их не смог. А академик Н. А. Морозов тогда писал: «Имя Сарай происходит от еврейского Сара, т. е. царица, по-русски следовало бы читать вместо Сарай - Царея, т. е. город Царя, иначе Царь-Град». При переводах польских средневековых источников город именовался Сарея. Тобяш Купервейс, исследователь истории предков, утверждает: «Первые сведения о евреях в польско-литовском регионе датируются VIII веком. Откуда они пришли сюда - сказать трудно. Известно лишь, что обосновались на перекрестке торговых путей.
Черея в эпоху Речи Посполитой - местечко Витебского воеводства Оршанского повета. В 1766 году в Черее и её окрестностях жило 399 евреев. В 1912 году Черея - местечко Могилевской губернии Сенненского уезда. По ревизии 1847 года Черейское еврейское общество состояло из 959 душ. По переписи 1897 года жителей Череи 3039, среди них 1829 евреев.
В XVIII-XIX веках часть земель Черейского графства принадлежала князьям Пеструцким, затем Сапегам и, в конце концов, оказалась у Милошей - предков известного французского поэта и литовского общественного деятеля Оскара Милоша.
Оскар Милош писал в своей автобиографии: «Я родился 28 мая 1877 года в имении Черея… Отец привил мне уважение к литовскому роду… Он влюбился в молодую и красивую еврейку Розалию Марию Розенталь - мою мать. Мать не исповедовала никакой религии, хотя, выходя замуж, и приняла католичество ».
Оскар Милош с 1920 года - первый посол Литвы во Франции. Полное собрание его сочинений в десяти томах издавалось в Париже в 1955-1959 и 1961 годах. Наиболее интересным, по признанию многих знатоков его творчества, является исследование «Происхождение литовской нации», изданное в Париже в 1959 году.
«Красота парков и садов делала почти королевской резиденцией Черейское имение, - так утверждал Оскар Милош. - Здесь был замок в стиле XVIII века с театром и оранжереей; их образы часто мелькают в моих первых произведениях. А семья жила в большом старинном деревянном доме в стиле ампир, увешанном портретами моего рода и наполненном старинными вещами, которые во многом повлияли на развитие моего духовного мира». Коммунары съели лебедей из многочисленных прудов и, ленясь добывать дрова в близком тогда лесу, сожгли в печах барского дома всё, что могло гореть. «Красота парков и садов», воспетых Оскаром, горела синим огнем. Не были оставлены в покое и предки Оскара. Их останки были извлечены из родового склепа и разбросаны по католическому кладбищу. Взломанный склеп методично доламывался детворой, которая не ведала, что причастна к разрушению памятника мировой культуры».
Черея до войны - это небольшой городок, вернее, еврейское местечко. Было несколько улиц, центральными были - Хильневичская и Горская, они вели по направлению к Сенно. Их пересекали улицы Лукомльская, Борисовская, Могилёвская - улицы получали названия от населенных пунктов, к которым они вели. У центральных улиц были тротуары из дубовых досок. В Черее были большие базары и ярмарки, куда привозили товары изо всех окрестных местечек и деревень. Особенно многолюдными и шумными были ярмарки. На них можно было купить и продукты, и скотину, и конскую упряжь, и стройматериалы. А можно было просто погулять, встретиться со знакомыми, друзьями, выпить с ними водки или вина. В местечке работали пекарни, молокозавод, швейная мастерская, но, главное, было большое кожевенное производство. Я думаю, у черейского кожевенного производства многовековая история. Были огромные, зарытые в землю дубовые чаны, в них в дубовых растворах вымачивались кожи. Одновременно с этими кожами готовился и более тонкий материал - пергамент, для того, чтобы писать на нём свитки Торы. Пергамент изготавливали на Лукомльской улице по освоенной в незапамятные времена технологии. За свитками Торы приезжали заказчики издалека. Черея с древнейших времён была еврейским культурным центром.
В Черее жили иудеи, православные, католики, а прежде униаты, и никому не было тесто. Хватало места и для храмов, и для синагог, и для крестных ходов, и для шалашей, которые строили на еврейский праздник Суккот. Костёл был очень большой, с изумительным органом - это был памятник высочайшей архитектуры. К сожалению, взорван в годы войны партизанами отряда Садчикова. От костёла сейчас ничего не осталось. На том месте, где он стоял, проходит дорога Бобр - Чашники. Были в Череи две православные церкви. Одна создавалась женой князя Ольгерда - Ульяной, об этом повествует летопись. Эта церковь много раз перестраивалась. Сейчас там пустырь, на котором стоит крест."
