(no subject)
Вечер русской литературы на нашем марсианском канале:
Для начала, целиком один малоизвестный рассказ малоизвестного классика:
Аркадий Аверченко. "Телеграфист Надькин"
I
Солнце еще не припекало. Только грело.
Его лучи еще не ласкали жгучими ласками, подобно жадным рукам любовницы; скорее нежная материнская ласка чувствовалась в теплых касаниях нагретого воздуха.
На опушке чахлого леса, раскинувшись под кустом на пригорке, благодушествовали двое: бывший телеграфист Надькин и Неизвестный человек, профессия которого заключалась в продаже горожанам колоссальных миллионных лесных участков в Ленкорани, на границе Персии. Так как для реализации этого дела требовались сразу сотни тысяч, а у горожан были в карманах, банках и чулках лишь десятки и сотни рублей, то ни одна сделка до сих пор еще не была заключена, кроме взятых Неизвестным человеком двугривенных и полтинников заимообразно от лиц, ослепленных ленкоранскими миллионами.
Поэтому Неизвестный человек всегда ходил в сапогах, подметки которых отваливались у носка, как челюсти старых развратников, а конец пояса, которым он перетягивал свой стан, облеченный в фантастический бешмет, - этот конец делался все длиннее и длиннее, хлопая даже по коленям подвижного Неизвестного человека.
В противовес своему энергичному приятелю бывший телеграфист Надькин выказывал себя человеком ленивым, малоподвижным, с определенной склонностью к философским размышлениям.
Может быть, если бы он учился, из него вышел бы приличный приват-доцент.
А теперь хотя и он любил поговорить, но слов у него вообще не хватало, и он этот недостаток восполнял такой страшной жестикуляцией, что его жилистые, грязные кулаки, кое-как прикрепленные к двум вялым рукам-плетям, во время движения издавали даже свист, как камни, выпущенные из пращи.
Грязная форменная тужурка, обтрепанная, с громадными вздутиями на тощих коленях, брюки и фуражка с полуоторванным козырьком - все это, как пожар Москве, служило украшением Надькину.
II
Сегодня, в ясный пасхальный день, друзья наслаждались к полном объеме: солнце грело, бока нежила светлая, весенняя, немного примятая травка, а на разостланной газете были разложены и расставлены, не без уклона в сторону буржуазности, полдюжины крашеных яиц, жареная курица, с поларшина свернутой бубликом "малороссийской" колбасы, покривившийся от рахита кулич, увенчанный сахарным розаном, и бутылка водки.
Ели и пили истово, как мастера этого дела. Спешить было некуда; отдаленный перезвон колоколов навевал на душу тихую задумчивость, и, кроме того, оба чувствовали себя по-праздничному, так как голову Неизвестного человека украшала новая барашковая шапка, выменянная у ошалевшего горожанина чуть ли не на сто десятин ленкоранского леса, а телеграфист Надькин украсил грудь букетом подснежников и, кроме того, еще с утра вымыл руки и лицо.
Поэтому оба и были так умилительно-спокойны и неторопливы.
Прекрасное должно быть величаво...
Поели...
Телеграфист Надькин перевернулся на спину, подставил солнечным лучам сразу сбежавшуюся в мелкие складки прищуренную физиономию и с негой в голосе простонал:
- Хо-ро-шо!
- Это что, - мотнул головой Неизвестный человек, шлепая ради забавы отклеившейся подметкой. - Разве так бывает хорошо? Вот когда я свои ленкоранские леса сплавлю, - вот жизнь пойдет. Оба, брат, из фрака не вылезем... На шампанское чихать будем. Впрочем, продавать не все нужно: я тебе оставлю весь участок, который на море, а себе возьму на большой дороге, которая на Тавриз. Ба-альшие дела накрутим!
- Спасибо, брат, - разнеженно поблагодарил Надькин. - Я тебе тоже... гм!.. Хочешь папироску?
- Дело. Але-гоп!
Неизвестный поймал брошенную ему папироску, лег около Надькина, и синий дымок поплыл, сливаясь с синим небом...
III
- Хо-ррро-шо! Верно?
- Да.
- А я, брат, так вот лежу и думаю: что будет, если я помру?
- Что будет? - хладнокровно усмехнулся Неизвестный человек. - Землетрясение будет!.. Потоп! Скандал!.. Ничего не будет!!
- Я тоже думаю, что ничего, - подтвердил Надькин. - Все тоже сейчас же должно исчезнуть: солнце, земной шар, пароходы разные - ничего не останется!
Неизвестный человек поднялся на одном локте и тревожно спросил:
- То есть... Как же это?
