Моя философия. Трансцендентальный тринитарный реализм. - 22
Моя философия. Трансцендентальный тринитарный реализм: (1), (2), (3), (4), (5), (6), (7), (8), (9), (10), (11), (12), (13), (14), (15), (16), (17), (18), (19), (20), (21).
Таким образом, подвергнув философию Аристотеля серьезному пересмотру и исправив наиболее грубые и очевидные ошибки в метафизике и «онтологии вещей» Аристотеля, мы обрисовали уже вполне отчетливые контуры нашей собственной метафизики и онтологической структуры единичных вещей.
И далее у меня возник вопрос, как лучше продолжить изложение моей философии и какие проблемы нужно более внимательно рассмотреть следующими. Рассмотреть более внимательно, что есть экзистенция и как она соотнесена с формой? Или более внимательно рассмотреть один из модусов бытия единичной вещи в целом: вещи-как-материи, вещи-как-субъекта или вещи-в-себе? Но в итоге, немного подумав, я счел, что будет правильней сначала внимательно рассмотреть и изложить мое решение другой важнейшей философской проблемы - проблемы пространства и времени. Почему?
Дело в том, что, говоря об «онтологической структуре» вещей, я, как и Аристотель, понимаю под этим «онтологическую структуру» единичных вещей. Связано это с тем, что человек, животные и растения - это все именно единичные вещи, а поскольку я, как и Аристотель, рассматриваю эволюцию живой природы (с человеком в качестве ее «вершины») как процесс «актуализации бытия», то, естественно, возник вопрос, почему эта «актуализация бытия» стала возможной именно в форме материальных единичных вещей. Ну, то есть понятно, что единичная материальная вещь - это уже некое самостоятельное «наличное бытие», сущее, которое обладает своим собственным и достаточно независимым от других вещей бытием, но все же это нужно было как-то осмыслить - почему бытие, как «наличное бытие», требовало именно существования единичных вещей, которые по мере эволюции живой природы получали все более самостоятельное развитие и превращались во все более самостоятельное «наличное бытие».
Ведь животные, растения, микроорганизмы и прочие «формы материи» как единичные вещи - это не единственные вещи и не единственные «формы материи». Например, вода или вино или другие жидкости - это тоже «формы материи», которые обладают некоторым своим единством и своими свойствами. И озеро или гора или атмосфера - это тоже «формы материи» и какие-то «вещи» (то есть сущее бытие). Однако вино в кувшине, очевидно, не является «единичной вещью». А что является? Что мы можем назвать «единичной вещью»? Являются ли два куска дерева, положенные рядом, «единичной вещью» или нет? А если их связать вместе? А сандалий, если его разобрать, можно ли рассматривать как «единичную вещь» или уже нет?
Все эти вопросы - а именно эти вопросы Аристотель рассматривает в своей «Метафизике» - для обычного человека могут показаться довольно идиотскими, но для философии все эти вопросы имеют вполне определенный, и довольно важный, смысл. Почему? Потому что во всем этом мы - наше сознание и наш разум - обнаруживаем некое единство. А единство - это всегда первый признак обнаружения бытия. Это греки понимали очень хорошо - как минимум, еще со времен Парменида и элеатов. Бытие есть единство, и всюду, где мы находим единство, мы можем подозревать обнаружение бытия.
Но единство, которое мы обнаруживаем, очень разное. Мы его обнаруживаем в единичных вещах (в человеке, лошади, в столе или в чашке) или в единстве озера или горы. В единстве леса или в стопке хвороста. Мы его обнаруживаем в наших чувственных восприятиях - как «красный цвет» или «сладкий вкус». Мы его обнаруживаем в нашем мышлении, наших понятиях и в нашем разуме. И чаще всего для любого единства, которое мы обнаруживаем, мы даем отдельные понятия. «Красное» - это понятие, и оно подразумевает некое единство (единство цветового восприятия). И «лошадь» - это понятие, которым мы обозначаем некое единство (единство единичной вещи, живого существа - лошади). И «лес» - это тоже понятие, которым мы обозначаем некое единство (множество деревьев и других растений, составляющих в своих отношениях некую единую природную биологическую среду). Но при этом понятно, что все эти единства разного рода - разные. А значит, бытие обнаруживает себя в этих единствах по-разному. И поэтому через анализ наших понятий и того разного единства, которое мы обозначаем через эти наши понятия, мы можем попытаться «пробраться» к онтологической структуре вещей и мира в целом, к их бытию.