"Было три черейские синагоги. Одна находилась в центре местечка. Сегодня от неё остались стены, видны заложенные кирпичом старые окна, здание много раз перестраивалось, но оно ещё существует. Два других здания синагог исчезли. В Черее до войны жило более 3 тысяч жителей, из них 60 процентов - евреи. Сегодня в Черее проживает менее 500 человек, и не осталось ни одного еврея. Из ныне здравствующих, пожалуй, наиболее ценны довоенные воспоминания о Черее Михаила Миркина. Записи о родных местах он сделал ещё в сороковых годах. Михаил Миркин, или как тогда его называли Мота, один из учеников учительницы русского и белорусского языка и литературы Эсфири Соломоновны Кац. А 1940 году Мота Миркин стал студентом физмата Белорусского государственного университета. А потом была война. Как и многие земляки, Мота Миркин ушёл на фронт. Храбро воевал. Имеет боевые награды. После очередного тяжёлого ранения и выздоровления был направлен в Куйбышевское военно-пехотное училище. Как только услышал в конце июня 1944 года по радио сообщение Совинформбюро об освобождении Череи, тотчас же написал письмо родителям. С тайной надеждой на чудо - вдруг остались живы, он получит ответ. Через полтора месяца - 14 августа 1944 года - солдатское треугольное письмо Моты Миркина вернулось к нему обратно. Начальник Черейской почты Щупляков написал на конверте о том, что «проживавшие в Черее Ваши родственники убиты немцами 6 марта 1942 года при избиении ими еврейского населения». Чуда не свершилось. Вместо него в архиве Михаила Миркина хранится этот солдатский треугольник, просмотренный военной цензурой № 06407."
"В эти же дни, потрясённый полученным известием, Михаил составляет по памяти план довоенной Череи. А потом в 1946 году делает записи в блокноте: «Черея от железной дороги расположена далеко. До ст. Вятны - 18 км, до станции Бобр - 30 км. Находилось в очень живописном месте. Кругом замечательные леса, полные грибов, ягод, орехов. На окраине - большое озеро и Турецкие горы. Было очень много зелени и садов. Издалека виднелась соседняя деревня - Белая Церковь. И, в самом деле, белая высокая церковь всегда была видна издалека и выделялась, как маяк на море. Озеро соединялось с другими водоемами и образовывало громадное водное пространство. А кругом чернели леса…
Работал винзавод, лесопильный завод, различные артели, за 3 километра - кирпичный завод, молочный завод, две хлебопекарни, кинотеатр, одна средняя, одна неполная и три начальных школы… Была электростанция (вместе с мельзаводом), магазины (в том числе универмаг), почта, детский дом, гараж, больница, ветеринарная лечебница, гончарная артель, леспромхоз, пожарная, ресторан, парикмахерская, изба-читальня, рыболовецкая артель, баня (на берегу озера), казармы (в которых когда-то размещались воинские части). Было много садов, а на озере - лодок. Кочевали цыгане. Наш дом находился почти в самом центре: ул. Горская, дом 2. Между нашим домом и сельсоветом размещалась кузница».
В 1930 году Моту Миркина отправили учиться в первый класс еврейской семилетки. Начальные классы еврейской школы тогда находились в одном из зданий возле костела. Рядом была спортивная площадка, где играли в футбол, волейбол, баскетбол, там же находились качели - всегда собиралось много молодежи. На сцене клуба выступали самодеятельные коллективы, ставили постановки. Мота не пропускал ни одного спектакля, еще и потому, что в них была занята его мама. В клуб приезжали клоуны, силачи, играл духовой оркестр, были танцы. Проводили лекции, часто на антирелигиозные темы. «Сначала нас учила Дольникова, потом - Мерзлякова, - вспоминал Миркин, уже в зрелые годы, живя вдалеке от Беларуси в Соединенных Штатах Америки. - Незаметно перешел во второй класс, а потом и в третий… Вспоминаю, как однажды устроили воскресник. Длинной вереницей мы растянулись от одного здания школы до другого и передавали дрова из рук в руки, пока не загрузили подвальное помещение…
В третьем классе нас учила пожилая учительница Капелюш. У неё был русский муж - Пшенка. Жили они в конце нашей улицы Горской и к ней мне часто приходилось ходить по утрам, ибо к началу уроков она частенько вовремя не приходила. В летнее время вместе с компанией ребят ходили на кирпичный завод, который располагался в трех километрах от нас. Там было замечательно. Сколько птичьих яиц мы доставали из ласточкиных гнезд «цагельни». Интересно было смотреть, как обжигали кирпич. А природа вокруг какая прелестная! В четвертом классе нашей учительницей была жена директора школы Доросинского - Ида (?) Генкина. До сих пор перед моими глазами стоит её образ. Она была красивая, но в тоже время очень нервная и болезненная. В пятом классе я стал немного серьёзней и самостоятельней. Очень подружился с Семёном Казиником и Гилей Гуткиным. Полный расцвет юношества я почувствовал в шестом классе, когда мне было около 13 лет. Учителя в семилетке у нас были замечательные: по математике - Яков Давидович Львович, по еврейскому языку и литературе, а также зоологии - Илья Наумович Хосид, по истории и географии - Шура Моисеевич Рабиновичсон, он же директор школы, по русскому, белорусскому языку и литературе - Эсфирь Соломоновна Кац, по черчению - Гельфанд, по немецкому языку - Хайкина. Это был замечательный учительский коллектив. Больше всего из учителей я любил Илью Наумовича Хосида. Это был молодой, жизнерадостный, полный энергии и задора человек. Ему я многим обязан. Именно он привил мне любовь к искусству, музыке, литературе, природе, фотографии. Он организовал запомнившийся на всю жизнь фотокружок из учеников шестого и седьмого классов. Было сделано много различных фотографий, которые к великому сожалению, почти пропали. Особую симпатию и скрытую юношескую питал к молоденькой, очаровательной, обаятельной и очень эффектной учительнице русского и белорусского языка и литературы - Эсфири Соломоновны Кац. Как горестно и тяжело мне было узнать о трагическом финале этой ещё молодой жизни... В выпускном классе нашей семилетки было 16 учеников. В 1938 году еврейскую школу преобразовали в русскую».