- Да так. Пока, - я жив, все это для меня и нужно, а раз помру, на кой оно тогда черт!
- Постой, брат, постой... Что это ты за такая важная птица, что раз помрешь, так ничего и не нужно?
Со всем простодушием настоящего эгоиста Надькин повернул голову к другу и спросил:
- А на что же оно тогда?
- Да ведь другие-то останутся?!
- Кто другие?
- Ну, люди разные... Там, скажем, чиновники, женщины, министры, лошади... Ведь им жить надо?
- А на что?
- "На что, на что"! Плевать им на тебя, что ты умер. Будут себе жить, да и все.
- Чудак! - усмехнулся телеграфист Надькин, нисколько не обидясь. - Да на что же им жить, раз меня уже нет?
- Да что ж они, для тебя только и живут, что ли? - с горечью и обидой в голосе вскричал продавец ленкоранских лесов.
- А то как же? Вот чудак - больше им жить для чего же? - Ты это... серьезно?
Злоба, досада на наглость и развязность Надькина закипели в душе Неизвестного. Он даже не мог подобрать слов, чтобы выразить свое возмущение,кроме короткой мрачной фразы:
- Вот сволочь!
Надькин молчал.
Сознание своей правоты ясно виднелось на лице его.
IV
- Вот нахал! Да что ж ты, значит, скажешь: что вот сейчас там, в Петербурге или в Москве, генералы разные, сенаторы, писатели, театры - все это для тебя?
- Для меня. Только их там сейчас никого нет. Ни генералов, ни театров. Не требуется.
- А где же они? Где?!
- Где? Нигде.
- ?!! ?!!
- А вот если я, скажем, собрался, в Петербург проехал, - все бы они сразу и появились на своих местах. Приехал, значит, Надькин, и все сразу оживилось: дома выскочили из земли, извозчики забегали, дамочки, генералы, театры заиграли... А как уеду - опять ничего не будет. Все исчезнет.
- Ах, подлец!.. Ну, и подлец же!.. Бить тебя за такие слова - и мало. Станут ради тебя генералов, министров затруднять! Что ты за цаца такая?
Тень задумчивости легла на лицо Надькина.
- Я уже с детства об этом думаю: что ни до меня ничего не было, ни после меня ничего не будет... Зачем? Жил Надькин - все было для Надькина. Нет Надькина - ничего не надо.
- Так почему же ты, если ты такая важная персона, не король какой-нибудь или князь?
- А зачем? Должен быть порядок. И король нужен для меня и князь. Это, брат, все предусмотрено.
Тысяча мыслей терзала немного охмелевшую голову Неизвестного человека.
- Что ж, по-твоему, - сказал он срывающимся от гнева голосом, - сейчас и города нашего нет, если ты из него вышел?
- Конечно, нет.
- А посмотри, вон колокольня... Откуда она взялась?
- Ну, раз я на нее смотрю, она, конечно, и появляется. А раз отвернусь - зачем ей быть? Для чего?
- Вот свинья! А вот ты отвернись, а я буду смотреть - посмотрим, исчезнет она или нет?
- Незачем это, - холодно отвечал Надькин. - Разве мне не все равно, будет тебе казаться эта колокольня или нет?
Оба замолчали.
V
- Постой, постой! - вдруг горячо замахал руками Неизвестный человек. - А я, что ж, по-твоему, если умру... Если раньше тебя, тоже все тогда исчезнет?
- Зачем же ему исчезать, - удивился Надькин, - раз я останусь жить? Если ты помрешь, - значит, помер просто, чтобы я это чувствовал и чтоб я поплакал над тобой.
И, встав с земли и стоя на коленях, спросил ленкоранский лесоторговец сурово:
- Значит, выходит, что и я только для тебя существую, значит, и меня нет, ежели ты на меня не смотришь?
- Ты? - нерешительно промямлил Надькин.
В душе его боролись два чувства: нежелание обидеть друга и стремление продолжить до конца, сохранить всю стройность своей философской системы.
Философская сторона победила.
- Да! - твердо сказал Надькин. - Ты тоже. Может, ты и появился на свет для того, чтобы для меня достать кулич, курицу и водку и составить мне компанию.
Вскочил на ноги ленкоранский продавец... Глаза его метали молнии. Хрипло вскричал:
- Подлец ты, подлец, Надькин! Знать я тебя больше не хочу!! Извольте видеть, мать меня на что рожала, мучилась, грудью кормила, а потом беспокоилась и страдала за меня?! Зачем? Для чего? С какой радости?.. Да для того, видите ли, чтобы я компанию составил безработному телеграфистишке Надькину? А?! Для него я рос, учился, с ленкоранскими лесами дело придумал, у Гикина курицу и водку на счет лесов скомбинировал. Для тебя? Провались ты! Не товарищ я тебе больше, чтоб тебе лопнуть!
