Джером К. Джером: Социализм будущего - работать три часа в день, книги сжечь
В 1891 году известный английский писатель Джером Клапка Джером написал фантастический рассказ «Новая утопия». В нём он изобразил
социалистическое будущее. Люди носят одинаковую одежду, живут в казармах по 1000 человек, слишком длинных укорачивают ампутацией, слишком умных оглупляют. Зато в таком социализме люди работают всего три часа в день, в обществе - изобилие еды (все люди вегетарианцы), образцовая гигиена и отсутствие иерархии, все вопросы решаются демократическим большинством.
Рассказ «Новая утопия» был написан Джеромом уже после выхода в светкниги «Трое в лодке, не считая собаки», принесшей ему славу и богатство (было продано около 1 млн. экземпляров книги, на современные деньги. Джером заработал около 600 тысяч долларов). Джером так ответил на наступление марксизма в Европе, в том числе и в его родной Англии, где набирала силу Лейбористская партия, а также профсоюзное движение.
«Новая утопия» Джерома появилась в русском переводе довольно скоро после публикации на родине - в 1895 году в журнале «Русское обозрение». До 1917 года рассказ печатался в России 10 раз и проходил в цензуре безболезненно, так считалось, что описанное там будущее общество должно было отталкивать обывателей от социализма.
«Новая утопия» вышла в период между февралём и октябрём 1917 года под названием «Царство социализма» и в нём, наоборот, в этот период увидели образцовое общество будущего. Например, при коллективном чтении рассказа эсерами в августе 1917 года на фабриках в Орехово-Зуево рабочим в первую очередь нравилось, что им обещают всего 3-часовой рабочий день и изобилие еды.
После 1919 года рассказ Джерома в СССР не переиздавался. Мы приводим отрывки из «Новой утопии».
(Главный герой рассказа засыпает на 900 лет, просыпается он уже в новом обществе)
- Вы, кажется, решили следовать своим привычкам, - сказал старый джентльмен, когда я принялся надевать свою одежду, лежавшую в ящике возле меня. - Хотите прогуляться со мною по городу? Я вам буду объяснять произошедшие перемены, пока вы будете задавать мне вопросы и делать глупые замечания.
Внешний вид новых людей
Мы пошли по городу. Город был чистый и тихий. Улицы, помеченные номерами, выбегали под прямыми углами одна к другой, и были похожи одна на другую. Лошадей и экипажей не было видно; транспортом служили электрические вагоны. Все люди, которых мы встречали, хранили на лице спокойное, важное выражение и до того были похожи друг на друга, что казались членами одной семьи. Все были одеты, как и мой спутник, в пару серых брюк и серую тунику, туго застёгнутую на шее и стянутую у талии поясом. Все были гладко выбриты и черноволосы.
Я спросил:
- Все эти люди - близнецы? Все они так похожи, и у всех чёрные волосы.
- Теперь это установленный цвет волос, - объяснил мне мой спутник, - у всех у нас чёрные волосы. У кого они не чёрного цвета, тот обязан их выкрасить.
- Зачем? - спросил я.
- Я думал, вы понимаете, что теперь все равны. Что сталось бы с нашим равенством, если бы какой-нибудь мужчина или женщина вздумали разгуливать в золотистых волосах, а кто-нибудь ещё вздумал бы завивать их? Люди должны не только быть равными в наше время, но и казаться ими по мере возможности. Указом - всем мужчинам бриться и всем мужчинам и женщинам носить одинаковой длины черные волосы - мы исправляем до некоторой степени ошибки природы.
- Почему же чёрные?
- На этом цвете остановило выбор большинство.
Номерное различие
Мы пошли дальше и встретились ещё со многими мужчинами. Я сказал:
- Разве в этом городе нет женщин?
- Разумеется, есть. Мы прошли мимо сотни по крайней мере. А вот идут две, - сказал он, обращая мое внимание на двух особ, шедших вблизи нас, в обычных серых брюках и туниках.
- Как же вы узнаёте, что это женщины? - спросил я.
- Заметили ли вы металлические номера на воротнике каждого человека? Все чётные номера - женщины; все нечётные - мужчины.
Некоторое время мы шли в молчании. Затем я спросил:
- Зачем это у всех номера?
- Для различения, - ответил мой спутник.