И хотя мужчины иногда поговаривали о войне, и были в Черее польские беженцы, которые под большим секретом рассказывали о зверствах гитлеровцев, всерьез никто не верил, что война с Германией начнется со дня на день. А когда о ней объявили, старики сказали, что бояться немцев не надо - мол, были они уже здесь по время Первой мировой. Ничего страшного для мирного населения не сделали. Те, кто обучался политграмоте, уверяли, что Красная Армия быстро разобьёт врага, и война будет вестись на чужой территории. Из Череи почти никто не успел уйти на восток. До железной дороги далеко. Кроме гужевого транспорта другого не было. Да и на гужевой нашлись начальники, которые постарались вывести детей, жён. Так что куда подашься с большими семьями? Да и жители до самого последнего момента находились в неведении.
"Черейских евреев не сгоняли в гетто, они жили в своих домах. Кушать было нечего. Они пытались обменивать вещи на продукты, просили милостыню. С ними боялись даже говорить, чтобы не навлечь на себя гнев немцев и полицаев. Единственное, что давало евреям возможность прожить, была рыба, которую ловили в Черейском озере. В Черее издавна рыболовство было еврейским делом. Ловили сетями крупную рыбу, мелочь выпускали. Люди знали, когда приплывут к берегу лодки, и приходили за покупками. Особенно ценилась рыба к субботнему столу. Хозяйки заранее заказывали у рыбаков: кому нужна щука, кому судак, кому лещ. В годы Советской власти была образована рыболовецкая артель, которая объединила тех же евреев-рыбаков. Рыбу теперь сдавали на рынок, в магазин, в центре местечка появилась столовая, где можно было ежедневно покушать блюда, приготовленные из местной рыбы. В годы войны евреи продолжали ловить рыбу и зимой, и летом, правда делали это с большим риском для жизни. Так продолжалось до марта 1942 года. Немцы к этому времени уже расстреляли евреев в Чашниках, Лукомле, других соседних местечках. Бежавшие оттуда евреи прятались в Черее. В ночь с 4 на 5 марта 1942 года Черею окружил немецкий кровавый отряд с пулеметами и автоматами. Никто об этом не знал. Утром приказали всем евреям собраться в одном месте. Поняв, для чего собирают, многие бросились из местечка в поле, где были встречены градом пуль. Одни падали навсегда, другие поднимались и бежали вперед. В погоню бросились полицейские. Небольшой горсточке евреев удалось уйти от пуль для того, чтобы перенести голод и холод, но погибнуть от рук полицейских несколькими днями позже. Кровожадные звери в образе немецких солдат рассыпались по местечку. Проверяли дома, чердаки, сараи. В доме Шлемы Капелюша нашли двух маленьких детишек, которые здесь же были расстреляны офицером. По одному, на вытянутой вперед руке, он поднимал их за рубашонки вверх, выстрел из револьвера в голову - и жертва отбрасывалась в сторону, как прирезанный петух… Время близилось к вечеру. Бегство приостановлено. Стрельба прекратилась. Собранные евреи под усиленным конвоем немецких солдат и полицейских были приведены к яме, образованной взрывом. По десять человек их отделяли от общей массы и подводили к краю ямы. Очередь из автомата - и несчастные падали в яму друг на друга. Полученной от взрыва ямы не хватило, и лобное место образовали у силосной ямы; заполнили её людьми вместо травы.
