Под чистый, как детство, немецкий мотив
В тихом уголке в центре Мюнхена Красная Шапочка дружелюбно общается с серым волком. Какое, казалось бы, отношение сказка Перро имеет к Германии? А самое непосредственное - братья Гримм тоже использовали этот сюжет. Больше того - именно они превратили средневековое моралите в детскую сказку.
Вообще-то, так называемая "дорога сказок" проходит севернее - Гессен, Ханау, Альсфельд, Бремен... Но и юг не скупится на фантазии.
"Подойдя к избушке поближе, они увидели, что она вся из хлеба построена и печеньем покрыта, да окошки-то у нее были из чистого сахара."
Расписные дома в Баварии не редкость. Мода на настенные фрески с религиозными и жанровыми сценами пришла сюда из Италии в XVIII веке. Разукрашенные дома были особенно популярны у ремесленников и зажиточных крестьян, служа признаком благосостояния и немалого социального статуса. В альпийской деревеньке Обераммергау, знаменитой своими резчиками по дереву, расписан едва ли не каждый дом. Почти на выезде из деревни притаился уголок сказок. Большое плотно расписанное здание носит название "Дом Гензеля и Гретель". В 1922 году местные власти организовали в нем приют для сирот войны. Основные средства на создание приюта пожертвовала известная оперная певица Мария Маттфельд, чей портрет украшает центральную часть фасада. Расписать стены детского благотворительного учреждения пригласили мюнхенского художника Макса Штраусса.
На фасаде изображены сцены из сказки о несчастных детях дровосека, чудом избежавших страшной смерти. Для пущего воспитательного эффекта картинки сопровождают нравоучительные надписи в духе "Успокойся и усни с Богом: он нас не оставит". Сюжеты росписи не ограничиваются "Гензелем и Гретель". На боковых стенах можно найти героев сказок "Карлик Нос", "Волк и семеро козлят", "Кот в сапогах", "Заяц и еж" и даже знаменитого Степку-Растрепку - "Der Struwwelpeter"
>
Дом и сейчас используется как приют для детей, оставшихся без родителей или попавших в трудные жизненные ситуации. Прагматичные немцы не ставят знак равенства между понятиями "детдомовец" и "иждивенец": дети в приюте живут, учатся, работают, приобретая полезные навыки и частично обеспечивая свое содержание.
Популярность "сказочного" дома у туристов побудила обитателей Обераммергау продолжить прикладную иллюстрацию. В 1953 году все тот же Макс Штраус украсил дом напротив сценами из "Красной Шапочки". Позднее на соседнем доме появились герои "Бременских музыкантов".
>
Матушка Метелица взбивает свои волшебные перины уже над Вюрцбургом. Вюрцбург - город-сказка, легкий и веселящий сердце как местное вино.
Наверное, в нем хорошо жить; может быть даже - остаться навсегда.
Фогельвейде, миннезингер, Пожелал в свой смертный час В Вюрцбурге, у стен собора, В землю лечь под старый вяз. (Г.У. Лонгфелло "Вальтер фон дер Фогельвейде")
Знаменитый миннезингер Вальтер фон дер Фогельвейде, величайший лирик немецкого средневековья, жил в XII веке. Был он рыцарского сословия, но беден и своей земли не имел, а потому вел жизнь скитальческую, от сеньора к сеньору, торгуя своим поэтическим даром и, возможно, мечом.
Пой любому за "спасибо", Смейся так, чтоб слезы лить, Хуже будет: либо, либо, Нет - люби и ненавидь. Недовольные ворчат, В голове их будто чад. Я бы спел им, да не знаю, что ж они хотят. Всюду радость и забота Провожают жизнь мою, Но всегда есть в жизни что-то - Смех иль грусть, - и я пою…
Сидел я, брови сдвинув И ногу на ногу закинув, А щёку подперев рукой, И обсуждал вопрос такой: Как надо жить на свете? Но кто решит задачи эти? Нам надобно достичь трёх благ. И ни одно не обойти никак. Два первые - богатство и почет. Они друг другу часто портят счёт. А третье - божья благодать, - Её превыше тех должны мы почитать. Все три хотел бы я собрать в одно, Но, к сожаленью, людям не дано, Чтобы почёта, божьей благодати Да и богатства, кстати, Один был удостоен в полной мере.
Богиня счастия ко мне Всегда повертывала спину; Она безжалостна вполне... Что делать мне, друзья? Я сгину! Зайду ль вперед, она - за мной И ни за что не удостоит Хоть взглядом бедного норой; Да, призадуматься здесь стоит! Желал бы, право, братцы, я, Чтоб на затылке были, что ли, У ней глаза; тут на меня Она взглянула б против воли!
Богатств Фогельвейде так и не скопил. Свой дом у него появился лишь в самом конце жизни: "У меня есть лен! Вселенная, есть лен у меня! Теперь я не боюсь больше отморозить свои ноги, и не придется мне больше обращаться с просьбами к недоброжелательным господам." Было ему к тому времени около шестидесяти лет.
