Друг проекта "Кинопоэзия", актер и поэт Владислав Маленко, свою историю для акции #бессмертноеслово рассказал в стихотворении. Так как у Влада нет аккаунта в ЖЖ, мы решили опубликовать его в своем.
У тебя одно на уме, дура. Но продолжим. Ну что, евреи быстро поняли, что театр - это сила. И стали ставить свои пьесы. Простенько и со вкусом. И для начала устроили холокост не англичанам, не испанцам, не немцам, а русским - которые евреям абсолютно ничего плохого не сделали. Напротив - дали евреям приют, когда евреев гнала в шею вся цивилизованная Европа. Спасибо, ребята. Гран мерси. Мы вам этого никогда не забудем.
И я вернусь к Островскому.
“...Случайно попал в театр Сережа. Среди красноармейцев нашел Устинович. Поздно ночью, провожая ее на станцию, спросил: - “Почему, товарищ Рита, мне всегда хочется тебя видеть? С тобой так хорошо. После встречи бодрости больше и работать хочется без конца.” (Угораю! Я это обязательно где-нибудь использую! Самой мне такого не придумать!) “Вот что, товарищ Брузжак, давай условимся в дальнейшем, что ты не будешь пускаться в лирику. Я этого не люблю.” Сережа покраснел как школьник, получивший выговор. - Я тебе как другу сказал,- ответил он,- а ты меня... Что я такого контрреволюционного сказал? Больше, товарищ Устинович, я, конечно, говорить не буду...” “На совещание в ревком приехала Устинович. Отведя Сережу в сторону, она спокойно спросила: - Ты что, в мещанское самолюбие ударился? Личный разговор переводишь на работу? Это, товарищ, никуда не годится. И опять при случае стал забегать Сережа в зеленый вагон. Провожал ее на станцию и, прощаясь, крепко-крепко жал руку. Устинович сердито руку отдернула. И опять долгое время в агитпроповский вагон не заглядывал. Нарочно не встречался с Ритой даже тогда, когда надо было. А на ее настойчивое требование объяснить свое поведение с размаху отрубил: - Что мне с тобой говорить? Опять пришьешь какое-нибудь мещанство или измену рабочему классу.”
Потом Серегу-гоя побили крестьяне при попытке отнять сено, которое не он косил. Но не убили, прошу заметить. Отлеживался. В село послали отряд и крестьян перестреляли - кулацкая банда, ясное дело! Сено отняли. А к Сереге “приходила Устинович. В первый раз в этот вечер он почувствовал ее пожатие, такое ласковое и крепкое, на которое он никогда бы не решился.”
То есть: - она затравила его, глупого гоя, а теперь дает поблажку. Теперь можно. Теперь он в ее власти и с крючка уже не сорвется. А он, дурак, даже не понимает что происходит. Борьба за лидерство. Из двоих кто-то должен быть седоком, а кто-то лошадью. Седок - жидовка. Лошадь - глупый гой. Это ничего, что он будет на ней прыгать, а не она на нем - лидер все равно она. И вот наступает момент полного одоления и подчинения. Серега заскочил в вагон и после всякого ля-ля: “- Пойду в лес, искупаюсь в озере.
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Reply
Но продолжим.
Ну что, евреи быстро поняли, что театр - это сила. И стали ставить свои пьесы. Простенько и со вкусом. И для начала устроили холокост не англичанам, не испанцам, не немцам, а русским - которые евреям абсолютно ничего плохого не сделали. Напротив - дали евреям приют, когда евреев гнала в шею вся цивилизованная Европа. Спасибо, ребята. Гран мерси. Мы вам этого никогда не забудем.
И я вернусь к Островскому.
“...Случайно попал в театр Сережа. Среди красноармейцев нашел Устинович. Поздно ночью, провожая ее на станцию, спросил: - “Почему, товарищ Рита, мне всегда хочется тебя видеть? С тобой так хорошо. После встречи бодрости больше и работать хочется без конца.” (Угораю! Я это обязательно где-нибудь использую! Самой мне такого не придумать!)
“Вот что, товарищ Брузжак, давай условимся в дальнейшем, что ты не будешь пускаться в лирику. Я этого не люблю.”
Сережа покраснел как школьник, получивший выговор.
- Я тебе как другу сказал,- ответил он,- а ты меня... Что я такого контрреволюционного сказал? Больше, товарищ Устинович, я, конечно, говорить не буду...”
“На совещание в ревком приехала Устинович. Отведя Сережу в сторону, она спокойно спросила:
- Ты что, в мещанское самолюбие ударился? Личный разговор переводишь на работу? Это, товарищ, никуда не годится.
И опять при случае стал забегать Сережа в зеленый вагон. Провожал ее на станцию и, прощаясь, крепко-крепко жал руку.
Устинович сердито руку отдернула. И опять долгое время в агитпроповский вагон не заглядывал. Нарочно не встречался с Ритой даже тогда, когда надо было. А на ее настойчивое требование объяснить свое поведение с размаху отрубил:
- Что мне с тобой говорить? Опять пришьешь какое-нибудь мещанство или измену рабочему классу.”
Потом Серегу-гоя побили крестьяне при попытке отнять сено, которое не он косил. Но не убили, прошу заметить. Отлеживался. В село послали отряд и крестьян перестреляли - кулацкая банда, ясное дело! Сено отняли. А к Сереге “приходила Устинович. В первый раз в этот вечер он почувствовал ее пожатие, такое ласковое и крепкое, на которое он никогда бы не решился.”
То есть: - она затравила его, глупого гоя, а теперь дает поблажку. Теперь можно. Теперь он в ее власти и с крючка уже не сорвется. А он, дурак, даже не понимает что происходит. Борьба за лидерство. Из двоих кто-то должен быть седоком, а кто-то лошадью. Седок - жидовка. Лошадь - глупый гой. Это ничего, что он будет на ней прыгать, а не она на нем - лидер все равно она.
И вот наступает момент полного одоления и подчинения. Серега заскочил в вагон и после всякого ля-ля:
“- Пойду в лес, искупаюсь в озере.
Reply
Leave a comment