Эсфирь Романова-Кац в этот день забралась на печь в угол, свернулась калачиком и дрожала, как в лихорадке. Волосы на её голове стояли дыбом. Она не пыталась бежать или скрываться из-за боязни, что пострадаю я и семья. Она решила, что если суждено погибнуть, то умирать одной. Палачи зашли в дом, но на вопрос о жидах получили ответ, что здесь живет доктор Романов - русский, и его дети. Немцы ушли, не произведя обыска. До этого кошмарного дня приходилось не считаться с самолюбием, угождать полицейским, принимать их у себя, садиться рядом за стол, угощать. И полицейские сдержали слово: ни один не выдал Эсфирь. К этому времени она имела паспорт на имя Романовой Ефросиньи Семеновны."
"Черея дала миру многих известных людей, к сожалению забытых сегодня на родине. В местечке в прошлые века жил известный талмудист Хаим Черейский. Сегодня о нём известно совсем немного. Лауреатом престижных премий, вероятно, мог бы стать и Семён Владимирович Елинсон, но его докторская диссертация была издана всего в трёх экземплярах под грифом «секретно», и о его исследованиях знает лишь узкий круг специалистов. В «Заметках о пережитом» доктор технических наук профессор С. В. Елинсон повествует: «Я родился 25 декабря 1913 года в Белоруссии, в местечке Черея. В 1927 году окончил Черейскую школу-семилетку. Дальше в местечке учиться было негде». Для того чтобы стать «широко известным в узких кругах» наших засекреченных учёных и получить в Кремле медаль лауреата Госпремии СССР из рук Президента АН СССР Мстислава Келдыша, для того чтобы продолжить дело великого Альберта Эйнштейна в прикладной науке, пришлось Сёме Елинсону поголодать в Оршанском ФЗУ на отделении деревообработки, а затем пробиваться в институт. Нелегко пришлось старшему брату Сёмы Соломону Елинсону дорастать до заведующего кафедрой экономики в одном из минских институтов. Трудный путь прошёл школьный друг С. В. Елинсона Соломон Абрамович Капелюш, московский ученый, известный советский экономист. Во второй половине тридцатых годов его назначают на должность начальника финансового отдела Союзснабсбыта Наркомата тяжёлой промышленности. На страну накатывались страшные времена сталинских чисток. Соломон Абрамович вспоминает, что в молодости он был членом еврейской партии «Паолей Цион». Этого было достаточно, чтобы присудить к высшей мере наказания и привести её в исполнение в 1938 году. Что такое клеймо «врага народа» узнал на себе и Моисей Израилевич Аксянцев. Он родился в 1897 году в Черее в семье бедного портного. Родили выбивались из сил, чтобы выучить детей. Моисей Аксянцев сам начинает работать и учиться. Ему не было еще тридцати пяти лет, когда он стал доктором медицинских наук, профессором, директором Казанского государственного института усовершенствования врачей. Не знаю, какую вину нашли за ним, но в 1937 году Аксянцев был осужден на десять лет лагерей, как участник заговора троцкистов. В 1949 году его снова репрессировали - выслали в Красноярский край. И только после 1954 года он смог вернуться к научной деятельности. Выходцем из Череи был известный скрипач Каган. Известных скрипачей с такой фамилией много. И кто именно из них родился в Черее - неизвестно. Зато точно известно, что отец известного музыканта Михаила Казиника, ныне живущего в Швеции, родился и вырос в местечке. Михаил мне как-то рассказывал: «Папа Семен Михайлович музицировал как любитель. Он всё время вспоминал какие-то старые еврейские мелодии, которые еще в Черее наигрывал его папа. Мои родители, дедушки, бабушки профессионально не занимались искусством, но всегда были близки к нему, оно жило в них». Среди земляков самую большую военную карьеру сделал Евгений Филиппович Ивановский, родившийся в Черее в 1918 году. Он дослужился до звания генерал армии, был заместителем министра обороны СССР."
И когда не произносят даже в мыслях моё имя,
Время, время, всё свершившись - вдруг свои раскинет руки,
Словно дерево, страдая, первым соком, ранней жизнью.
На твоём белейшем платье складок больше нет разлуки.
Оскар Милош.
Именно Оскар называл Черею сиреневой...
В детстве, когда я жил с родителями, которые строили Лукомольскую ГРЭС, часто слышал это слово - "Черея". В основном из-за Черейского озера. А мой папа был заядлым рыбаком. В эту же поездку в Новолукомль все-таки решили узнать, что же скрывается за этим словом.
Раннее утро. Восточный тракт. Извилистая, живописная дорога.
Воинский мемориал у деревни Старые Лавки.
Речушка Югна. Небольшая, всего 11 км., и берёт своё начало из озера Обида.
Почти сразу - Черея и Пожарный дом. По всей Черее у памятных мест развешены такие таблички на нескольких языках. Очень удобно. Удобно для нашего рассаза о Черее.
