Цирк сгорел, клоуны разбежались...
Не успел сгореть, дымком прет еще по Садовому, а народ уже сценарии пишет к новому киношедевру (аналог Студия 54), анкедоты складывает и стихи творит:-))))(к сожалению не знаю, кто творец)))
Страшный час пришел, когда не ждали.
День. Зима. Две тысячи восьмой.
Слякоть. Грязь. И в этом карнавале
Злая весть носилась над Москвой.
Выли плачем ленты новостные.
И из уст в уста с дрожаньем тел:
«Все, пиздец, подружки дорогие».
«Дягилев» дымился и горел.
Он пылал, как в песенке станицы,
Он алел, как сказочный закат.
Зрелище - аж резало глазницы,
Запах дыма - жуткий аромат.
Вместе с ним горели кокаина
Горки и бухла цистерны три,
И гондонов тонкая резина,
И стеклом взрывались стопари.
По трусам, разбросанным в гримерной,
Полз игриво синий огонек,
Лопались толчки в большой уборной,
Тлел за стойкой кассы уголек.
Стриптизерш и барменов одежды,
Баксы, евро, сколько-то рублей,
И, конечно, девичьи надежды,
И, конечно, похоть кобелей.
Содрогались барышни в рыданьях,
Собираясь по домам в кружки:
«Это ж надо! Что ж за наказанье?
Кто его прощелкал, мудаки?!»
Ну куда, куда теперь, скажите,
Им ходить грудями потрясти?
Оборвались к счастию все нити,
«Дягилев» прощай. Прощай, прости.
Поминали чашками с абсентом,
Кружками с мате, ведром с сакэ
На английском, русском и с акцентом,
И татуировкой на руке.
Слез не скрыть гримасам и прищуру.
Плачут все. Лужков - и тот весь бел.
Вот он и пришел закат гламура -
«Дягилев», пока. К хуям сгорел.
Страшный час пришел, когда не ждали.
День. Зима. Две тысячи восьмой.
Слякоть. Грязь. И в этом карнавале
Злая весть носилась над Москвой.
Выли плачем ленты новостные.
И из уст в уста с дрожаньем тел:
«Все, пиздец, подружки дорогие».
«Дягилев» дымился и горел.
Он пылал, как в песенке станицы,
Он алел, как сказочный закат.
Зрелище - аж резало глазницы,
Запах дыма - жуткий аромат.
Вместе с ним горели кокаина
Горки и бухла цистерны три,
И гондонов тонкая резина,
И стеклом взрывались стопари.
По трусам, разбросанным в гримерной,
Полз игриво синий огонек,
Лопались толчки в большой уборной,
Тлел за стойкой кассы уголек.
Стриптизерш и барменов одежды,
Баксы, евро, сколько-то рублей,
И, конечно, девичьи надежды,
И, конечно, похоть кобелей.
Содрогались барышни в рыданьях,
Собираясь по домам в кружки:
«Это ж надо! Что ж за наказанье?
Кто его прощелкал, мудаки?!»
Ну куда, куда теперь, скажите,
Им ходить грудями потрясти?
Оборвались к счастию все нити,
«Дягилев» прощай. Прощай, прости.
Поминали чашками с абсентом,
Кружками с мате, ведром с сакэ
На английском, русском и с акцентом,
И татуировкой на руке.
Слез не скрыть гримасам и прищуру.
Плачут все. Лужков - и тот весь бел.
Вот он и пришел закат гламура -
«Дягилев», пока. К хуям сгорел.