«Если б жизнь, как киноплёнку, прокрутить …»
Одно дело просто, посидеть, пофантазировать, как было бы здорово, если бы… И, «если бы» - действительно, «бы», то - с какого момента. И как, возможно, сохранился бы в подобном случае наш приобретённый жизненный опыт, знания и т.д. Эх, как говорится, «жизнь моя - кинематограф…»
Допустим же, что вот она у меня в руках. Коробка с плёнкой тридцать пять миллиметров. Триста метров. Десять минут. Одна часть. Один метр проходит за две секунды. В метре пятьдесят два кадра. Каждый двадцать пятый кадр - первый кадр из последующих двадцати пяти - не более того. О плёнке, как и о бытии, сложено немало мифов.
Сколько там чего, в метрах, футах, кадрах - каждый, кто более-менее силён в математике, легко вычислит соотношение длин. Я в математике не сильна и не считаю. Я знаю только, что в метре - пятьдесят два кадра и редкий человек проживает в своей жизни два метра, а это, в масштабах Вселенной, от силы-то полторы секунды…
Кинокадр отличается от фотокадра тем, что он всегда горизонтальный. Сбоку печатается звуковая дорожка. Кстати, понятие кадра в кино совершенно иное, нежели в фотографии. Каждая отдельная фаза движения называется кадриком. Мы, всё-таки, будем мыслить масштабами Кадра.
Кадр это - кусок плёнки от склейки до склейки. В жизни - довольно большой, либо предельно малый отрезок времени. План - то, что видит камера в данный момент. В жизни же - то, что определённо покуривает «Верховный сценарист», выписывая наши судьбы.
По краям плёнки идёт перфорация. Движение плёнки в аппарате дискретно. После того, как кадр экспонирован, объектив закрывается обтюратором и специальный шип, хватая каждую четвёртую перфорацию, перетаскивает плёнку для экспонирования следующего кадра. Треск, который мы слышим при работе аппаратов это - главным образом работа обтюратора. Сердца камеры.
Чтобы не порвать перфорацию, при зарядке катушки плёнки в аппарат закладывается петля. Иначе машина начнёт «стричь». Но за рваную перфорацию даже категорию копии не понижают. Переклеивают её на специальном прессе обычным скотчем, и всё. Если бы и в жизни было всё так же просто! Хотя и здесь петля, порой может многое исправить…
Видали, сколько интересного могут рассказать «за жизнь» люди ХХ, аналогового века?! Наше «кино» - ещё светопись. Le grand marriage dе Lumiere avec l’Obscurite.
Что скажет о своём «кино» человек-цифра, держа в руках плоскую зеркальную болванку? Как с неё открутить назад?! Её можно, правда, переписать, если она технически предполагает такую возможность. У нас же, как в жизни, всё набело! Дубли? Дубли тоже бывают. Но, в жизни, в отличие от кино, дубль - не поиск лучшего варианта, а свидетельство того, что она, жизнь, ничему-то тебя не учит…
Итак, у меня в руках коробка плёнки. На этикетке написано: «Негатив». У кого-то, может быть «Позитив». А у меня - так.
Последние двадцать-двадцать пять лет идут сразу в корзину. Выбрать там нечего. Я даже не заметила, как они прошли.
Что же там было? Знакомства с интересными людьми? К чёрту людей! В корзину! Кому интересно, пусть копаются там, выбирают для себя кадры - я объясню, кто на них. А остальное - фантомы, тени, псевдолюди, эрзац-надежды, иллюзии.
Работа. Попытки разорвать замкнутый круг, сказать слово, сделать дело. Творческие сообщества с нетворческой изнанкой. Тусовки, учёбы… Школа жизни, школа социума, две киношколы.
Я отмотала бы до ВГИКа. Это было счастливое время. Очень бедное. Почти голодное. Но счастливое. Насыщенное. Золотое было время! Но, что изменила бы подобная перемотка, если на дворе всё равно стояли бы во весь рост девяностые?! Тогда надо мной был просто открытый канал. Я наитием находила ответы на очень многие вопросы, которые куда проще было бы разрешить, имея некоторый, подкреплённый реальными знаниями, багаж.
По условиям можно снова и снова отматывать до определённых моментов без конца. Чтобы вновь и вновь вызывать в памяти тёплые ассоциации, возрождать прежние ощущения, чувства причастности к Искусству, уверенности в том, что впереди - Большое Будущее. И именно в этом месте совершенно неожиданно обрывается кадр. То ли аппарат отказал, то ли брак плёнки. Но можно пофантазировать. Можно снова отмотать на начало и так - без конца, без конца, без конца. Правда, от этого постепенно сотрётся эмульсия. Копия придёт в негодность. И, главное, наверное, всё-таки, осточертеют такие повторы!
Кино это, всё-таки, - движение!