Черейский пожарный дом из красного кирпича: он был построен в конце XIX века и отлично сохранился до наших дней. На тот момент он располагался на центральной площади. По рассказам местных у черейских пожарников был даже собственный оркестр.
Местные жители. Поговорили с ними. Вспомнили, как кипела жизнь ещё при Советском Союзе и как все замерло сейчас.
По еврейским легендам, Черею основали их пращуры на перекрестке торговых путей. В центре местечка оказались древнееврейские захоронения с надмогильными камнями - мацейвами. Кто-то из маститых ученых, приезжавших в местечко в начале XX века, отнес надписи на мацейвах к языку «кнанит», однако разобрать их не смог. А академик Н. А. Морозов тогда писал: «Имя Сарай происходит от еврейского Сара, т. е. царица, по-русски следовало бы читать вместо Сарай - Царея, т. е. город Царя, иначе Царь-Град». При переводах польских средневековых источников город именовался Сарея. Тобяш Купервейс, исследователь истории предков, утверждает: «Первые сведения о евреях в польско-литовском регионе датируются VIII веком. Откуда они пришли сюда - сказать трудно. Известно лишь, что обосновались на перекрестке торговых путей.
Черея в эпоху Речи Посполитой - местечко Витебского воеводства Оршанского повета. В 1766 году в Черее и её окрестностях жило 399 евреев. В 1912 году Черея - местечко Могилевской губернии Сенненского уезда. По ревизии 1847 года Черейское еврейское общество состояло из 959 душ. По переписи 1897 года жителей Череи 3039, среди них 1829 евреев.
В XVIII-XIX веках часть земель Черейского графства принадлежала князьям Пеструцким, затем Сапегам и, в конце концов, оказалась у Милошей - предков известного французского поэта и литовского общественного деятеля Оскара Милоша.
Оскар Милош писал в своей автобиографии: «Я родился 28 мая 1877 года в имении Черея… Отец привил мне уважение к литовскому роду… Он влюбился в молодую и красивую еврейку Розалию Марию Розенталь - мою мать. Мать не исповедовала никакой религии, хотя, выходя замуж, и приняла католичество ».
Оскар Милош с 1920 года - первый посол Литвы во Франции. Полное собрание его сочинений в десяти томах издавалось в Париже в 1955-1959 и 1961 годах. Наиболее интересным, по признанию многих знатоков его творчества, является исследование «Происхождение литовской нации», изданное в Париже в 1959 году.
«Красота парков и садов делала почти королевской резиденцией Черейское имение, - так утверждал Оскар Милош. - Здесь был замок в стиле XVIII века с театром и оранжереей; их образы часто мелькают в моих первых произведениях. А семья жила в большом старинном деревянном доме в стиле ампир, увешанном портретами моего рода и наполненном старинными вещами, которые во многом повлияли на развитие моего духовного мира». Коммунары съели лебедей из многочисленных прудов и, ленясь добывать дрова в близком тогда лесу, сожгли в печах барского дома всё, что могло гореть. «Красота парков и садов», воспетых Оскаром, горела синим огнем. Не были оставлены в покое и предки Оскара. Их останки были извлечены из родового склепа и разбросаны по католическому кладбищу. Взломанный склеп методично доламывался детворой, которая не ведала, что причастна к разрушению памятника мировой культуры».
Черея до войны - это небольшой городок, вернее, еврейское местечко. Было несколько улиц, центральными были - Хильневичская и Горская, они вели по направлению к Сенно. Их пересекали улицы Лукомльская, Борисовская, Могилёвская - улицы получали названия от населенных пунктов, к которым они вели. У центральных улиц были тротуары из дубовых досок. В Черее были большие базары и ярмарки, куда привозили товары изо всех окрестных местечек и деревень. Особенно многолюдными и шумными были ярмарки. На них можно было купить и продукты, и скотину, и конскую упряжь, и стройматериалы. А можно было просто погулять, встретиться со знакомыми, друзьями, выпить с ними водки или вина. В местечке работали пекарни, молокозавод, швейная мастерская, но, главное, было большое кожевенное производство. Я думаю, у черейского кожевенного производства многовековая история. Были огромные, зарытые в землю дубовые чаны, в них в дубовых растворах вымачивались кожи. Одновременно с этими кожами готовился и более тонкий материал - пергамент, для того, чтобы писать на нём свитки Торы. Пергамент изготавливали на Лукомльской улице по освоенной в незапамятные времена технологии. За свитками Торы приезжали заказчики издалека. Черея с древнейших времён была еврейским культурным центром.
