Соблазны творчества.
Совсем не бездарный текст: http://kruglov-s-g.livejournal.com/1244616.html. Не то, чтобы прям гениальный, но и не так, чтобы уж прям графоманский.
Но... как бы это сказать... медиумический какой-то... нецеломудренный...
Внутренний монолог героя -- иногда длиною с целый роман -- не новость. Это возгревание автором в себе сопереживания герою до неразличения, до стирания границы между героем и автором -- обычный прием в литературе. И нецеломудрен здесь -- не сам прием. Нецеломудренна попытка впихнуть, воткнуть (о! как неловко я выразился!) дорогие сердцу своему мысли в уста другого, если этот другой -- конкретное лицо. Это, простите, может -- наглость, а не прием -- говорить от моего имени, "открывать", о чем и как я думаю. Может, соврал ты, писатель, про меня? Это ты вдруг с чего так уверен, что преодолел границу между мною и собою? Вдруг да не думаю я так, как тебе в разгоряченности твоей примерещилось?
Ах, не я? Не про меня речь? А кто? Кто? Бог?
А, ну тогда...
А что -- тогда? Вдруг да и с Богом не угадал писатель? Вдруг да соврал? Оно, конечно, Бога понять проще, это чужая душа потемки, а Бог -- родной -- нараспашку. Но все-таки... Вдруг да все эти высокодуховные сопли слезы -- признак не того, что граница преодолена, а что -- растоптана? Постиг ли ты Бога? Не лучше ли молчанием почтить непостижимое? Не дерзко ли -- говорить вместо Бога?
Но разгоряченный писатель уж не видит дерзости своего посягания. Он тут о дерзновении вспомнит! Он же так хорошо, так до слез умилительно почувствовал Бога! Он же уже несомненно слился с Ним! Настолько, что внутренняя речь Бога коснулась сердца его, стала ему внятна и льется из самого сердца прямо через "клаву" в инет!
Живý же не ктомý áзъ, но живéтъ во мнѣ́ Христóсъ!!!
Нет ничего более противного пониманию слов этих, как творчество писателя-"медиума", возомнившего, что ему не только слышны глаголы неизреченные, но он их и сам (Сам?) уже изрекать может. Ну, и не без того, разумеется, чтоб жечь божественным, так сказать, глаголом сердца любезных читателей.
И не видит несчастный писатель, что в сердце -- в месте молитвы, в месте смиренного молчания и ожидания ответа -- гордым колом уж вбито выпяченное обоготворенное Я.
Но... как бы это сказать... медиумический какой-то... нецеломудренный...
Внутренний монолог героя -- иногда длиною с целый роман -- не новость. Это возгревание автором в себе сопереживания герою до неразличения, до стирания границы между героем и автором -- обычный прием в литературе. И нецеломудрен здесь -- не сам прием. Нецеломудренна попытка впихнуть, воткнуть (о! как неловко я выразился!) дорогие сердцу своему мысли в уста другого, если этот другой -- конкретное лицо. Это, простите, может -- наглость, а не прием -- говорить от моего имени, "открывать", о чем и как я думаю. Может, соврал ты, писатель, про меня? Это ты вдруг с чего так уверен, что преодолел границу между мною и собою? Вдруг да не думаю я так, как тебе в разгоряченности твоей примерещилось?
Ах, не я? Не про меня речь? А кто? Кто? Бог?
А, ну тогда...
А что -- тогда? Вдруг да и с Богом не угадал писатель? Вдруг да соврал? Оно, конечно, Бога понять проще, это чужая душа потемки, а Бог -- родной -- нараспашку. Но все-таки... Вдруг да все эти высокодуховные сопли слезы -- признак не того, что граница преодолена, а что -- растоптана? Постиг ли ты Бога? Не лучше ли молчанием почтить непостижимое? Не дерзко ли -- говорить вместо Бога?
Но разгоряченный писатель уж не видит дерзости своего посягания. Он тут о дерзновении вспомнит! Он же так хорошо, так до слез умилительно почувствовал Бога! Он же уже несомненно слился с Ним! Настолько, что внутренняя речь Бога коснулась сердца его, стала ему внятна и льется из самого сердца прямо через "клаву" в инет!
Живý же не ктомý áзъ, но живéтъ во мнѣ́ Христóсъ!!!
Нет ничего более противного пониманию слов этих, как творчество писателя-"медиума", возомнившего, что ему не только слышны глаголы неизреченные, но он их и сам (Сам?) уже изрекать может. Ну, и не без того, разумеется, чтоб жечь божественным, так сказать, глаголом сердца любезных читателей.
И не видит несчастный писатель, что в сердце -- в месте молитвы, в месте смиренного молчания и ожидания ответа -- гордым колом уж вбито выпяченное обоготворенное Я.