Юность не обременена ворчливым скепсисом. Она несётся вперёд, надеясь, что лучшее - там. Она бывает ранима, но быстро зализывает раны. Она - ученик. Плохой, хороший - не важно. Плохой сделает дубль. Хороший - шаг вперёд. Юность не топчется на месте. У неё появляются спутники. Одни становятся ближе, другие остаются на расстоянии, с третьими случается то, что в юности часто принимают за Любовь. И мы не идём строем. Юность это - хаос. Ряды сминаются, сбиваются с ритма. Ближние отдаляются, дальние теряются на время или навсегда. Юность боится слова «навсегда», будь то любовный союз, будь то первые потери. Смерть человека, смерть любви... Всё ещё видится каким-то диким и противоестественным, когда тебе мало лет и в тебе бьётся живое, нежное, чувствительное сердце. Что бы я там ни говорила, как бы я ни лелеяла свою мизантропию, я, всё-таки, очень привыкаю, привязываюсь к людям, со многими из которых после приходится по живому, с кровью, болезненно расставаться. Поэтому много лет уже стараюсь не слишком-то сокращать дистанций…
За юностью в обратном порядке следует детство.
Когда не задумываешься о трудностях быта и тебе не с чем сравнивать; как ни странно, ты тоже можешь чувствовать себя счастливым! «Школьные годы чудесные» - в корзину. Напрасно потраченное время. Время боли, слёз и унижений. Коммуналки - туда же. Всю эту корзину - моим врагам и их потомкам. На долгие годы.
Оттуда заберу несколько кадриков с видами старого Останкина. Распечатаю и развешу по стенам в рамках. Пруд, рощу, Ботанический сад, Выставку, Телебашню, водную карусель в парке, знаменитую пончиковую на трамвайном кольце, павлинов, белку, синичку, которых кормлю с ладони и солнечный букетик мать-мачехи, зажатый в моём маленьком кулачке.
И вот беда: нет ракордов. В щель пластикового сердечника заправляем начало плёнки и, раз за разом, конец её становится всё более затёртым, ломается. Испорченный фрагмент сперва подклеивается, после - обрезается. Так, кадрик за кадриком, стирается эпизод детства…
Было бы, конечно, здорово, если бы весь позитив был сделан на глянец. Но у меня, увы, негатив и тут - только мат. Эмульсия, то бишь. «Субстанция из несмешивающихся жидкостей».
И самое простое и, наверное, самое лучшее, что можно было сделать с этой плёнкой ещё в самом начале, и даже раньше, и не мне, - просто открыть коробку и засветить. Vive le grand antagonism de Lumiere et l'Obscurite!
Всего-то триста метров. Десять минут. Часть. Никто в масштабах Вселенной и не заметил бы.
Но большая часть рулона плёнки экспонирована, обработана. Ценных кадров на ней - кот наплакал. Брак по цвету, по свету, по звуку, по композиции. И всё - немонтаж. И мы продолжаем съёмочный период.
Допустим же, что вот она у меня в руках. Коробка с плёнкой тридцать пять миллиметров. Триста метров. Десять минут. Одна часть. Один метр проходит за две секунды. В метре пятьдесят два кадра. Каждый двадцать пятый кадр - первый кадр из последующих двадцати пяти - не более того. О плёнке, как и о бытии, сложено немало мифов.
Сколько там чего, в метрах, футах, кадрах - каждый, кто более-менее силён в математике, легко вычислит соотношение длин. Я в математике не сильна и не считаю. Я знаю только, что в метре - пятьдесят два кадра и редкий человек проживает в своей жизни два метра, а это, в масштабах Вселенной, от силы-то полторы секунды…
Кинокадр отличается от фотокадра тем, что он всегда горизонтальный. Сбоку печатается звуковая дорожка. Кстати, понятие кадра в кино совершенно иное, нежели в фотографии. Каждая отдельная фаза движения называется кадриком. Мы, всё-таки, будем мыслить масштабами Кадра.
Кадр это - кусок плёнки от склейки до склейки. В жизни - довольно большой, либо предельно малый отрезок времени. План - то, что видит камера в данный момент. В жизни же - то, что определённо покуривает «Верховный сценарист», выписывая наши судьбы.
По краям плёнки идёт перфорация. Движение плёнки в аппарате дискретно. После того, как кадр экспонирован, объектив закрывается обтюратором и специальный шип, хватая каждую четвёртую перфорацию, перетаскивает плёнку для экспонирования следующего кадра. Треск, который мы слышим при работе аппаратов это - главным образом работа обтюратора. Сердца камеры.
Чтобы не порвать перфорацию, при зарядке катушки плёнки в аппарат закладывается петля. Иначе машина начнёт «стричь». Но за рваную перфорацию даже категорию копии не понижают. Переклеивают её на специальном прессе обычным скотчем, и всё. Если бы и в жизни было всё так же просто! Хотя и здесь петля, порой может многое исправить…
Видали, сколько интересного могут рассказать «за жизнь» люди ХХ, аналогового века?! Наше «кино» - ещё светопись. Le grand marriage dе Lumiere avec l’Obscurite.
