Воин-освободитель. Литературная находка
Отрабатываем с дочкой декламацию стихотворения Георгия Рублёва "Памятник" ("Это было в мае на рассвете. Нарастал у стен рейхстага бой...")
Рассказываю ей то, что когда-то рассказывали мне: стихотворение основано на реальных событиях, подвиге Николая Масалова.
Также устраиваю построчный разбор провести, доходим до этого момента:
"Тут он вспомнил, как прощаясь летом..."
Поясняю дочке, что солдат, получается, призыва лета 44-го года. Что из бойцов, кто встретил войну в 1941-м, практически никого к 1945-му не осталось...
Читаем дальше:
"Он свою дочурку целовал..."
- Стоп! - думаю. - Парню восемнадцать лет парню. Какая дочурка? Не рановато ли? Где-то ошибка логики.
"Может быть отец девчонки этой
Дочь его родную расстрелял."
Я никогда не обращал особого внимания на эти строки, ставя акцент на словах "может расстрелял": Может и не расстрелял? Может, и не дочку? Может, и не было никакой дочки? Так, собирательный образ. А тут меня как мешком по голове ударило: ведь совершенно конкретный акцент тут: "может отец _этой_ девчонки".
Т.е. дочка советского бойца однозначно погибла. Значит, девочка находилась в зоне оккупации. Значит, боец уходил с мобилизацией лета 1941-го. Значит, в полной мере ощутил весь ужас войны от начала и до конца, пережил не только бои, но и всю пропагандистскую компанию "сколько раз встретишь его - столько раз его и убей"... Солдат уходил на фронт, и его дочке было года 3-4. В то время вообще, взрослели раньше. Плюс годы войны. Значит, это уже не мальчишка, а взрослый уже мужчина ближе к 30-ти годам или чуть-чуть за тридцать... Несмотря на всё, что пережил, так постает... Но кто же он?
Открываю биографию Масалова, обращаю внимание, что тому к началу войны 18 лет. Рановато для детей. Призван из Томского округа Новосибирской области... А как же дети под оккупацией? Вполне допускаю, что героев было несколько, и Николай Маслов среди них. Но уж слишком много конкретных деталей... Начинаю искать. Нахожу заметку в Википедии.
Ищу дальше. Нахожу отрывок из книги Бориса Полевого "До Берлина - 896 километров":
[Spoiler (click to open)]И вдруг какая-то фигура молча метнулась к стене. Лишь в следующую минуту, когда человек перемахнул через бруствер, сверкнув орденами и медалями, я понял, что это Трифон Лукьянович. Перепрыгнув бруствер, он сразу же распластался на асфальте и, пользуясь прикрытием развалин, пополз туда, откуда доносился плач. Из дома напротив по нему стреляли. Пули зло взвизгивали, отрикошетив об асфальт, но он находился в мертвом промежутке, был для них недосягаем. Так он дополз до разрушенного уличного туалета. Потом мы увидели его с ребенком на руках. Он сидел под защитой обломков стены, точно бы обдумывая, как же ему дальше быть. Потом прилег и, держа ребенка, двинулся обратно. Но теперь двигаться по-пластунски ему было трудно. Ноша мешала ползти на локтях. Он то и дело ложился на асфальт и затихал, но, отдохнув, двигался дальше. Теперь он был близко, и видно было, что он весь в поту, волосы, намокнув, лезут в глаза, и он не может их даже откинуть, ибо обе руки заняты. Он уже тут, рядом, почти у самого бруствера. Кажется, протяни руку и до него дотронешься, однако над бруствером гуляет смерть.
- Пулеметчики, огонь по амбразурам. Самый плотный… Длинными очередями! - прокричал капитан.
Кругом загрохотало. Дома, что были напротив, окутались красновато-белой пылью от битых кирпичей и штукатурки.
В этот момент высокая фигура Лукьяновича на миг возникла над бруствером, а потом как бы соскользнула вниз в подвал. На руках солдата была маленькая, белокурая, кудрявая девочка. Вцепившись ручонками в его гимнастерку, она приникла личиком к его орденам и медалям. Но, очутившись у своих, Лукьянбвич стал как-то странно опускаться, будто ноги у него таяли.
- Возьмите девчонку, - хрипло произнес он и, передав ребенка в чьи-то руки, сполз по стене на пол…
- И ведь что самое дивное, что семья Лукьяновича в Минске вся погибла, весь его род. - рассказывал час спустя, подкручивая свои усики, капитан, когда мы снова сидели с ним в каморке истопника. - Это еще в первые дни войны было. Деревню, где его родня жила, сожгли… Вот это-то тут, по-моему, самое важное.
Что же, всё сходится. Конечно, памятник - это собирательный образ. И я ни в коей мере не пытаюсь оскорбить память Николая Маслова. Но то, что стихотворение посвящено всё же белорус Трифону Лукьяновичу, мне кажется более убедительным.