Нахлобучив шапку на самые брови и цепляясь полуоторванной подметкой о кочки, стал спускаться Неизвестный человек с пригорка, направляясь к городу. А Надькин печально глядел ему вслед и, сдвинув упрямо брови, думал по-прежнему, как всегда он думал: "Спустится с пригорка, зайдет за перелесок и исчезнет... Потому, раз он от меня ушел, зачем ему существовать? Какая цель? Хо!"
И сатанинская гордость расширила болезненное, хилое сердце Надькина и освещала лицо его адским светом.
Второй - только кусочек. Сценка из классика который, похоже на то, скоро перестанет быть классиком:
Максим Горький. "На дне"
Актер (громко, как бы вдруг проснувшись).
Вчера,в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм - совершенно отравлен алкоголем...
Сатин (улыбаясь). Органон...
Актер (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм...
Сатин. Сикамбр...
Актер (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю - серьезно... да. Если организм - отравлен... значит - мне вредно мести пол... дышать пылью...
Сатин. Макробиотика... ха!
Бубнов. Ты чего бормочешь?
Сатин. Слова... А то еще есть - транс-сцедентальный...
Бубнов. Это что?
Сатин. Не знаю... забыл...
Бубнов. А к чему говоришь?
Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова...все наши слова - надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз...
Актер. В драме "Гамлет" говорится: "Слова,слова,слова!" Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика...
Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь?
Актер. Не твое дело (Ударяет себя в грудь рукой.) "Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!.."
За сценой, где-то далеко, - глухой шум, крики, свисток полицейского.
Клещ садится за работу и скрипит подпилком.
Сатин. Люблю непонятные, редкие слова...Когда я был мальчишкой... служил на телеграфе... я много читал книг...
Бубнов. А ты был и телеграфистом?
Сатин. Был... (Усмехаясь.) Есть очень хорошие книги...и множество любопытных слов... Я был образованным человеком... знаешь?
И тут нужно остановиться и вглядеться. Два автора-современника разных политических убеждений и разных судеб отметили один и тот же типаж. Видимо, картинка эта была обычна для того времени, видимо "бывший телеграфист" был знаковой фигурой. Горький поселил в ночлежке,если верить Гиляровскому, обычный набор обитателей дна, по штуке от каждого типа. Надо полагать, и Аверченко неспроста сделал своего героя - телеграфистом.
Вспомним историю, постараемся оценить чем и кем были телеграфисты в российской жизни сто лет назад.
Электрический телеграф начали изобретать в последние годы 18 века почти одновременно во всех более-менее развитых по тем временам странах. Как будто кто-то махнул флажком. И к 1840 году было предложено уже около 50 различных систем, причём некоторые даже использовались на практике! К тому же, во многих странах исправно действовал оптический телеграф, на основе башен с семафорами, действовавших по тому же принципу, что флажная сигнализация на морском флоте. Поэтому, когда в 1837 году американский художник Самуэль Морзе изобрёл свой простой, надёжный и дешёвый телеграфный аппарат, для него уже была готова вся необходимая инфраструктура.
В 1844 году в Америке заработала первая телеграфная линия на системе Морзе.
В 1852 первая телеграфная линия заработала в России (8 лет для 19 века - это, считай, мгновенно).
А уже в 1855, через три года (!), телеграфными линиями были связаны ВСЕ губернские города центральной России, работали линии на Киев, Крым, Молдову и Варшаву.
Развитие техники оставим в стороне, нас интересуют люди.
Для работы на телеграфной станции нужны были грамотные специалисты. Много грамотных специалистов: помимо того, что на центральных станциях нужен был немалый штат, телеграфные аппараты стояли на каждой железнодорожной станции. Сигнал в кабеле ослабевает с ростом расстояния, и уже поэтому через каждые 100-200 километров требовалось ставить усилительный аппарат, который принимал сигнал и тут же, через усиливающее реле, отправлял его дальше. Но телеграф использовался и для связи между железнодорожными станциями... Каждая телеграфная станция - это хотя бы один телеграфист и его помощник.
Телеграфист должен был неплохо знать физику - электричество и механику - чтобы обслуживать и при нужде быстро чинить свой аппарат, должен был знать химию, чтобы обслуживать электрические батареи и, при нужде, самому изготовить источники тока из подручных материалов. И, разумеется, телеграфист должен был быть просто грамотен, чтобы уметь принять и передать телеграмму полную незнакомых слов. Бывало, что связь между станциями нарушалась и телеграфный аппарат не мог передать дальше уже принятые телеграммы. Телеграфист должен был наладить связь, а потом руками заново набить все принятые телеграммы, и сделать это быстро.