В Черее жили иудеи, православные, католики, а прежде униаты, и никому не было тесто. Хватало места и для храмов, и для синагог, и для крестных ходов, и для шалашей, которые строили на еврейский праздник Суккот. Костёл был очень большой, с изумительным органом - это был памятник высочайшей архитектуры. К сожалению, взорван в годы войны партизанами отряда Садчикова. От костёла сейчас ничего не осталось. На том месте, где он стоял, проходит дорога Бобр - Чашники. Были в Череи две православные церкви. Одна создавалась женой князя Ольгерда - Ульяной, об этом повествует летопись. Эта церковь много раз перестраивалась. Сейчас там пустырь, на котором стоит крест."
"Было три черейские синагоги. Одна находилась в центре местечка. Сегодня от неё остались стены, видны заложенные кирпичом старые окна, здание много раз перестраивалось, но оно ещё существует. Два других здания синагог исчезли. В Черее до войны жило более 3 тысяч жителей, из них 60 процентов - евреи. Сегодня в Черее проживает менее 500 человек, и не осталось ни одного еврея. Из ныне здравствующих, пожалуй, наиболее ценны довоенные воспоминания о Черее Михаила Миркина. Записи о родных местах он сделал ещё в сороковых годах. Михаил Миркин, или как тогда его называли Мота, один из учеников учительницы русского и белорусского языка и литературы Эсфири Соломоновны Кац. А 1940 году Мота Миркин стал студентом физмата Белорусского государственного университета. А потом была война. Как и многие земляки, Мота Миркин ушёл на фронт. Храбро воевал. Имеет боевые награды. После очередного тяжёлого ранения и выздоровления был направлен в Куйбышевское военно-пехотное училище. Как только услышал в конце июня 1944 года по радио сообщение Совинформбюро об освобождении Череи, тотчас же написал письмо родителям. С тайной надеждой на чудо - вдруг остались живы, он получит ответ. Через полтора месяца - 14 августа 1944 года - солдатское треугольное письмо Моты Миркина вернулось к нему обратно. Начальник Черейской почты Щупляков написал на конверте о том, что «проживавшие в Черее Ваши родственники убиты немцами 6 марта 1942 года при избиении ими еврейского населения». Чуда не свершилось. Вместо него в архиве Михаила Миркина хранится этот солдатский треугольник, просмотренный военной цензурой № 06407."
"В эти же дни, потрясённый полученным известием, Михаил составляет по памяти план довоенной Череи. А потом в 1946 году делает записи в блокноте: «Черея от железной дороги расположена далеко. До ст. Вятны - 18 км, до станции Бобр - 30 км. Находилось в очень живописном месте. Кругом замечательные леса, полные грибов, ягод, орехов. На окраине - большое озеро и Турецкие горы. Было очень много зелени и садов. Издалека виднелась соседняя деревня - Белая Церковь. И, в самом деле, белая высокая церковь всегда была видна издалека и выделялась, как маяк на море. Озеро соединялось с другими водоемами и образовывало громадное водное пространство. А кругом чернели леса…
Работал винзавод, лесопильный завод, различные артели, за 3 километра - кирпичный завод, молочный завод, две хлебопекарни, кинотеатр, одна средняя, одна неполная и три начальных школы… Была электростанция (вместе с мельзаводом), магазины (в том числе универмаг), почта, детский дом, гараж, больница, ветеринарная лечебница, гончарная артель, леспромхоз, пожарная, ресторан, парикмахерская, изба-читальня, рыболовецкая артель, баня (на берегу озера), казармы (в которых когда-то размещались воинские части). Было много садов, а на озере - лодок. Кочевали цыгане. Наш дом находился почти в самом центре: ул. Горская, дом 2. Между нашим домом и сельсоветом размещалась кузница».