- Разве у вас нет имён?
- В именах так много неравенства. Одни звались Монморанси и на этом основании свысока глядели на Смитов. Смиты не хотели смешиваться с Джонсами и т.д. в этом духе. Порешили упразднить имена и пронумеровать всех.
- Разве Монморанси не противились?
- Да, но Джонсы и Смиты оказались в большинстве.
- А не стали ли Единицы и Двойки глядеть свысока на Троек и Четвёрок?
В начале - да. Но с уничтожением богатств номера потеряли свою ценность, если не считать их роли в промышленных предприятиях или
акростихах, и теперь номер сто считается ничуть не выше и не ниже номера миллион.
Государство умывает
- Нельзя ли где-нибудь умыться? - спросил я.
- Нет, нам нельзя мыться самим. Нужно подождать до половины пятого, а затем нас умоют к чаю.
- Умоют?! - воскликнул я. - Кто?
- Государство.
Затем он рассказал мне, что они нашли невозможным поддерживать равенство, если каждый моется самовольно. Одни мылись три или четыре раза в день, тогда как другие не касались воды и мыла в течение целого года, следствием чего и явилось два ясно разграниченных класса - чистых и грязных. И старые классовые предрассудки стали оживать. Чистые презирали грязных, грязные ненавидели чистых.
Чтобы положить конец расколу, государство решило само производить умывание, и каждого гражданина отныне умывают дважды в день специально назначенные государством чиновники; частное же умывание запретили.
Равенство в жилье и еде
Я заметил, что по дороге нам совсем не попадалось домов, а только ряды баракообразных строений одинакового размера и вида. Случайно на углу мы наткнулись на здание меньших размеров - с вывесками: «Музей», «Госпиталь», «Зал Дебатов», «Баня», «Гимназия», «Академия наук», «Промышленная выставка», «Школа красноречия» и т.д., но жилых домов всё не было видно. Я спросил:
- Что же, в этом городе никто не живёт?
- Нам не нужно домов - по крайней мере таких, как вы думаете. Мы теперь социалисты, мы живём в равенстве и братстве. Мы живём вот в этих блокгаузах. В каждом блокгаузе помещается тысяча граждан. В нем поставлены тысяча кроватей - по сотне в каждой комнате, есть ванные комнаты, раздевальные, столовая и кухня. Ежедневно в семь часов раздается колокол, все встают и убирают свои постели. В половине восьмого мы отправляемся в одевальную, где нас моют, стригут и причесывают. В восемь часов завтрак. На взрослого гражданина отпускается по пинте овсянки и по полпинты тёплого молока. Теперь мы все - строгие вегетарианцы. Число вегетарианцев сильно возрастало за последнее столетие, и благодаря совершенству своей организации они абсолютно побеждали на выборах за последние пятьдесят лет.
В час опять бьёт колокол, и мы собираемся к обеду, состоящему из бобов, компота из фруктов, два раза в неделю подается ещё пудинг, а по субботам - плумпудинг. В пять часов чай, а в девять огни тушатся, и все ложатся спать. Мужчины живут в блокгаузах в одном конце города, а женщины - в другом.
Мы прошли ещё несколько миль, но мимо нас тянулись всё те же улицы с огромными блокгаузами. Я спросил:
- Разве тут в городе нет ни лавок, ни магазинов?
- Нет, - ответил он. - На что нам лавки и магазины? Государство кормит нас, одевает, даёт жильё, лечит, хоронит. Для чего же нам лавки?
Телесное и умственное равенство
Дальше мы прошли мимо очень благообразного господина, и я заметил, что у него только одна рука. В продолжение этого утра я встретил двух или трёх рослых одноруких субъектов и помню, меня это заинтересовало. Я заметил это своему проводнику. Он сказал:
- Если кто-либо вырастает больше обыкновенных размеров, мы отрезаем ему руку или ногу, чтобы подравнять его с остальными. Природа, понимаете ли, немного отстала от века; по мере возможности, мы стараемся её подправить.
Я спросил:
- А что вы делаете с исключительно умным человеком?
- Теперь нас это мало беспокоит. Теперь мы надолго гарантированы от подобной опасности. Если это случается, мы делаем хирургическую операцию, которая низводит данный мозг до степени обыкновенного. Иногда я жалел, прибавил старый джентльмен, - что мы не можем поднять качество мозга, вместо того, чтобы принижать его, но, разумеется, это невозможно.
