Биографомания. Номер восемь
В какой-то из частей своей «биографомании» я грозилась написать историю про воспитательницу Татьяну Викторовну. Которые - в смысле и история, и Татьяна Викторовна, - сыграли определённую роль в моем воспитании вообще и ненависти к детскому саду в частности.
А история была совсем простая. Летом садик закрывали на ремонт, а детишек, не разобранных родителями по отпускам, переводили на веранды. В солнечную погоду это было вполне ничего, а вот когда было пасмурно и дождливо, неотпаливаемая эта веранда мне казались концлагерем. Потому что я вечно мёрзла. А почему я вечно мёрзла, стало понятно только тогда, когда я уже была девушка взрослая и сама стала ходить к доктору. Там мне измерили давление. Потом ещё раз. Потом ещё сто раз. И выяснилось, что я - гипотоник. И давление моё не поднимается выше 100 на 60, а если поднимается, чувствую я себя премерзко.
Почему родители не догадались в своё время разобраться с моим давлением, понятия не имею, хотя на озноб я жаловалась постоянно…
Ну да ладно, не об этом речь. Живём мы, значит, всей группой, точнее, её неразобранными в отпуск остатками, на веранде. В основном, конечно, гуляем на площадке, а на веранде только едим и спим после обеда. Ставим раскладушки, расстилаем постель и того… Баю-бай. Тоже то ещё удовольствие для меня: с детского возраста и до сих пор после дневного сна я чувствую себя отвратительно, голова набита стеклянной пылью, во рту кислятина, глаза слезятся. Ну нельзя мне спать после еды ни в коем случае! Только кому это интересно в детском саду?
И вот в один грустный дождливый день детишки в группе во время обеда как-то не в меру расшалились. Мне было, помнится, не до шалостей, я мёрзла как собака и мечтала только о том, что сейчас залезу под простынку и немножко согреюсь. А раскладушка моя стояла на тот момент: справа - хулиган Славка Шумский, слева - заноза и электровеник Инка Ажиганич. И эти мои развесёлые соседи с самого обеда резвились как дети, извините за каламбур. На недопустимость поведения им было трижды указано Татьяной Викторовной, но где ж там… «Ну что ж, - сказала тогда Татьяна Викторовна, - сегодня во время тихого часа у нас будет комиссия…»
А комиссий, надо сказать, я сильно побаивалась. Все эти комиссии из важных тётенек никогда не случались к добру. И вот, значит, опять комиссия. Ну ладно.
Улеглись детишки на сон-час, Инка со Славкой продолжают шалить и через меня подушками дерутся. Очень удобно. Наверное. Мне - не очень, на меня периодически подушки падают. Но я изо всех сил жмурю глаза и стараюсь уснуть, потому что здесь ведь как? Сам не помрёшь - живьём закопают…
Тут приходит Татьяна Викторовна и сообщает: «Пришла комиссия! Я со скакалочкой». И натурально берёт со стеллажа детские прыгалки резиновые. И отправляется вдоль рядов раскладушек. И вы, наверное, не поверите, но всех, кто так или иначе подаёт признаки жизни, то есть не спит откровенно, легонько так, с оттяжечкой, хлещет по ногам этой грёбаной скакалочкой…
Только не подумайте, что я вам тут привираю. Мне-то уж теперь какой смысл привирать, когда «баба ягодка опять» у меня не за горами? Никакого мне нету смысла. Я только много лет спустя допёрла, что трудно ожидать педагогических глубин натуры от девочек, которым ни театральный институт, ни университет Дружбы Народов имени Патриса, если помните, Лумумбы, сроду не светили. Им была одна дорога - в пед на дошкольное, и не с чего было вдруг оформиться в Песталоцци с Ушинскими-то. Школа еле-еле закончена, в памяти остались две книжки - «Муму» и «Аня Каренина», и то непонятно, зачем Герасим свою собачку под паровоз бросил… Замуж в 18-19 лет, мужик со смены вернётся, выпьет, трахнет по-миссионерски и спит. Там декрет, там сопли-пелёнки, свекровь поедом ест, вся деревня про тебя судачит и все знают, какого цвета у тебя парадные трусы… И каждый день на работу, и воспитывай этих орущих, разномастных, не желающих сидеть ровно и ходить строем паразитов…
Вот уже Славка получил свою «комиссию». Вот уже и Инка отоварилась. Я лежу, свернувшись эмбриончиком, жмурюсь изо всех сил и дышать даже боюсь. И тут - хлесь! По ногам. Скакалкой. Как кипятком обварили, даром, что простынкой прикрыто… Видать, недостаточно убедительно «умерла». Всё по Станиславскому: «Не верю!».
Слезы текли в подушку, так я в слезах и уснула.
…Двадцать лет спустя я рассказала эту историю маме. «Почему же ты мне сразу не сказала? Да я бы… Да я…».
Эх, мама… Да не уверена я была в том, что ты за меня заступишься. Взрослый ведь всегда прав, вы каждую минуту вбивали это в мою несчастную, больную, косоглазую голову. Он прав уже потому, что он взрослый. И если Татьяна Викторовна ударила меня скакалкой, взрослая, да ещё и воспитательница, - наверное, было за что. Наверное, я всё-таки в чём-то провинилась. А раз так - лежи и не вякай. Глотай слёзы. И думай, что всегда прав взрослый. То есть сильный.