Первое время в телеграфисты набирали выпускников инженерных специальностей институтов и университетов, а им в помощники - флотских и армейских сигнальщиков. Разумеется, в этом случае телеграфист оказывался одним из немногих образованных людей где-нибудь в маленьком городке. А на какой-нибудь узловой станции, ещё не обросшей жителями, он мог вообще оказаться в обществе полусонного начальника станции, попа из ближайшего села и местного учителя.
Первые годы телеграфисты оказались на острие технического прогресса. Их положение в обществе было сродни тому, которое несколько позже заняли лётчики, потом космонавты, а в недавние годы - "программисты". Но это кончилось почти так же быстро, как и началось. Как только была наработана практика использования телеграфа, открылись десятки школ телеграфистов, в которых простых выпускников реальных училищ или неудавшихся гимназистов учили простому набору рутинных операций, позволявших без особых трудностей исполнять рутинную работу на телеграфной станции. Вместо понимания непростых физических процессов требовалось только знать, на какую кнопку нажать и когда ударить в бубен.
Единственное, чего не удалось свести в служебные инструкции - того, как в случае обрыва и восстановления связи передать накопившийся ворох телеграфных лент обратно в линию без искажения смысла. Решение нашли простое и действенное: телеграфистам вменили в обязанность ЧИТАТЬ. Во всё свободное время сидеть и читать - словари, энциклопедии, газеты и журналы. Чтобы набирать словарный запас. Чтобы встретившееся незнакомое слово не вызвало ступор, чтобы при передаче не путать Тигр с Тибром, Суллу с Суламифью и "силуэты" с "сигаретами".
В результате, телеграфисты на общем фоне продолжали выглядеть интеллектуальной элитой... В среднем, конечно. Были и такие, как вышеупомянутый Надькин, которому учение не пошло впрок, и такие как Сатин, который, судя по всему, спился от скуки или подсел на картёжную игру, или всё это вместе. Но те, кто оставался - те да, долго определяли эталон образовательного уровня элиты имперской провинции и лицо российской интеллигенции. Знание и эрудицию вместо понимания сути происходящего и уверенность в собственной непогрешимости. До тех пор, пока прогресс не вывел на передний план новые иконы общественного вкуса.
Хочешь - не хочешь, придётся признать, что современные IT-шники прошли тот же эволюционный путь. От компьютерных богов, гениев системотехники и программирования, понимавших как каждая команда проходит по транзисторам АЛУ, до эникейщиков с буном, занимающих в общественной иерархии место чуть выше сантехника.
-------------------------------------------------
Ильф и Петров. "Золотой телёнок"
Лоханкин смахнул с бороды затесавшиеся туда крошки, бросил на жену осторожный, косой взгляд и затих на своем диване. Ему очень не хотелось расставаться с Варварой. Наряду с множеством недостатков у Варвары были два существенных достижения: большая белая грудь и служба. Сам Васисуалий никогда и нигде не служил. Служба помешала бы ему думать о значении русской интеллигенции, к каковой социальной прослойке он причислял и себя. Таким образом, продолжительные думы Лоханкина сводились к приятной и близкой теме: «Васисуалий Лоханкин и его значение», «Лоханкин и трагедия русского Либерализма», «Лоханки и его роль в русской революции». Обо всем этом было легко и покойно думать, разгуливая по комнате в фетровых сапожках, купленных на Варварины деньги, и поглядывая на любимый шкаф, где мерцали церковным золотом корешки брокгаузовского энциклопедического словаря. Подолгу стаивал Васисуалий перед шкафом, переводя взоры с корешка на корешок. По ранжиру вытянулись там дивные образцы переплетного искусства: Большая медицинская энциклопедия, «Жизнь животных», пудовый том «Мужчина и женщина», а также «Земля и люди» Элизе Реклю.
«Рядом с этой сокровищницей мысли, - неторопливо думал Васисуалий, - делаешься чище, как-то духовно растешь».
Придя к такому заключению, он радостно вздыхал, вытаскивал из - под шкафа «Родину» за 1899 года переплете цвета морской волны с пеной и брызгами, рассматривал картинки англо - бурской войны, объявление неизвестной дамы, под названием: «Вот как я увеличила свой бюст на шесть дюймов» - и прочие интересные штучки.
This entry was originally posted at http://kiploks.dreamwidth.org/155677.html. Please comment there using OpenID.