- Думаете ли вы, что правильно поступаете, подрезая и укорачивая людей таким манером?
- Разумеется, правильно. Потому что это решается большинством. Большинство не может ошибаться. Меньшинство не имеет никаких прав.
Преображение природы
Город начинал терять для меня интерес, и я спросил, нельзя ли выйти в поле - для-перемены впечатлений.
- О да, конечно, - сказал мой спутник, но выразил сомнение, что мне там понравится.
- В моё время было так хорошо в полях, в деревнях. Огромные зелёные деревья, лужайки, густо поросшие травой, волнуемой ветром, прелестные коттеджи, обсаженные розовыми кустами.
- Мы всё это изменили, - прервал меня старый джентльмен, - теперь у нас имеется огромный огород, правильно пересекаемый дорогами и каналами под прямым углом. В полях теперь нет красоты. Мы упразднили красоту; она мешала нашему равенству. Теперь у нас всё и везде одинаково, и нет места, которое чем-либо отличалось бы от другого.
Равенство в однообразии
- Можно ли переселяться в другую страну? - спросил я.
- Да, если угодно, - ответил мой спутник. - Но к чему? Все страны теперь совершенно одинаковы. Теперь всюду - один народ, один язык, один закон, одна жизнь.
- Неужели же, - спросил я, - нигде нет ни разнообразия, ни перемен? Чем вы развлекаетесь? Есть ли у вас театры?
- Нет, - ответил он. - Нам пришлось упразднить театры. Сценический темперамент меньше всего мирился с принципами равенства. Каждый актёр считал себя лучшим в мире и выше, разумеется, всех прочих смертных. Притом наше общество Белой Тесёмки постановило, что все развлечения и забавы порочны и реакционны, а так как это было энергичное и стойкое общество, то оно вскоре привлекло на свою сторону большинство, и теперь все забавы строжайше запрещены.
- А позволяют ли вам читать книги? - спросил я.
- Да, но их пишут теперь мало. Благодаря тому, что все мы живем столь совершенной жизнью, что нет ни неправды, ни горя, ни любви, ни грусти, что всё теперь урегулировано и упорядочено, - не о чем стало писать, кроме, разумеется, назначения человечества.
- Верно, - сказал я, - это я понимаю. Но что же со старыми произведениями, с классиками? У нас были Шекспир, Скотт, Теккерей. Что
вы сделали со всем этим?
- Мы сожгли этот хлам. В них полно старых несправедливых замечаний о древних, неправедных, тяжёлых временах, когда люди были скорей рабами или вьючным скотом, чем людьми.
Затем он сказал мне, что старые картины и статуи были уничтожены - отчасти по той же причине.
Работа и досуг будущего
- Много ли работают ваши граждане ежедневно?
- Три часа. После чего остаток дня всецело принадлежит им.
- Что же вы делаете в продолжение двадцати с лишком часов?
- Мы отдыхаем, размышляем и разговариваем.
- О чём же вы думаете и беседуете?
- О том, как скверно было жить в старое время, и о том, какую счастливую жизнь мы теперь ведем, и о назначении человечества!
- А что вы разумеете под этим? В чём заключается назначение человечества, по вашему мнению?
- В том, чтобы жить, как теперь, даже в ещё большем равенстве, чтобы ещё больше работ производилось электричеством, чтобы у каждого было два голоса вместо одного, чтобы…
- Ещё один вопрос - не отнимаю ли я у вас времени расспросами?
- О, нет. Наша беседа входит в счёт моей обязательной трехчасовой работы для государства.
- Много ли людей в ваше время совершают самоубийства?
- Нет, этого с нами никогда не случается.
Я вгляделся в физиономии проходивших мимо нас мужчин и женщин. Почти на всех лицах застыло терпеливое, почти унылое выражение. И вдруг я вспомнил. Это то самое выражение, которое я всегда замечал на мордах лошадей и быков, которых мы держали в старом мире. Нет, этим людям не придет в голову мысль о самоубийстве.
(Иллюстрации - рисунки Каземира Малевича)
http://ttolk.ru/2017/10/30/%D0...
https://cont.ws/@zimin/755966