Карнавала не убудет
Стыдно признаваться в собственных ошибках, но иногда приходится. Увидев в свое время афишу фильма «Горько», я лишь брезгливо поморщился. Потом картина уже случайно попалась мне в телевизоре, и я разглядел за раздолбайским гонором «нового русского кино» вполне себе философское размышление о совсем не загадочной русской душе. Пусть и размышление несколько второй свежести - отдавая должное лихости диалогов, нужно отметить, что идеологически «Горько» абсолютно вторичен по отношению к 20-летней давности фильму Павла Лунгина «Свадьба», где уже тогда в пьяном угаре были разложены по полочкам все извечные русские вопросы и извечные русские типажи. В «Горько», впрочем, они тоже представлены весьма колоритно - Урка, Чиновник, Мажорка, Интеллигент, Хабалка, Пролетарий: все родные, узнаваемые.
Поводом для написания рецензии стал выход и просмотр второй части фильма, которая хоть и кажется куда менее яркой, но проливает больше света на понимание части первой, да и авторского замысла в целом. «Горько 2» - вообще ни разу не комедия, и дело даже не в том, что карнавал теперь вертится вокруг не свадьбы, а похорон - в русской народной традиции одно от другого зачастую трудноотличимо, и кино в том числе про это, но не только. Пафос второго фильма вырастает из обычного зубоскальства к прямой и вполне трендовой пропаганде традиционных ценностей, особо актуальных в период мобилизационной экономики. Лучшая политическая шутка года («Как бабу будем делить? - Как Крым. Моя и все») здесь служит вишенкой на торте геленджикской Санта-Барбары с начинкой из любви, дружбы и семьи.
Катализатором развития сюжета становится помянутый вскользь в первой части Витька Каравай - кореш отчима невесты, который появляется на авансцене аккурат в день фиктивной смерти своего армейского товарища, скрывающегося в гробу от происков активных конкурентов по бизнесу. Собственно, вся картина - развернутое на полтора часа противопоставление Бориса Иваныча и Каравая. Первый - хамоватый жлоб, достающий всех родственников придирками и нотациями, причем лежа в гробу занудствовать ему удается даже лучше, чем при жизни; второй - вроде как душевный и при том состоятельный Оле-Лукойе, не без тех же вдв-шных замашек, но все-таки выгодно отличающийся от своего однополчанина. Однако, когда перед всей семейной кунсткамерой встает жесткий выбор - тот или другой, община не без колебаний, но бесповоротно выбирает первого - вора, хама и жлоба, но своего.
Авторов обеих частей «Горько» стоит похвалить хотя бы за правильно нащупанное столь важное для малозагадочной русской души понятие «свои» и попытку его карнавального осмысления. Получается, если следовать букве и духу сюжета, «своим» для нашего человека становится лишь тот, с кем ты вместе помучался - пусть даже и мучился из-за него же. Невесть откуда появившийся благодетель в голубом вертолете - или белом внедорожнике, как в данном случае - вызовет скорее подозрение, а тот, с кем съел пуд соли, отсидел или отслужил - родня, независимо от того, сколько гадостей от этой родни тебе прилетело. Хрестоматийное «русские на войне своих не бросают» в «Горько» адаптировано к свадьбе, похоронам, застолью, драке - да в общем, к любой типичной ситуации нашей жизни, где заздравное и заупокойное зачастую так трудно отличить друг от друга. И правы будут те, кто упрекнет «Горько» в том, что оба фильма представляют собой всего лишь видеоряд для песен Лепса - только вот претензии эти не к кино, а к нам самим.
Поводом для написания рецензии стал выход и просмотр второй части фильма, которая хоть и кажется куда менее яркой, но проливает больше света на понимание части первой, да и авторского замысла в целом. «Горько 2» - вообще ни разу не комедия, и дело даже не в том, что карнавал теперь вертится вокруг не свадьбы, а похорон - в русской народной традиции одно от другого зачастую трудноотличимо, и кино в том числе про это, но не только. Пафос второго фильма вырастает из обычного зубоскальства к прямой и вполне трендовой пропаганде традиционных ценностей, особо актуальных в период мобилизационной экономики. Лучшая политическая шутка года («Как бабу будем делить? - Как Крым. Моя и все») здесь служит вишенкой на торте геленджикской Санта-Барбары с начинкой из любви, дружбы и семьи.
Катализатором развития сюжета становится помянутый вскользь в первой части Витька Каравай - кореш отчима невесты, который появляется на авансцене аккурат в день фиктивной смерти своего армейского товарища, скрывающегося в гробу от происков активных конкурентов по бизнесу. Собственно, вся картина - развернутое на полтора часа противопоставление Бориса Иваныча и Каравая. Первый - хамоватый жлоб, достающий всех родственников придирками и нотациями, причем лежа в гробу занудствовать ему удается даже лучше, чем при жизни; второй - вроде как душевный и при том состоятельный Оле-Лукойе, не без тех же вдв-шных замашек, но все-таки выгодно отличающийся от своего однополчанина. Однако, когда перед всей семейной кунсткамерой встает жесткий выбор - тот или другой, община не без колебаний, но бесповоротно выбирает первого - вора, хама и жлоба, но своего.
Авторов обеих частей «Горько» стоит похвалить хотя бы за правильно нащупанное столь важное для малозагадочной русской души понятие «свои» и попытку его карнавального осмысления. Получается, если следовать букве и духу сюжета, «своим» для нашего человека становится лишь тот, с кем ты вместе помучался - пусть даже и мучился из-за него же. Невесть откуда появившийся благодетель в голубом вертолете - или белом внедорожнике, как в данном случае - вызовет скорее подозрение, а тот, с кем съел пуд соли, отсидел или отслужил - родня, независимо от того, сколько гадостей от этой родни тебе прилетело. Хрестоматийное «русские на войне своих не бросают» в «Горько» адаптировано к свадьбе, похоронам, застолью, драке - да в общем, к любой типичной ситуации нашей жизни, где заздравное и заупокойное зачастую так трудно отличить друг от друга. И правы будут те, кто упрекнет «Горько» в том, что оба фильма представляют собой всего лишь видеоряд для песен Лепса - только вот претензии эти не к кино, а к нам самим.