Для начала, целиком один малоизвестный рассказ малоизвестного классика:
Аркадий Аверченко. "Телеграфист Надькин"
I
Солнце еще не припекало. Только грело.
Его лучи еще не ласкали жгучими ласками, подобно жадным рукам любовницы; скорее нежная материнская ласка чувствовалась в теплых касаниях нагретого воздуха.
На опушке чахлого леса, раскинувшись под кустом на пригорке, благодушествовали двое: бывший телеграфист Надькин и Неизвестный человек, профессия которого заключалась в продаже горожанам колоссальных миллионных лесных участков в Ленкорани, на границе Персии. Так как для реализации этого дела требовались сразу сотни тысяч, а у горожан были в карманах, банках и чулках лишь десятки и сотни рублей, то ни одна сделка до сих пор еще не была заключена, кроме взятых Неизвестным человеком двугривенных и полтинников заимообразно от лиц, ослепленных ленкоранскими миллионами.
Поэтому Неизвестный человек всегда ходил в сапогах, подметки которых отваливались у носка, как челюсти старых развратников, а конец пояса, которым он перетягивал свой стан, облеченный в фантастический бешмет, - этот конец делался все длиннее и длиннее, хлопая даже по коленям подвижного Неизвестного человека.
В противовес своему энергичному приятелю бывший телеграфист Надькин выказывал себя человеком ленивым, малоподвижным, с определенной склонностью к философским размышлениям.
Может быть, если бы он учился, из него вышел бы приличный приват-доцент.
А теперь хотя и он любил поговорить, но слов у него вообще не хватало, и он этот недостаток восполнял такой страшной жестикуляцией, что его жилистые, грязные кулаки, кое-как прикрепленные к двум вялым рукам-плетям, во время движения издавали даже свист, как камни, выпущенные из пращи.
Грязная форменная тужурка, обтрепанная, с громадными вздутиями на тощих коленях, брюки и фуражка с полуоторванным козырьком - все это, как пожар Москве, служило украшением Надькину.
II
Сегодня, в ясный пасхальный день, друзья наслаждались к полном объеме: солнце грело, бока нежила светлая, весенняя, немного примятая травка, а на разостланной газете были разложены и расставлены, не без уклона в сторону буржуазности, полдюжины крашеных яиц, жареная курица, с поларшина свернутой бубликом "малороссийской" колбасы, покривившийся от рахита кулич, увенчанный сахарным розаном, и бутылка водки.
Ели и пили истово, как мастера этого дела. Спешить было некуда; отдаленный перезвон колоколов навевал на душу тихую задумчивость, и, кроме того, оба чувствовали себя по-праздничному, так как голову Неизвестного человека украшала новая барашковая шапка, выменянная у ошалевшего горожанина чуть ли не на сто десятин ленкоранского леса, а телеграфист Надькин украсил грудь букетом подснежников и, кроме того, еще с утра вымыл руки и лицо.
Поэтому оба и были так умилительно-спокойны и неторопливы.
Прекрасное должно быть величаво...
Поели...
Телеграфист Надькин перевернулся на спину, подставил солнечным лучам сразу сбежавшуюся в мелкие складки прищуренную физиономию и с негой в голосе простонал:
- Хо-ро-шо!
- Это что, - мотнул головой Неизвестный человек, шлепая ради забавы отклеившейся подметкой. - Разве так бывает хорошо? Вот когда я свои ленкоранские леса сплавлю, - вот жизнь пойдет. Оба, брат, из фрака не вылезем... На шампанское чихать будем. Впрочем, продавать не все нужно: я тебе оставлю весь участок, который на море, а себе возьму на большой дороге, которая на Тавриз. Ба-альшие дела накрутим!
- Спасибо, брат, - разнеженно поблагодарил Надькин. - Я тебе тоже... гм!.. Хочешь папироску?
- Дело. Але-гоп!
Неизвестный поймал брошенную ему папироску, лег около Надькина, и синий дымок поплыл, сливаясь с синим небом...
III
- Хо-ррро-шо! Верно?
- Да.
- А я, брат, так вот лежу и думаю: что будет, если я помру?
- Что будет? - хладнокровно усмехнулся Неизвестный человек. - Землетрясение будет!.. Потоп! Скандал!.. Ничего не будет!!
- Я тоже думаю, что ничего, - подтвердил Надькин. - Все тоже сейчас же должно исчезнуть: солнце, земной шар, пароходы разные - ничего не останется!
Неизвестный человек поднялся на одном локте и тревожно спросил:
- То есть... Как же это?