Увы, промчались годы, сгорели все дотла! Иль жизнь мне только снилась? Иль впрямь она была? Или казалось явью мне то, что было сном? Так, значит, долго спал я и сам не знал о том. Мне стало незнакомым всё то, что в долгом сне, Как собственные руки, знакомо было мне. Народ, страна, где жил я, где рос я бестревожно, Теперь чужие сердцу, как чуждо всё, что ложно. Дома на месте пашен, и выкорчеван бор, А с кем играл я в детстве, тот ныне стар и хвор. И только то, что речка ещё, как встарь, течёт, Быть может, уменьшает моих печалей счет.
Он хотел, чтобы его похоронили у вюрцбургского собора св.Килиана.
Свое несчастие он завещал людям, исполненным ненависти и зависти; свою печаль - лжецам; свое безумие - тем, кто любит неискренно, а женщинам - заставляющее страдать томление по сердечной любви. А на могильном камне попросил сделать углубления и заполнять их пшеничными зернами и водой для птиц. Три века последняя воля Фогельвейде чтилась свято. Но в XV столетии капитул собора решил, что птиц небесных призрит господь, а зерно более надобно его слугам. "Птичья пажить" - именно так переводится фамилия Фогельвейде - опустела.
Завещал он все монахам И просил лишь об одном: Каждый полдень на могиле Певчих птиц кормить зерном. "У крылатых менестрелей перенял я песнь свою - И теперь за их науку Долг им давний отдаю". И певца любви не стало… Но храня его завет, Рассыпали в полдень дети Зерна птицам на обед. На окно садились стайки У готических зубцов, Воскрешая состязанья Давних вартбургских певцов. Сколько щебета и писка, Резвых песенок, похвал! Звонко имя Фогельвейде Хор пернатый повторял. Но аббат, не в меру тучный, Молвил как-то: «Сколько трат! Нам самим зерна не хватит. Монастырь не так богат». И напрасно к шпилям башен С гнезд лесных, с лугов, с полей, Слыша колокол, несется Рой непрошеных гостей. И напрасно с грустным писком Вьется он у черепиц, - Нет детей, зерна не видно, Пусто все среди гробниц. …Безымянны плиты кладбищ, Все стирает поступь лет. Лишь преданье нам напомнит, Где покоится поэт. Но живет он в птичьих песнях, Окружающих собор. "Фогельвейде! Фогельвейде!" - Повторяет звонкий хор.
Старинное надгробие не сохранилось, но на его месте установлено новое, с четырьмя выемками-кормушками по углам. Оно всегда усыпано цветами.
"В те времена, когда в приветливом и живописном городке Бамберге, по пословице, жилось припеваючи, то есть когда он управлялся архиепископским жезлом, стало быть, в конце XVIII столетия, проживал человек бюргерского звания, о котором можно сказать, что он был во всех отношениях редкий и превосходный человек. Его звали Иоганн Вахт, и был он плотник."
Его звали Эрнст Теодор Амадей Гофман, и был он судейским чиновником, потом капельмейстером, учителем музыки... Говорят, был неуживчив и странен, возможно - порочен, без сомнения - неумерен в спиртном. В Бамберг он прибыл, чтобы занять должность дирижера местного театра, лелея в душе надежду приобрести известность в качестве композитора, - и меньше чем через полгода потерял место. Подрабатывал учителем музыки в респектабельных бюргерских семьях, пописывал музыкальные рецензии. Ему было тридцать три - возраст Христа. Самое время задуматься о достигнутом.
"Он остановился и рассматривал большой и красивый дверной молоток, прикрепленный к бронзовой фигуре. Но только что он хотел взяться за этот молоток при последнем звучном ударе башенных часов на Крестовой церкви, как вдруг бронзовое лицо искривилось и осклабилось в отвратительную улыбку и страшно засверкало лучами металлических глаз. Ах! Это была яблочная торговка от Черных ворот! Острые зубы застучали в растянутой пасти, и оттуда затрещало и заскрипело: "Дурррак! Дуррак! Дурррак! Удерррешь! Удерррешь! Дурррак!"
В 1809 году в Бамберге печатается первая новелла писателя Гофмана - "Кавалер Глюк". Сборник рассказов "Фантазии в манере Калло", принесший ему известность, выйдет позже, когда Гофман уже покинет Бамберг, но во всех его причудливых историях незримо будет присутствовать именно этот город, со всем его добром и худом.
"...мелодии, сотворенные тобой в минуты священного вдохновения, сменяли одна другую; и то рядом, то в отдалении, как робкий и страстный призыв духов, звучало ее имя: "Юлия!"
Юлии Марк, старшей дочери консула, было тринадцать. Гофмана пригласили в дом Марков преподавать девочкам пение. Через три года он сходил с ума от любви, не слишком таясь от окружающих. Хотя о какой любви могла идти речь: благовоспитанная барышня из хорошей семьи и безденежный неудачник, на двадцать лет старше, далеко не пригожий, уже женатый, с тяжелым характером и скверной репутацией? Безнадежная, тяжкая страсть, как у говорящего бульдога Берганцы, до умопомрачения влюбленного в прекрасную Цецилию. "Mне хотелось бы ходить распрямившись, поджав хвост, хотелось бы надушиться, говорить по-французски, жрать мороженое и чтобы каждый пожимал бы мне лапу и говорил: "mon cher baron" или "mon petit comte!" - и не чувствовал бы во мне ничего собачьего." Сейчас-то да, камень в городском парке Хайн на окраине Бамберга увековечивает встречу Гофмана с Берганцей, вмиг проникнувшихся взаимопониманием. А тогда его одержимость хорошенькой юной ученицей слыла светским анекдотом.