И, собственно, именно это и делает Аристотель в своей «Метафизике» - пытается понять, что мы можем назвать «началами» («началами» вещей и мира в целом), какое единство мы обнаруживаем, и как эти единства «встроены» в реальность и в наши восприятия и разум. И для анализа всего этого (и в результате этого анализа) Аристотель и создал свою систему категорий и свою логику (общую и логику силлогизмов), которые на много веков вперед стали основой всего «аппарата мышления» в интеллектуальной культуре человечества, интеллектуальным фундаментом всей современной человеческой цивилизации.
Так вот, для различения этого разного единства - чтобы через такое различение определить «строение» мира - Аристотель сначала определяет, что такое «единое по естеству» (или «единое по природе»):
Природой, или естеством (physis), называется возникновение того, что растет (как если бы звук "у" в слове physis произносился протяжно); первооснова растущего, из которой оно растет; то, откуда первое движение, присущее каждой из природных вещей как таковой. А о естественном росте говорится относительно того, что увеличивается через иное посредством соприкосновения и сращения или прорастания, как это бывает у зародышей. Сращение же отличается от соприкосновения; в последнем случае не необходимо, чтобы было нечто другое, помимо соприкосновения, у сросшихся же вещей есть нечто одно, тождественное в них обеих, что сращивает их, вместо того чтобы они только соприкасались, и делает их чем-то единым по непрерывности и количеству, но не по качеству. Естеством называется и то, из чего как первого или состоит, или возникает любая вещь, существующая не от природы, и что лишено определенных очертаний и не способно изменяться собственной силой, например: медь изваяния и медных изделий называется их естеством, а естеством деревянных-дерево...
Затем Аристотель вводит понятие «сущности», единой самой по себе, и понятие «свойства», которое едино привходящим образом (то, что позднее схоласты называли акциденцией):
Единым, или одним, называется то, что едино привходящим образом, и то, что едино само по себе.
А «единство само по себе» Аристотель определяет через представление «непрерывности»:
Все, что называется единым благодаря чему-то привходящему, называется так в этом смысле. Что же касается того, что называется единым самим по себе, то нечто из этого называется так благодаря непрерывности, например: пучок - благодаря связанности, куски дерева-благодаря ...; так же и линия, хотя бы и изогнутая, но непрерывная, называется единой, как и каждая часть тела, например нога и руки. А из них непрерывное от природы едино в большей степени, нежели непрерывное через искусство. Называется же непрерывным то, движение чего само по себе едино и что иное движение иметь не может; движение же едино у того, у чего оно неделимо, а именно неделимо во времени. А само по себе непрерывно то, что едино не через соприкосновение; в самом деле, если положишь рядом друг с другом куски дерева, то ты не скажешь, что они нечто единое - один кусок дерева, или одно тело, или что-то другое непрерывное. И единым, таким образом, называется непрерывное вообще, даже если оно изогнуто, а в еще большей мере - то, что не изогнуто (например, голень или бедро - в большей мере, чем нога, так как движение ноги может быть не одно).
Таким образом, важнейшим проявлением «единого самого по себе» - а это уже есть признак самого бытия - Аристотель, в сущности, считает непрерывность в пространстве и времени. То есть непрерывное существование и движение в пространстве. А таким свойством тела обладают более, чем жидкости или газы, и при этом тела, сохраняющие непрерывность (единство) при движении - более, чем тем, что к такому движению не способны.
В самом деле, одна ветка дерева обладает большей непрерывностью (единством), чем две ветки, связанные вместе, или чем стопка хвороста. А камень или песчинка обладают большей непрерывностью движения, чем груда песка или груда камней. И все твердые тела обладают большей непрерывностью, чем жидкости, так как непрерывность жидкости в пространстве можно «разорвать», а твердых тел, без их разрушения, нет.
А из этого следует вполне определенный вывод: единичные материальные вещи - которые, как материальные вещи, есть именно твердые тела - являются большей «актуализацией бытия», чем другие «формы материи», так как они «едины сами по себе» в пространстве и времени. Ведь и бытие («чистое бытие») есть «единство само по себе», а значит, и те вещи, в которых мы находим «единство само по себе» в пространстве и времени (как их непрерывность в пространстве и времени), более причастны бытию, чем что-то другое. И это условие - единство и непрерывность существования и движения в пространстве и времени - является необходимым для всякого «наличного бытия», которое может быть «единым самим по себе». А значит? А значит, нам нужно понять, что есть пространство и время - раз уж они определяют и задают такое важное свойство вещей, как «единство само по себе», через которое в вещах более всего обнаруживается само бытие.