В 1930 году Моту Миркина отправили учиться в первый класс еврейской семилетки. Начальные классы еврейской школы тогда находились в одном из зданий возле костела. Рядом была спортивная площадка, где играли в футбол, волейбол, баскетбол, там же находились качели - всегда собиралось много молодежи. На сцене клуба выступали самодеятельные коллективы, ставили постановки. Мота не пропускал ни одного спектакля, еще и потому, что в них была занята его мама. В клуб приезжали клоуны, силачи, играл духовой оркестр, были танцы. Проводили лекции, часто на антирелигиозные темы. «Сначала нас учила Дольникова, потом - Мерзлякова, - вспоминал Миркин, уже в зрелые годы, живя вдалеке от Беларуси в Соединенных Штатах Америки. - Незаметно перешел во второй класс, а потом и в третий… Вспоминаю, как однажды устроили воскресник. Длинной вереницей мы растянулись от одного здания школы до другого и передавали дрова из рук в руки, пока не загрузили подвальное помещение…
В третьем классе нас учила пожилая учительница Капелюш. У неё был русский муж - Пшенка. Жили они в конце нашей улицы Горской и к ней мне часто приходилось ходить по утрам, ибо к началу уроков она частенько вовремя не приходила. В летнее время вместе с компанией ребят ходили на кирпичный завод, который располагался в трех километрах от нас. Там было замечательно. Сколько птичьих яиц мы доставали из ласточкиных гнезд «цагельни». Интересно было смотреть, как обжигали кирпич. А природа вокруг какая прелестная! В четвертом классе нашей учительницей была жена директора школы Доросинского - Ида (?) Генкина. До сих пор перед моими глазами стоит её образ. Она была красивая, но в тоже время очень нервная и болезненная. В пятом классе я стал немного серьёзней и самостоятельней. Очень подружился с Семёном Казиником и Гилей Гуткиным. Полный расцвет юношества я почувствовал в шестом классе, когда мне было около 13 лет. Учителя в семилетке у нас были замечательные: по математике - Яков Давидович Львович, по еврейскому языку и литературе, а также зоологии - Илья Наумович Хосид, по истории и географии - Шура Моисеевич Рабиновичсон, он же директор школы, по русскому, белорусскому языку и литературе - Эсфирь Соломоновна Кац, по черчению - Гельфанд, по немецкому языку - Хайкина. Это был замечательный учительский коллектив. Больше всего из учителей я любил Илью Наумовича Хосида. Это был молодой, жизнерадостный, полный энергии и задора человек. Ему я многим обязан. Именно он привил мне любовь к искусству, музыке, литературе, природе, фотографии. Он организовал запомнившийся на всю жизнь фотокружок из учеников шестого и седьмого классов. Было сделано много различных фотографий, которые к великому сожалению, почти пропали. Особую симпатию и скрытую юношескую питал к молоденькой, очаровательной, обаятельной и очень эффектной учительнице русского и белорусского языка и литературы - Эсфири Соломоновны Кац. Как горестно и тяжело мне было узнать о трагическом финале этой ещё молодой жизни... В выпускном классе нашей семилетки было 16 учеников. В 1938 году еврейскую школу преобразовали в русскую».
И хотя мужчины иногда поговаривали о войне, и были в Черее польские беженцы, которые под большим секретом рассказывали о зверствах гитлеровцев, всерьез никто не верил, что война с Германией начнется со дня на день. А когда о ней объявили, старики сказали, что бояться немцев не надо - мол, были они уже здесь по время Первой мировой. Ничего страшного для мирного населения не сделали. Те, кто обучался политграмоте, уверяли, что Красная Армия быстро разобьёт врага, и война будет вестись на чужой территории. Из Череи почти никто не успел уйти на восток. До железной дороги далеко. Кроме гужевого транспорта другого не было. Да и на гужевой нашлись начальники, которые постарались вывести детей, жён. Так что куда подашься с большими семьями? Да и жители до самого последнего момента находились в неведении.
"Черейских евреев не сгоняли в гетто, они жили в своих домах. Кушать было нечего. Они пытались обменивать вещи на продукты, просили милостыню. С ними боялись даже говорить, чтобы не навлечь на себя гнев немцев и полицаев. Единственное, что давало евреям возможность прожить, была рыба, которую ловили в Черейском озере. В Черее издавна рыболовство было еврейским делом. Ловили сетями крупную рыбу, мелочь выпускали. Люди знали, когда приплывут к берегу лодки, и приходили за покупками. Особенно ценилась рыба к субботнему столу. Хозяйки заранее заказывали у рыбаков: кому нужна щука, кому судак, кому лещ. В годы Советской власти была образована рыболовецкая артель, которая объединила тех же евреев-рыбаков. Рыбу теперь сдавали на рынок, в магазин, в центре местечка появилась столовая, где можно было ежедневно покушать блюда, приготовленные из местной рыбы. В годы войны евреи продолжали ловить рыбу и зимой, и летом, правда делали это с большим риском для жизни. Так продолжалось до марта 1942 года. Немцы к этому времени уже расстреляли евреев в Чашниках, Лукомле, других соседних местечках. Бежавшие оттуда евреи прятались в Черее. В ночь с 4 на 5 марта 1942 года Черею окружил немецкий кровавый отряд с пулеметами и автоматами. Никто об этом не знал. Утром приказали всем евреям собраться в одном месте. Поняв, для чего собирают, многие бросились из местечка в поле, где были встречены градом пуль. Одни падали навсегда, другие поднимались и бежали вперед. В погоню бросились полицейские. Небольшой горсточке евреев удалось уйти от пуль для того, чтобы перенести голод и холод, но погибнуть от рук полицейских несколькими днями позже. Кровожадные звери в образе немецких солдат рассыпались по местечку. Проверяли дома, чердаки, сараи. В доме Шлемы Капелюша нашли двух маленьких детишек, которые здесь же были расстреляны офицером. По одному, на вытянутой вперед руке, он поднимал их за рубашонки вверх, выстрел из револьвера в голову - и жертва отбрасывалась в сторону, как прирезанный петух… Время близилось к вечеру. Бегство приостановлено. Стрельба прекратилась. Собранные евреи под усиленным конвоем немецких солдат и полицейских были приведены к яме, образованной взрывом. По десять человек их отделяли от общей массы и подводили к краю ямы. Очередь из автомата - и несчастные падали в яму друг на друга. Полученной от взрыва ямы не хватило, и лобное место образовали у силосной ямы; заполнили её людьми вместо травы.
