Байка-бабайка про меня-хорошую
У меня есть две меня. Хотя, скорее, их у меня больше, но главные действующие лица - Я-хорошая и Я-гадюка. Обычно фигурирует гадюка, но иногда просыпается Я-хорошая, и тогда я очень радуюсь, что, несмотря ни на что, и ни на гадюку даже, я вот такая хорошая могу быть.
Было лето. Какое было, такое и лето, что ж теперь поделаешь... Да... И вот оно было, и я по нему ехала из города в деревню, к мужу и георгинам. А там, как в деревню ехать, магазин стоит по фамилии «Андреевский», что ли... Как-то так. Хороший магазин. Там всё есть, и хлеб продают зверосохозный, настоящий, вкусный, и карточки Сбербанка принимают. И там можно купить игрушки, мыло, крышки для консервирования, таблетки в аптечном киоске и обалденные пирожки в пристроечке. В общем, такой Ашан и Маркс-энд-Спенсер в одном помещении для российской глубинки.
Я еду себе мимо магазина, а там стоит дядька. Такой полный, с палкой в руке, скособочившись. И ему парень рыженький что-то там объясняет и тычет пальцем вглубь деревни. А дядька-то, напомню, с палочкой. И судя по направлению рыжего пальца, ему топать куда-то примерно в Дивногорск, только пешком.
Дядьку стало жалко. Я остановилась. Говорю: а куда надо-то? Какая-то улица... Каменная... Подкаменная... В общем, в конце деревни. Говорю: садитесь, довезу.
Он садится, а я-то уже знаю, что он - бомж. Со всеми, так сказать, специфическими моментами. Запашок соответствующий, отёчное лицо без меры пьющего всякую дрянь человека, руки заскорузлые, одёжка драная, в зачуханном пакете - пластиковые бутылки.
Ну и вот как вы себе представляете? Я ему что сейчас должна сказать: мужик, да ты бомж! Я тебя не повезу! Так что ли я должна ему сказать? Меня там, между прочим, не полковник ГИБДД остановил, сама остановилась. Значит, зачем-то мне это надо было в тот момент.
Едем. На эту Каменную-Подкаменную-Подколодную. Он мне рассказывает, что работал когда-то на шахте в Кузбассе, была и квартира, и машина, и семья была... «Купили когда "Волгу" - поехали с женой в Ялту отдыхать... Прямо на машине... Красота! Я там прямо с камней в море нырял!».
И куда всё это делось? - спрашиваю. «Куда-куда... Вот сюда!» - и выразительно себя по горлу щёлкает. «Теперь вот... Не нужен никому. Да и сам себе не нужен. Да Бог с ним уже! У меня там дом стоит. Погорелый, правда. Но баня-то целая. Я сейчас приеду, в баньке натоплю и спать лягу».
А откуда едете? «В больнице лежал. Сердце. Ну сколько лежать можно? Выписали. Иду вот. Ночевать.»
Доехали. Забор кривой, дом, когда-то явно богатый, большой, в разрухе. Окна пустые, без стёкол, даже без рам, внутри черно. «Спасибо! Дай вам Бог здоровья!».
И пошёл.
Еду я домой. И соображаю. На даче есть подушка лишняя, ненужная, у кровати на тумбочке валяется. И одеяло какое-то есть старое. Нам не надо, только место занимает. Куртку тёплую кто-то привёз, оставил, ношеная, но приличная... Хлеба сейчас куплю, чаю-сахару. Банку тушёнки. Конфеток отсыплю шоколадных. Сардельки есть, можно поделить.
Доехала, мужу говорю: я сейчас тут съезжу... дело у меня. Так-то и так-то... надо. Муж говорит: ну так если надо, то, конечно, надо. Помогает собрать это всё барахлишко, пакеты составляет в машину. И я обратно рулю.
А уже стемнело. Во дворе не видать никого, стучу в калитку в эту кривую, прогнившую. Он выглядывает из окна: кто там? Да вот, говорю, я вас подвозила сегодня. Подумала: в доме-то, наверное, нет ничего. Ни лечь, ни укрыться... куртка вот... Подушка... мямлю сама не знаю чего, в общем. Неловко и чуть не плачу от жалости. - И еды немного. У вас ведь, наверное, ужина-то нет, вы же только приехали...
Ну как я по-другому скажу? Он же бомж только по социальному статусу, а так-то человек ведь. Тоже ведь какое-то самолюбие ещё осталось. И тут я с сардельками...
Еда - это хорошо! - и по голосу слышно, что улыбается, а так-то не видно, стемнело уже. - Пожрать-то не мешает! - бодренько так.
И вдруг - совсем тихо и жалобно так, тоскливо: - А то так кушать хочется...
Я отдала пакеты и скорей-скорей убежала.
Рассказала потом одному человеку хорошему. Он говорит: ну и зачем? Вот оно тебе было нафига? А я знаю? Почему-то было нафига-то. Может, потому, что в этот вечер на совсем короткое время человек, скатившийся на дно, грязный, больной, одинокий и голодный, смог опять почувствовать себя обычным человеком. Ужинал по-человечески, ел эти сардельки с хлебом, запивал горячим сладким чаем, смаковал шоколадку - и был хоть немножко, хоть ненадолго, тем, прежним человеком, у которого есть на ужин сарделька с хлебом и горячий чай с конфетами, а завтра будут макароны с тушёнкой, и еды ещё на несколько дней хватит, а там - как Бог даст.
Он, может, даже улыбался. И Бог, наверное, тоже улыбался.
А может быть, Бог плакал. Я не знаю...