Как возможен синтез философии Аристотеля и философии Канта? - 16
Таким образом, метафизика в философии не только возможна - она для нее необходима. И без метафизики невозможна никакая философия. Но греки (начиная с Аристотеля) под «метафизикой» (греч. μεταφυσικά) понимали то, что в философии идет «после физики», а под «физикой» они понимали природу - мир материальных вещей. То есть исходным пунктом их философии был мир материальных вещей, а причины и смыслы этого мира вещей они искали в разуме и в мыслимом бытии.
В нашей философии понимание метафизики, в каком-то смысле, носит противоположное значение - ведь мы исходим из философии Канта, а Кант исходит из нашего сознания и разума, в которых только и существуют всякие идеи, мыслимые миры и «причины» разумности окружающего нас мира (например, причинно-следственные связи, которые конструирует наш разум). Для Канта и для нас метафизика - это то, что находится за пределами нашего сознания, то есть вещи-как-материя и вещи-в-себе. Но поскольку окружающий нас мир можно назвать «природой», и эта природа существует для нас как вещь-для-человека - то есть как феномен нашего сознания, то термин «метафизика» - как то, что идет «после природы» - мы вполне вправе трактовать в кантианском смысле - то есть как то, что не является нашим сознанием и находится принципиально вне этого сознания. У Канта это вещь-в-себе, у нас - вещь-в-себе и вещь-как-материя.
При этом метафизику (в нашем значении) ни в коим случае не следует понимать как нечто «потустороннее». Да, вещи-в-себе и вещи-как-материя находятся вне нашего сознания, но это вовсе не значит, что они существуют в каком-то «потустороннем мире». Они существуют в нашем мире, и мы постоянно имеем с ними дело - через наше тело, просто для нашего сознания они существуют уже не как вещи-в-себе или вещи-как-материя, а как вещи-для-человека - то есть уже как феномены нашего сознания и в формах нашего сознания. Ничего «потустороннего», загадочного и таинственного здесь нет - это просто особенность нашего мира, в котором все, что мы можем воспринять, увидеть, услышать, помыслить и осознать, происходит уже в нашем сознании и в формах нашего сознания.
Насколько «потусторонним» является для нас вот этот человек, с которым мы сейчас разговариваем? Это просто другой человек и другая вещь, бытие которой никак не зависит от нашего сознания, и этого человека - как и любую другую вещь - мы видим (если мы его видим) уже в формах нашего сознания. Но если видят его все люди примерно одинаково (так как основные формы сознания у всех людей примерно одинаковы), то вот воспринимать его они могут совершенно по-разному. Женщины оценивают мужчин совсем иначе, чем мужчины - и это уже обусловлено особенностями мужского и женского сознания. Люди могут одного и того же человека оценивать совершенно по-разному - хотя это один и тот же человек. И что есть этот человек сам-по-себе и что он есть как вещь-в-материи- это то, что от нашего или сознания других людей не зависит, и только в этом смысле мы можем говорить о нем как о вещи-в-себе и как о вещи-как-материи, то есть уже в метафизическом смысле.
Но ничего «потустороннего» в этом нет - это просто особенность нашего мира и чисто философская проблема. Мы просто утверждаем, что «субъективность» - это фундаментальное свойство нашего сознания и мира в целом, и что вследствие этой «субъективности» и особенностей нашего сознания мы никогда не имеем дело с вещами-в-себе и вещами-как-материя, а только с вещами-для-человека - то есть с тем, как вещи и мир в целом даны нам и нашему сознанию. И что мы всегда имеем дело не с вещами как таковыми, а с тем, как они даны нам уже в формах нашего сознания, а значит, во всем, с чем мы имеем дело, уже «присутствуем» и мы сами, с нашими формами сознания и - часто - с нашими особенностями характера или вкусами или взглядами на мир.