Эсфирь Романова-Кац в этот день забралась на печь в угол, свернулась калачиком и дрожала, как в лихорадке. Волосы на её голове стояли дыбом. Она не пыталась бежать или скрываться из-за боязни, что пострадаю я и семья. Она решила, что если суждено погибнуть, то умирать одной. Палачи зашли в дом, но на вопрос о жидах получили ответ, что здесь живет доктор Романов - русский, и его дети. Немцы ушли, не произведя обыска. До этого кошмарного дня приходилось не считаться с самолюбием, угождать полицейским, принимать их у себя, садиться рядом за стол, угощать. И полицейские сдержали слово: ни один не выдал Эсфирь. К этому времени она имела паспорт на имя Романовой Ефросиньи Семеновны."
"Черея дала миру многих известных людей, к сожалению забытых сегодня на родине. В местечке в прошлые века жил известный талмудист Хаим Черейский. Сегодня о нём известно совсем немного. Лауреатом престижных премий, вероятно, мог бы стать и Семён Владимирович Елинсон, но его докторская диссертация была издана всего в трёх экземплярах под грифом «секретно», и о его исследованиях знает лишь узкий круг специалистов. В «Заметках о пережитом» доктор технических наук профессор С. В. Елинсон повествует: «Я родился 25 декабря 1913 года в Белоруссии, в местечке Черея. В 1927 году окончил Черейскую школу-семилетку. Дальше в местечке учиться было негде». Для того чтобы стать «широко известным в узких кругах» наших засекреченных учёных и получить в Кремле медаль лауреата Госпремии СССР из рук Президента АН СССР Мстислава Келдыша, для того чтобы продолжить дело великого Альберта Эйнштейна в прикладной науке, пришлось Сёме Елинсону поголодать в Оршанском ФЗУ на отделении деревообработки, а затем пробиваться в институт. Нелегко пришлось старшему брату Сёмы Соломону Елинсону дорастать до заведующего кафедрой экономики в одном из минских институтов. Трудный путь прошёл школьный друг С. В. Елинсона Соломон Абрамович Капелюш, московский ученый, известный советский экономист. Во второй половине тридцатых годов его назначают на должность начальника финансового отдела Союзснабсбыта Наркомата тяжёлой промышленности. На страну накатывались страшные времена сталинских чисток. Соломон Абрамович вспоминает, что в молодости он был членом еврейской партии «Паолей Цион». Этого было достаточно, чтобы присудить к высшей мере наказания и привести её в исполнение в 1938 году. Что такое клеймо «врага народа» узнал на себе и Моисей Израилевич Аксянцев. Он родился в 1897 году в Черее в семье бедного портного. Родили выбивались из сил, чтобы выучить детей. Моисей Аксянцев сам начинает работать и учиться. Ему не было еще тридцати пяти лет, когда он стал доктором медицинских наук, профессором, директором Казанского государственного института усовершенствования врачей. Не знаю, какую вину нашли за ним, но в 1937 году Аксянцев был осужден на десять лет лагерей, как участник заговора троцкистов. В 1949 году его снова репрессировали - выслали в Красноярский край. И только после 1954 года он смог вернуться к научной деятельности. Выходцем из Череи был известный скрипач Каган. Известных скрипачей с такой фамилией много. И кто именно из них родился в Черее - неизвестно. Зато точно известно, что отец известного музыканта Михаила Казиника, ныне живущего в Швеции, родился и вырос в местечке. Михаил мне как-то рассказывал: «Папа Семен Михайлович музицировал как любитель. Он всё время вспоминал какие-то старые еврейские мелодии, которые еще в Черее наигрывал его папа. Мои родители, дедушки, бабушки профессионально не занимались искусством, но всегда были близки к нему, оно жило в них». Среди земляков самую большую военную карьеру сделал Евгений Филиппович Ивановский, родившийся в Черее в 1918 году. Он дослужился до звания генерал армии, был заместителем министра обороны СССР."
И когда не произносят даже в мыслях моё имя,
Время, время, всё свершившись - вдруг свои раскинет руки,
Словно дерево, страдая, первым соком, ранней жизнью.
На твоём белейшем платье складок больше нет разлуки.
Оскар Милош.
Именно Оскар называл Черею сиреневой...