M(q)acht
Нет ничего проще чем манифестировать свою волю внутри клубка словесной обложки, нарастить лес понятий и в этом лесу удобно устроиться, чтобы воспринять сказанное исходя из четко разлинеенной тематики сортировки.
История событийная проститутка. Чтобы умыслить ее веяния, мало фальсифицировать роящееся начало, достаточность лжи измеряема конструктивом разумного помета на слизком мозге. Разве инструментарий не определитель качества производного мастерства?
Шаманизированное явление как камлание уходящего света, той самой благодати, которая есть погоня за галами в их каре иного пути.
Сии разделения, которые обусловлены усилием вращать колесо вспять или посолонь, есть усилия иного мира в застывании того, что есть, где время наползающее находит на время уже бывшее и время существующее в котором оно умысливается.
Это чертово время - наше бремя врат, есть то самое clue, которое их lace, наша раса, наша цепь.
Если время есть вещь, то борьба за этот ресурс есть борьба за стирание и кто сказал, что мы впервые проживаем свой день, не будучи последствием того, кто уже постиг и кто уже впереди и бьется за поворотом лепестка с иными богами и демонами, меняя время и меняя цикл?
Пока мы бегаем за галами, которые осияли себя в вершине скуки и зла, пока наши старцы камлают известное, их боги выползают сквозь их плоть. Совокупность иного мира, мор чумных слов и чумных существований, отражается как спина в которой висит встроенное зерцало. Смотря в него, мы отражаем свой мир в их мире и напротив, видим вновь себя, пока они закрывают собое собой.
В чем смысл сего игрища? В чем смысл отрицания того, что есть? Семейное давно упало, род истощен и исгас. В чем огонь на болоте? Откуда пламя для созидания? Мертвые пчелы, великие остающиеся, потерянные трутни, плодящие кровь и пот во имя слепой веры в надобность их творения. Что вторят они, как не потомство, где обитает зло, червь их лиха, наследие их плоти? Разве ярость ревущего не есть зелость ключника?
Бойня, великая бойня успокоит землю, прочертив по линиям священного круга, лабиринт из хождений по телу иного существа, что попираемо ногами живущих. В этом разродится материя духа. В этом попранное сново станет взбитым тестом из которого закваской восстанет хлеб преломления. Уснувшая фея порхает над морем приветсвуя корабли своих берегов...
Как только исчезнут книги, вырастут крылья, сказка вновь обретет силу и злые колдуньи станут на страже древних чар. По той стороне Тени невозможно пройти неся факел разума. Испив мутное зелье из котла очарованности, идущий изменит сам себе, чтобы обрести себя ибо никогда собой не владел. Едва только домик из карт станет с последней картой, подует ветер.
Разве эта страна, в солнечно киановом, не есть старуха терзающая золотую рыбку? Из дворянки в княгини, из княгини в царицы, корыто готово. Старики уже в море невод бросают…
История событийная проститутка. Чтобы умыслить ее веяния, мало фальсифицировать роящееся начало, достаточность лжи измеряема конструктивом разумного помета на слизком мозге. Разве инструментарий не определитель качества производного мастерства?
Шаманизированное явление как камлание уходящего света, той самой благодати, которая есть погоня за галами в их каре иного пути.
Сии разделения, которые обусловлены усилием вращать колесо вспять или посолонь, есть усилия иного мира в застывании того, что есть, где время наползающее находит на время уже бывшее и время существующее в котором оно умысливается.
Это чертово время - наше бремя врат, есть то самое clue, которое их lace, наша раса, наша цепь.
Если время есть вещь, то борьба за этот ресурс есть борьба за стирание и кто сказал, что мы впервые проживаем свой день, не будучи последствием того, кто уже постиг и кто уже впереди и бьется за поворотом лепестка с иными богами и демонами, меняя время и меняя цикл?
Пока мы бегаем за галами, которые осияли себя в вершине скуки и зла, пока наши старцы камлают известное, их боги выползают сквозь их плоть. Совокупность иного мира, мор чумных слов и чумных существований, отражается как спина в которой висит встроенное зерцало. Смотря в него, мы отражаем свой мир в их мире и напротив, видим вновь себя, пока они закрывают собое собой.
В чем смысл сего игрища? В чем смысл отрицания того, что есть? Семейное давно упало, род истощен и исгас. В чем огонь на болоте? Откуда пламя для созидания? Мертвые пчелы, великие остающиеся, потерянные трутни, плодящие кровь и пот во имя слепой веры в надобность их творения. Что вторят они, как не потомство, где обитает зло, червь их лиха, наследие их плоти? Разве ярость ревущего не есть зелость ключника?
Бойня, великая бойня успокоит землю, прочертив по линиям священного круга, лабиринт из хождений по телу иного существа, что попираемо ногами живущих. В этом разродится материя духа. В этом попранное сново станет взбитым тестом из которого закваской восстанет хлеб преломления. Уснувшая фея порхает над морем приветсвуя корабли своих берегов...
Как только исчезнут книги, вырастут крылья, сказка вновь обретет силу и злые колдуньи станут на страже древних чар. По той стороне Тени невозможно пройти неся факел разума. Испив мутное зелье из котла очарованности, идущий изменит сам себе, чтобы обрести себя ибо никогда собой не владел. Едва только домик из карт станет с последней картой, подует ветер.
Разве эта страна, в солнечно киановом, не есть старуха терзающая золотую рыбку? Из дворянки в княгини, из княгини в царицы, корыто готово. Старики уже в море невод бросают…