- Да так. Пока, - я жив, все это для меня и нужно, а раз помру, на кой оно тогда черт!
- Постой, брат, постой... Что это ты за такая важная птица, что раз помрешь, так ничего и не нужно?
Со всем простодушием настоящего эгоиста Надькин повернул голову к другу и спросил:
- А на что же оно тогда?
- Да ведь другие-то останутся?!
- Кто другие?
- Ну, люди разные... Там, скажем, чиновники, женщины, министры, лошади... Ведь им жить надо?
- А на что?
- "На что, на что"! Плевать им на тебя, что ты умер. Будут себе жить, да и все.
- Чудак! - усмехнулся телеграфист Надькин, нисколько не обидясь. - Да на что же им жить, раз меня уже нет?
- Да что ж они, для тебя только и живут, что ли? - с горечью и обидой в голосе вскричал продавец ленкоранских лесов.
- А то как же? Вот чудак - больше им жить для чего же? - Ты это... серьезно?
Злоба, досада на наглость и развязность Надькина закипели в душе Неизвестного. Он даже не мог подобрать слов, чтобы выразить свое возмущение,кроме короткой мрачной фразы:
- Вот сволочь!
Надькин молчал.
Сознание своей правоты ясно виднелось на лице его.
IV
- Вот нахал! Да что ж ты, значит, скажешь: что вот сейчас там, в Петербурге или в Москве, генералы разные, сенаторы, писатели, театры - все это для тебя?
- Для меня. Только их там сейчас никого нет. Ни генералов, ни театров. Не требуется.
- А где же они? Где?!
- Где? Нигде.
- ?!! ?!!
- А вот если я, скажем, собрался, в Петербург проехал, - все бы они сразу и появились на своих местах. Приехал, значит, Надькин, и все сразу оживилось: дома выскочили из земли, извозчики забегали, дамочки, генералы, театры заиграли... А как уеду - опять ничего не будет. Все исчезнет.
- Ах, подлец!.. Ну, и подлец же!.. Бить тебя за такие слова - и мало. Станут ради тебя генералов, министров затруднять! Что ты за цаца такая?
Тень задумчивости легла на лицо Надькина.
- Я уже с детства об этом думаю: что ни до меня ничего не было, ни после меня ничего не будет... Зачем? Жил Надькин - все было для Надькина. Нет Надькина - ничего не надо.
- Так почему же ты, если ты такая важная персона, не король какой-нибудь или князь?
- А зачем? Должен быть порядок. И король нужен для меня и князь. Это, брат, все предусмотрено.
Тысяча мыслей терзала немного охмелевшую голову Неизвестного человека.
- Что ж, по-твоему, - сказал он срывающимся от гнева голосом, - сейчас и города нашего нет, если ты из него вышел?
- Конечно, нет.
- А посмотри, вон колокольня... Откуда она взялась?
- Ну, раз я на нее смотрю, она, конечно, и появляется. А раз отвернусь - зачем ей быть? Для чего?
- Вот свинья! А вот ты отвернись, а я буду смотреть - посмотрим, исчезнет она или нет?
- Незачем это, - холодно отвечал Надькин. - Разве мне не все равно, будет тебе казаться эта колокольня или нет?
Оба замолчали.
V
- Постой, постой! - вдруг горячо замахал руками Неизвестный человек. - А я, что ж, по-твоему, если умру... Если раньше тебя, тоже все тогда исчезнет?
- Зачем же ему исчезать, - удивился Надькин, - раз я останусь жить? Если ты помрешь, - значит, помер просто, чтобы я это чувствовал и чтоб я поплакал над тобой.
И, встав с земли и стоя на коленях, спросил ленкоранский лесоторговец сурово:
- Значит, выходит, что и я только для тебя существую, значит, и меня нет, ежели ты на меня не смотришь?
- Ты? - нерешительно промямлил Надькин.
В душе его боролись два чувства: нежелание обидеть друга и стремление продолжить до конца, сохранить всю стройность своей философской системы.
Философская сторона победила.
- Да! - твердо сказал Надькин. - Ты тоже. Может, ты и появился на свет для того, чтобы для меня достать кулич, курицу и водку и составить мне компанию.
Вскочил на ноги ленкоранский продавец... Глаза его метали молнии. Хрипло вскричал:
- Подлец ты, подлец, Надькин! Знать я тебя больше не хочу!! Извольте видеть, мать меня на что рожала, мучилась, грудью кормила, а потом беспокоилась и страдала за меня?! Зачем? Для чего? С какой радости?.. Да для того, видите ли, чтобы я компанию составил безработному телеграфистишке Надькину? А?! Для него я рос, учился, с ленкоранскими лесами дело придумал, у Гикина курицу и водку на счет лесов скомбинировал. Для тебя? Провались ты! Не товарищ я тебе больше, чтоб тебе лопнуть!
