В чреве бога
Момент горячего охлаждения, ресурсолавинная зависимость от новой сказки, пророчества от распада удержания, сие мыслимое и немыслимое, существо отмершее и расползающееся на части как оббивка дивана, треснет, все равно треснет, но останется в ожидании нового седалища. Такова его воля, этого чрева полного мечт.
Ну вот ну так ну как то, словесность всегда искладывается кирпичиками извивов по сумрачному смыслу о-смысленного, ну вот ну так ну этак. Мишура блеска погрязшего в проросшем, все это мы уже переживали и они так же устали жевать, смерть дает вспышку. В этой смерти нет плоти, но отпадание оболочек духа. Дух так же смертен как и плоть, но его умирание дольше. Смертность бога, его двуликость торжества, это главное что создало наш мир.
Опираясь на сию идею, осевое нанизывание поиска смысла внутри оси географии, за краем света определений, внутри оси осевых, как то оно было бы ближе, если бы не было далеко.
По прихоти своей кромки, грани определенного и неопределенного, физически ощущения разлома, внутренность коего отступлена и проталена дорогой известной. Но кто ей ходит?
Те, что старцы, давно уже юны. Юные не стали старцами. Посредине мужи оси, но и они полны дум и чаяний. Их средина есть сила. В этой силе слабость.
Мир продолжить свой мерный шаг, пристально смотрит бог младенец. Мы его гешьтальты. Он воспитываем нами и станет нам подобен, не станем мы богами. Его зов не зов его матери, он не призовет клич и цикл нарушится, в который раз? Кто знает? Наши не помнят, их не говорят.
Так будет мера стихий определена в новом свете, под новыми глазами созерцают новое поле, внутри новых смыслов, что сотрут сам способ осмысливания, будучи исчерпаны внутри машины сновидений, чтое сть наш разум. Он станет более не ширмой отделения, свято святых проникнется во внутрь пожираемого самим собой ума и освятит остатки, клочки мыслей, оставшаяся грибница паразита, обвившее тело червя, что есть наше чрево.
Плоть от плоти своей, бог от бога своего. Мы его дети и внутри нас загорается темный огонь, который создаст то, что будет нашим царством, пока ронины ищут своей тьмы.
Ни господина, ни рабов, обреченность свершать долг, служить ему без понимания, без созерцания, без определения. Податливость внутреннего порыва, одержимость неведомым. Станет ли мы говорить? Истончены слова, деяния на оплату не лягут мелкостью монеты. исторгнутые останутся за кругом. Так ли нам дано быть, как мы бытие свое определяем? Это ли мы или нами оно обезживлено? Этот голос родится изнутри криком, так плачут дети, внимательные дети, дети наблюдения, пришлые от иного мира поймут этот голос. Тьма уже близка, так отходят воды рождения нового бога.
Ну вот ну так ну как то, словесность всегда искладывается кирпичиками извивов по сумрачному смыслу о-смысленного, ну вот ну так ну этак. Мишура блеска погрязшего в проросшем, все это мы уже переживали и они так же устали жевать, смерть дает вспышку. В этой смерти нет плоти, но отпадание оболочек духа. Дух так же смертен как и плоть, но его умирание дольше. Смертность бога, его двуликость торжества, это главное что создало наш мир.
Опираясь на сию идею, осевое нанизывание поиска смысла внутри оси географии, за краем света определений, внутри оси осевых, как то оно было бы ближе, если бы не было далеко.
По прихоти своей кромки, грани определенного и неопределенного, физически ощущения разлома, внутренность коего отступлена и проталена дорогой известной. Но кто ей ходит?
Те, что старцы, давно уже юны. Юные не стали старцами. Посредине мужи оси, но и они полны дум и чаяний. Их средина есть сила. В этой силе слабость.
Мир продолжить свой мерный шаг, пристально смотрит бог младенец. Мы его гешьтальты. Он воспитываем нами и станет нам подобен, не станем мы богами. Его зов не зов его матери, он не призовет клич и цикл нарушится, в который раз? Кто знает? Наши не помнят, их не говорят.
Так будет мера стихий определена в новом свете, под новыми глазами созерцают новое поле, внутри новых смыслов, что сотрут сам способ осмысливания, будучи исчерпаны внутри машины сновидений, чтое сть наш разум. Он станет более не ширмой отделения, свято святых проникнется во внутрь пожираемого самим собой ума и освятит остатки, клочки мыслей, оставшаяся грибница паразита, обвившее тело червя, что есть наше чрево.
Плоть от плоти своей, бог от бога своего. Мы его дети и внутри нас загорается темный огонь, который создаст то, что будет нашим царством, пока ронины ищут своей тьмы.
Ни господина, ни рабов, обреченность свершать долг, служить ему без понимания, без созерцания, без определения. Податливость внутреннего порыва, одержимость неведомым. Станет ли мы говорить? Истончены слова, деяния на оплату не лягут мелкостью монеты. исторгнутые останутся за кругом. Так ли нам дано быть, как мы бытие свое определяем? Это ли мы или нами оно обезживлено? Этот голос родится изнутри криком, так плачут дети, внимательные дети, дети наблюдения, пришлые от иного мира поймут этот голос. Тьма уже близка, так отходят воды рождения нового бога.