Что скажет о своём «кино» человек-цифра, держа в руках плоскую зеркальную болванку? Как с неё открутить назад?! Её можно, правда, переписать, если она технически предполагает такую возможность. У нас же, как в жизни, всё набело! Дубли? Дубли тоже бывают. Но, в жизни, в отличие от кино, дубль - не поиск лучшего варианта, а свидетельство того, что она, жизнь, ничему-то тебя не учит…
Итак, у меня в руках коробка плёнки. На этикетке написано: «Негатив». У кого-то, может быть «Позитив». А у меня - так.
Последние двадцать-двадцать пять лет идут сразу в корзину. Выбрать там нечего. Я даже не заметила, как они прошли.
Что же там было? Знакомства с интересными людьми? К чёрту людей! В корзину! Кому интересно, пусть копаются там, выбирают для себя кадры - я объясню, кто на них. А остальное - фантомы, тени, псевдолюди, эрзац-надежды, иллюзии.
Работа. Попытки разорвать замкнутый круг, сказать слово, сделать дело. Творческие сообщества с нетворческой изнанкой. Тусовки, учёбы… Школа жизни, школа социума, две киношколы.
Я отмотала бы до ВГИКа. Это было счастливое время. Очень бедное. Почти голодное. Но счастливое. Насыщенное. Золотое было время! Но, что изменила бы подобная перемотка, если на дворе всё равно стояли бы во весь рост девяностые?! Тогда надо мной был просто открытый канал. Я наитием находила ответы на очень многие вопросы, которые куда проще было бы разрешить, имея некоторый, подкреплённый реальными знаниями, багаж.
По условиям можно снова и снова отматывать до определённых моментов без конца. Чтобы вновь и вновь вызывать в памяти тёплые ассоциации, возрождать прежние ощущения, чувства причастности к Искусству, уверенности в том, что впереди - Большое Будущее. И именно в этом месте совершенно неожиданно обрывается кадр. То ли аппарат отказал, то ли брак плёнки. Но можно пофантазировать. Можно снова отмотать на начало и так - без конца, без конца, без конца. Правда, от этого постепенно сотрётся эмульсия. Копия придёт в негодность. И, главное, наверное, всё-таки, осточертеют такие повторы!
Кино это, всё-таки, - движение!
Юность не обременена ворчливым скепсисом. Она несётся вперёд, надеясь, что лучшее - там. Она бывает ранима, но быстро зализывает раны. Она - ученик. Плохой, хороший - не важно. Плохой сделает дубль. Хороший - шаг вперёд. Юность не топчется на месте. У неё появляются спутники. Одни становятся ближе, другие остаются на расстоянии, с третьими случается то, что в юности часто принимают за Любовь. И мы не идём строем. Юность это - хаос. Ряды сминаются, сбиваются с ритма. Ближние отдаляются, дальние теряются на время или навсегда. Юность боится слова «навсегда», будь то любовный союз, будь то первые потери. Смерть человека, смерть любви... Всё ещё видится каким-то диким и противоестественным, когда тебе мало лет и в тебе бьётся живое, нежное, чувствительное сердце. Что бы я там ни говорила, как бы я ни лелеяла свою мизантропию, я, всё-таки, очень привыкаю, привязываюсь к людям, со многими из которых после приходится по живому, с кровью, болезненно расставаться. Поэтому много лет уже стараюсь не слишком-то сокращать дистанций…
За юностью в обратном порядке следует детство.
Когда не задумываешься о трудностях быта и тебе не с чем сравнивать; как ни странно, ты тоже можешь чувствовать себя счастливым! «Школьные годы чудесные» - в корзину. Напрасно потраченное время. Время боли, слёз и унижений. Коммуналки - туда же. Всю эту корзину - моим врагам и их потомкам. На долгие годы.
Оттуда заберу несколько кадриков с видами старого Останкина. Распечатаю и развешу по стенам в рамках. Пруд, рощу, Ботанический сад, Выставку, Телебашню, водную карусель в парке, знаменитую пончиковую на трамвайном кольце, павлинов, белку, синичку, которых кормлю с ладони и солнечный букетик мать-мачехи, зажатый в моём маленьком кулачке.
И вот беда: нет ракордов. В щель пластикового сердечника заправляем начало плёнки и, раз за разом, конец её становится всё более затёртым, ломается. Испорченный фрагмент сперва подклеивается, после - обрезается. Так, кадрик за кадриком, стирается эпизод детства…
Было бы, конечно, здорово, если бы весь позитив был сделан на глянец. Но у меня, увы, негатив и тут - только мат. Эмульсия, то бишь. «Субстанция из несмешивающихся жидкостей».
И самое простое и, наверное, самое лучшее, что можно было сделать с этой плёнкой ещё в самом начале, и даже раньше, и не мне, - просто открыть коробку и засветить. Vive le grand antagonism de Lumiere et l'Obscurite!
Всего-то триста метров. Десять минут. Часть. Никто в масштабах Вселенной и не заметил бы.
Но большая часть рулона плёнки экспонирована, обработана. Ценных кадров на ней - кот наплакал. Брак по цвету, по свету, по звуку, по композиции. И всё - немонтаж. И мы продолжаем съёмочный период.