Нахлобучив шапку на самые брови и цепляясь полуоторванной подметкой о кочки, стал спускаться Неизвестный человек с пригорка, направляясь к городу. А Надькин печально глядел ему вслед и, сдвинув упрямо брови, думал по-прежнему, как всегда он думал: "Спустится с пригорка, зайдет за перелесок и исчезнет... Потому, раз он от меня ушел, зачем ему существовать? Какая цель? Хо!"
И сатанинская гордость расширила болезненное, хилое сердце Надькина и освещала лицо его адским светом.
Второй - только кусочек. Сценка из классика который, похоже на то, скоро перестанет быть классиком:
Максим Горький. "На дне"
Актер (громко, как бы вдруг проснувшись).
Вчера,в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм - совершенно отравлен алкоголем...
Сатин (улыбаясь). Органон...
Актер (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм...
Сатин. Сикамбр...
Актер (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю - серьезно... да. Если организм - отравлен... значит - мне вредно мести пол... дышать пылью...
Сатин. Макробиотика... ха!
Бубнов. Ты чего бормочешь?
Сатин. Слова... А то еще есть - транс-сцедентальный...
Бубнов. Это что?
Сатин. Не знаю... забыл...
Бубнов. А к чему говоришь?
Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова...все наши слова - надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз...
Актер. В драме "Гамлет" говорится: "Слова,слова,слова!" Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика...
Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь?
Актер. Не твое дело (Ударяет себя в грудь рукой.) "Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!.."
За сценой, где-то далеко, - глухой шум, крики, свисток полицейского.
Клещ садится за работу и скрипит подпилком.
Сатин. Люблю непонятные, редкие слова...Когда я был мальчишкой... служил на телеграфе... я много читал книг...
Бубнов. А ты был и телеграфистом?
Сатин. Был... (Усмехаясь.) Есть очень хорошие книги...и множество любопытных слов... Я был образованным человеком... знаешь?
И тут нужно остановиться и вглядеться. Два автора-современника разных политических убеждений и разных судеб отметили один и тот же типаж. Видимо, картинка эта была обычна для того времени, видимо "бывший телеграфист" был знаковой фигурой. Горький поселил в ночлежке,если верить Гиляровскому, обычный набор обитателей дна, по штуке от каждого типа. Надо полагать, и Аверченко неспроста сделал своего героя - телеграфистом.
Вспомним историю, постараемся оценить чем и кем были телеграфисты в российской жизни сто лет назад.
Электрический телеграф начали изобретать в последние годы 18 века почти одновременно во всех более-менее развитых по тем временам странах. Как будто кто-то махнул флажком. И к 1840 году было предложено уже около 50 различных систем, причём некоторые даже использовались на практике! К тому же, во многих странах исправно действовал оптический телеграф, на основе башен с семафорами, действовавших по тому же принципу, что флажная сигнализация на морском флоте. Поэтому, когда в 1837 году американский художник Самуэль Морзе изобрёл свой простой, надёжный и дешёвый телеграфный аппарат, для него уже была готова вся необходимая инфраструктура.
В 1844 году в Америке заработала первая телеграфная линия на системе Морзе.
В 1852 первая телеграфная линия заработала в России (8 лет для 19 века - это, считай, мгновенно).
А уже в 1855, через три года (!), телеграфными линиями были связаны ВСЕ губернские города центральной России, работали линии на Киев, Крым, Молдову и Варшаву.
Развитие техники оставим в стороне, нас интересуют люди.
Для работы на телеграфной станции нужны были грамотные специалисты. Много грамотных специалистов: помимо того, что на центральных станциях нужен был немалый штат, телеграфные аппараты стояли на каждой железнодорожной станции. Сигнал в кабеле ослабевает с ростом расстояния, и уже поэтому через каждые 100-200 километров требовалось ставить усилительный аппарат, который принимал сигнал и тут же, через усиливающее реле, отправлял его дальше. Но телеграф использовался и для связи между железнодорожными станциями... Каждая телеграфная станция - это хотя бы один телеграфист и его помощник.
Телеграфист должен был неплохо знать физику - электричество и механику - чтобы обслуживать и при нужде быстро чинить свой аппарат, должен был знать химию, чтобы обслуживать электрические батареи и, при нужде, самому изготовить источники тока из подручных материалов. И, разумеется, телеграфист должен был быть просто грамотен, чтобы уметь принять и передать телеграмму полную незнакомых слов. Бывало, что связь между станциями нарушалась и телеграфный аппарат не мог передать дальше уже принятые телеграммы. Телеграфист должен был наладить связь, а потом руками заново набить все принятые телеграммы, и сделать это быстро.