Я много лет выбивала из себя это униженное ощущение вечно во всём виноватого ребёнка. И иногда мне кажется, что оно до сих пор сидит где-то у меня внутри - пыльный серый комок с острыми шипами...
А история была совсем простая. Летом садик закрывали на ремонт, а детишек, не разобранных родителями по отпускам, переводили на веранды. В солнечную погоду это было вполне ничего, а вот когда было пасмурно и дождливо, неотпаливаемая эта веранда мне казались концлагерем. Потому что я вечно мёрзла. А почему я вечно мёрзла, стало понятно только тогда, когда я уже была девушка взрослая и сама стала ходить к доктору. Там мне измерили давление. Потом ещё раз. Потом ещё сто раз. И выяснилось, что я - гипотоник. И давление моё не поднимается выше 100 на 60, а если поднимается, чувствую я себя премерзко.
Почему родители не догадались в своё время разобраться с моим давлением, понятия не имею, хотя на озноб я жаловалась постоянно…
Ну да ладно, не об этом речь. Живём мы, значит, всей группой, точнее, её неразобранными в отпуск остатками, на веранде. В основном, конечно, гуляем на площадке, а на веранде только едим и спим после обеда. Ставим раскладушки, расстилаем постель и того… Баю-бай. Тоже то ещё удовольствие для меня: с детского возраста и до сих пор после дневного сна я чувствую себя отвратительно, голова набита стеклянной пылью, во рту кислятина, глаза слезятся. Ну нельзя мне спать после еды ни в коем случае! Только кому это интересно в детском саду?
И вот в один грустный дождливый день детишки в группе во время обеда как-то не в меру расшалились. Мне было, помнится, не до шалостей, я мёрзла как собака и мечтала только о том, что сейчас залезу под простынку и немножко согреюсь. А раскладушка моя стояла на тот момент: справа - хулиган Славка Шумский, слева - заноза и электровеник Инка Ажиганич. И эти мои развесёлые соседи с самого обеда резвились как дети, извините за каламбур. На недопустимость поведения им было трижды указано Татьяной Викторовной, но где ж там… «Ну что ж, - сказала тогда Татьяна Викторовна, - сегодня во время тихого часа у нас будет комиссия…»
А комиссий, надо сказать, я сильно побаивалась. Все эти комиссии из важных тётенек никогда не случались к добру. И вот, значит, опять комиссия. Ну ладно.
Улеглись детишки на сон-час, Инка со Славкой продолжают шалить и через меня подушками дерутся. Очень удобно. Наверное. Мне - не очень, на меня периодически подушки падают. Но я изо всех сил жмурю глаза и стараюсь уснуть, потому что здесь ведь как? Сам не помрёшь - живьём закопают…
Тут приходит Татьяна Викторовна и сообщает: «Пришла комиссия! Я со скакалочкой». И натурально берёт со стеллажа детские прыгалки резиновые. И отправляется вдоль рядов раскладушек. И вы, наверное, не поверите, но всех, кто так или иначе подаёт признаки жизни, то есть не спит откровенно, легонько так, с оттяжечкой, хлещет по ногам этой грёбаной скакалочкой…
Только не подумайте, что я вам тут привираю. Мне-то уж теперь какой смысл привирать, когда «баба ягодка опять» у меня не за горами? Никакого мне нету смысла. Я только много лет спустя допёрла, что трудно ожидать педагогических глубин натуры от девочек, которым ни театральный институт, ни университет Дружбы Народов имени Патриса, если помните, Лумумбы, сроду не светили. Им была одна дорога - в пед на дошкольное, и не с чего было вдруг оформиться в Песталоцци с Ушинскими-то. Школа еле-еле закончена, в памяти остались две книжки - «Муму» и «Аня Каренина», и то непонятно, зачем Герасим свою собачку под паровоз бросил… Замуж в 18-19 лет, мужик со смены вернётся, выпьет, трахнет по-миссионерски и спит. Там декрет, там сопли-пелёнки, свекровь поедом ест, вся деревня про тебя судачит и все знают, какого цвета у тебя парадные трусы… И каждый день на работу, и воспитывай этих орущих, разномастных, не желающих сидеть ровно и ходить строем паразитов…
Вот уже Славка получил свою «комиссию». Вот уже и Инка отоварилась. Я лежу, свернувшись эмбриончиком, жмурюсь изо всех сил и дышать даже боюсь. И тут - хлесь! По ногам. Скакалкой. Как кипятком обварили, даром, что простынкой прикрыто… Видать, недостаточно убедительно «умерла». Всё по Станиславскому: «Не верю!».
Слезы текли в подушку, так я в слезах и уснула.
…Двадцать лет спустя я рассказала эту историю маме. «Почему же ты мне сразу не сказала? Да я бы… Да я…».
Эх, мама… Да не уверена я была в том, что ты за меня заступишься. Взрослый ведь всегда прав, вы каждую минуту вбивали это в мою несчастную, больную, косоглазую голову. Он прав уже потому, что он взрослый. И если Татьяна Викторовна ударила меня скакалкой, взрослая, да ещё и воспитательница, - наверное, было за что. Наверное, я всё-таки в чём-то провинилась. А раз так - лежи и не вякай. Глотай слёзы. И думай, что всегда прав взрослый. То есть сильный.
Я много лет выбивала из себя это униженное ощущение вечно во всём виноватого ребёнка. И иногда мне кажется, что оно до сих пор сидит где-то у меня внутри - пыльный серый комок с острыми шипами...