А теперь мы будем говорить о метафизике. То есть - в нашем понимании - о тех же вещах, но уже без нашего сознания с его формами и вне нашего сознания, как они существуют «объективно». Это возможно. И почему и как это возможно - мы объяснили ниже. Это возможно потому, что вещь-для-человека - это та же самая вещь, но уже существующая для нас и нашего сознания. Это просто другой модус бытия все той же вещи. И познавая вещь-для-человека - мы познаем вещи-в-себе и вещи-как-материя, те же самые вещи, но в двух других своих модусах, уже «объективных». Человек, с которым мы разговариваем, дан нам как вещь-для-человека, как феномен нашего сознания, но это тот же человек, который прекрасно существует и без нашего сознания, как вещь-в-себе и как вещь-как-материя. И познавая человека через модус вещи-для-человека, мы познаем его и «объективно», как вещь-в-себе и как вещь-как-материя. Конечно, это знание всегда остается неполным, и оно дано нам в наших субъективных формах, но познаем мы именно вещи-в-себе и вещи-как-материя.
И начали мы нашу метафизику, конечно, с материи. Материя - это странная штука. У греков материя присутствует почти всегда. А вот у европейских варваров тут начались промблемы. Ну, католики в своей схоластике в существовании материи тоже как бы не сомневались - это было частью их христианской теологии. Но в Европе всегда царило такое жуткое варварство и мракобесие, что в ней всегда процветали и самые жуткие оккультные учения. И это варварство и оккультизм в итоге полностью затмили шаткие умы европейских варваров, к тому же и дух самого католицизма был очень нездоровым, и католики к материи всегда относились подозрительно.
В общем, в какой-то момент из европейских варваров поперла «духовность». Довольно жуткая и страшненькая. И в существовании материи эти варвары в своей нездоровой «духовности» начали сомневаться. Уже у Декарта его вторая субстанция (помимо мыслимой) наделена не материальностью, а только протяженностью. А это пространственно-геометрические атрибуты, а не атрибуты материи. У Канта материи нет вовсе - есть только «материя ощущений». Кант тоже был очень «духовным» - в католико-протестантском духе или в духе уже широко распространившего в Европе масонства. У Фихте уже нет ничего, кроме Духа, универсального «Я». Очень духовный был чувак. Из каких сокровищниц европейского варварского духа он родил на свет свою философию - уже откровенно напоминавшую сумасшествие и шарлатанство - сказать сложно. То ли из того же масонства, то ли из спиритических сеансов.
Ну, а дальше «духовность» из европейских варваров поперла еще сильней - и началось настоящее безумие. Особенно германские варвары сильно буйствовали, со своим «немецким идеализмом» и «романтизмом». Тут уже не до материи. Но Гегель всех заткнул за пояс. Его безумие и шарлатанство приняли такой грандиозный размах, что это впечатлило всю варварскую Европу. Ну, а там уже и до Гитлера было недалеко - тоже был очень большой «немецкий идеалист» и «немецкий романтик».
Красавчег! Это Шеллинг, представитель "великой немецкой философии". Очень был духовный чувак. Где он набрался такой "духовности" - сказать сложно, то ли из германского варварства, то ли из нездорового католико-протестантского духа, то ли в каких-то масонских притонах. Но существование материи он отрицал напрочь, и признал это только под конец жизни.
Однако материя существует. Существует как объективная реальность. И как объективная реальность, она не может быть дана нашему сознанию. Наше сознание с материей никогда не имеет дело, потому что наше сознание принципиально отлично от материи. А значит, и феноменом нашего сознания материя стать не может, и поэтому в нашей философии она попадает в раздел «Метафизики».
Но с материей постоянно имеет дело наше тело. Потому что наше тело - тоже материя. То есть материя всегда существует где-то на границе нашего сознания - там, куда проникает в наше тело наше сознание (а проникает оно очень глубоко - вплоть до кожи кончиков наших пальцев, и все наше тело «пронизано» сознанием, соотнося любое материальное воздействие на наше тело к нашему «Я»). И большинство людей в здравом уме нисколько не сомневаются, что за их ощущениями - или «материей ощущений», по выражению Канта - стоит материя. Большинство физиков и других ученых в этом тоже не сомневаются. И у нас это также не вызывает сомнений - собственно, на этой материи и заканчивается наше сознание и с нее начинается объективный мир, мир метафизики.
Но как мы должны мыслить и говорить о материи? Как мы должны говорить о том, в существовании чего мы нисколько не сомневаемся, но что всегда принципиально отлично от нашего сознания, и поэтому нашему сознанию недоступно, оставаясь за пределами этого сознания? Конечно, о материи мы можем говорить только на языке философии. И на языке натурфилософии - то есть физики.