Первое время в телеграфисты набирали выпускников инженерных специальностей институтов и университетов, а им в помощники - флотских и армейских сигнальщиков. Разумеется, в этом случае телеграфист оказывался одним из немногих образованных людей где-нибудь в маленьком городке. А на какой-нибудь узловой станции, ещё не обросшей жителями, он мог вообще оказаться в обществе полусонного начальника станции, попа из ближайшего села и местного учителя.
Первые годы телеграфисты оказались на острие технического прогресса. Их положение в обществе было сродни тому, которое несколько позже заняли лётчики, потом космонавты, а в недавние годы - "программисты". Но это кончилось почти так же быстро, как и началось. Как только была наработана практика использования телеграфа, открылись десятки школ телеграфистов, в которых простых выпускников реальных училищ или неудавшихся гимназистов учили простому набору рутинных операций, позволявших без особых трудностей исполнять рутинную работу на телеграфной станции. Вместо понимания непростых физических процессов требовалось только знать, на какую кнопку нажать и когда ударить в бубен.
Единственное, чего не удалось свести в служебные инструкции - того, как в случае обрыва и восстановления связи передать накопившийся ворох телеграфных лент обратно в линию без искажения смысла. Решение нашли простое и действенное: телеграфистам вменили в обязанность ЧИТАТЬ. Во всё свободное время сидеть и читать - словари, энциклопедии, газеты и журналы. Чтобы набирать словарный запас. Чтобы встретившееся незнакомое слово не вызвало ступор, чтобы при передаче не путать Тигр с Тибром, Суллу с Суламифью и "силуэты" с "сигаретами".
В результате, телеграфисты на общем фоне продолжали выглядеть интеллектуальной элитой... В среднем, конечно. Были и такие, как вышеупомянутый Надькин, которому учение не пошло впрок, и такие как Сатин, который, судя по всему, спился от скуки или подсел на картёжную игру, или всё это вместе. Но те, кто оставался - те да, долго определяли эталон образовательного уровня элиты имперской провинции и лицо российской интеллигенции. Знание и эрудицию вместо понимания сути происходящего и уверенность в собственной непогрешимости. До тех пор, пока прогресс не вывел на передний план новые иконы общественного вкуса.
Хочешь - не хочешь, придётся признать, что современные IT-шники прошли тот же эволюционный путь. От компьютерных богов, гениев системотехники и программирования, понимавших как каждая команда проходит по транзисторам АЛУ, до эникейщиков с буном, занимающих в общественной иерархии место чуть выше сантехника.
-------------------------------------------------
Ильф и Петров. "Золотой телёнок"
Лоханкин смахнул с бороды затесавшиеся туда крошки, бросил на жену осторожный, косой взгляд и затих на своем диване. Ему очень не хотелось расставаться с Варварой. Наряду с множеством недостатков у Варвары были два существенных достижения: большая белая грудь и служба. Сам Васисуалий никогда и нигде не служил. Служба помешала бы ему думать о значении русской интеллигенции, к каковой социальной прослойке он причислял и себя. Таким образом, продолжительные думы Лоханкина сводились к приятной и близкой теме: «Васисуалий Лоханкин и его значение», «Лоханкин и трагедия русского Либерализма», «Лоханки и его роль в русской революции». Обо всем этом было легко и покойно думать, разгуливая по комнате в фетровых сапожках, купленных на Варварины деньги, и поглядывая на любимый шкаф, где мерцали церковным золотом корешки брокгаузовского энциклопедического словаря. Подолгу стаивал Васисуалий перед шкафом, переводя взоры с корешка на корешок. По ранжиру вытянулись там дивные образцы переплетного искусства: Большая медицинская энциклопедия, «Жизнь животных», пудовый том «Мужчина и женщина», а также «Земля и люди» Элизе Реклю.
«Рядом с этой сокровищницей мысли, - неторопливо думал Васисуалий, - делаешься чище, как-то духовно растешь».
Придя к такому заключению, он радостно вздыхал, вытаскивал из - под шкафа «Родину» за 1899 года переплете цвета морской волны с пеной и брызгами, рассматривал картинки англо - бурской войны, объявление неизвестной дамы, под названием: «Вот как я увеличила свой бюст на шесть дюймов» - и прочие интересные штучки.
This entry was originally posted at http://kiploks.dreamwidth.org/155677.html. Please comment there using OpenID.