Скандальное присшествие в день свадьбы Цецилии в "Известии о дальнейших судьбах собаки Берганца" - это не выходка говорящего пса, это бессильный гнев Гофмана, пораженного согласием Юлии на брак, устроенный ее матерью. Обида и ревность привели к безобразной сцене, после которой Гофману отказали от дома.
"Ну, Гедвига, - после минутного молчания воскликнула Юлия, громко смеясь, - что ты скажешь об этом удивительном явлении? Откуда взялся этот чудак, который сперва так мило беседует со своим инструментом, а потом презрительно бросает его, будто сломанную игрушку?"
Кто же думал тогда, что Юлия Марк останется в памяти земляков только благодаря любви этого чудака. Солидный дом на главной улице Бамберга гордо несет на фасаде золоченые буквы: "Здесь жила Юлиана Марк, ученица Э.Т.А.Гофмана, вдохновившая его на создание восхитительных женских образов".
Сам Гофман жил в гораздо более скромном месте - маленькой съемной квартирке на боковой улочке. Теперь это мемориальный музей. Впрочем, автор лучших страниц гофмановских историй, судя по всему, носил имя Мурр:
"И что же открылось глазам моим?! Слушайте и удивляйтесь! В самом отдаленном уголке чердака сидит ваш кот! Сидит, выпрямившись, за низеньким столиком, на котором разложены бумага и принадлежности для письма, и то потрет лапой лоб и затылок, то проведет ею по лицу, потом обмакивает перо в чернила, пишет, останавливается, снова пишет, перечитывает написанное и при этом еще мурлычет (я сам слышал), мурлычет и блаженно урчит."
Вот они оба на площади перед домом - сутулящийся странный человечек и самодовольный зверь. Смотрят в разные стороны, видят разное: один с робкой улыбкой, другой - со скепсисом.
Сказка не покидает Бамберг. Любой немецко-русский словарь утверждает, что Samstag - это суббота. Но мы-то с вами знаем, что это день, когда приходит Субастик. Вот уже несколько лет в Бамберге с Пасхи до ноября проводятся Sams-taget - "дни Субастика". В эти дни всех друзей рыжего негодника в синюю крапинку приглашают в занимательное путешествие по городу, где снимались два фильма о Субастике и где вот уже четверть века живет его "папа" - писатель, драматург, переводчик и художник Пауль Маар.
- Почему ты зовешь меня папой? По-моему, это просто нахальство! - сказал господин Пепперминт. Он и вправду разозлился не на шутку.
- Как так - почему? - переспросил Субастик и от удивления даже вынул палец изо рта. - Ты же теперь мой папа!
- Какой я тебе папа? Моя фамилия - Пепперминт. Я живу вон в том доме. И детей у меня нет. Это все подтвердят! - воскликнул господин Пепперминт. Он был бы рад стряхнуть Субастика. Но тот крепко-накрепко прижался к нему и, казалось, вот-вот заплачет.
- Ведь у нас так принято! Тот, кто опознает Субастика, должен взять его к себе в дом. И кормить.
- Взять тебя в дом? - в ужасе переспросил господин Пепперминт. Он подумал о госпоже Брюкман. - Это невозможно! К тому же я не знаю, что субастики едят.
- Они все едят, папочка, все! - ответил Субастик и тут же принялся грызть лацканы на пиджаке господина Пепперминта."
>
Вообще-то, так называемая "дорога сказок" проходит севернее - Гессен, Ханау, Альсфельд, Бремен... Но и юг не скупится на фантазии.
"Подойдя к избушке поближе, они увидели, что она вся из хлеба построена и печеньем покрыта, да окошки-то у нее были из чистого сахара."
Расписные дома в Баварии не редкость. Мода на настенные фрески с религиозными и жанровыми сценами пришла сюда из Италии в XVIII веке. Разукрашенные дома были особенно популярны у ремесленников и зажиточных крестьян, служа признаком благосостояния и немалого социального статуса. В альпийской деревеньке Обераммергау, знаменитой своими резчиками по дереву, расписан едва ли не каждый дом. Почти на выезде из деревни притаился уголок сказок. Большое плотно расписанное здание носит название "Дом Гензеля и Гретель". В 1922 году местные власти организовали в нем приют для сирот войны. Основные средства на создание приюта пожертвовала известная оперная певица Мария Маттфельд, чей портрет украшает центральную часть фасада. Расписать стены детского благотворительного учреждения пригласили мюнхенского художника Макса Штраусса.
На фасаде изображены сцены из сказки о несчастных детях дровосека, чудом избежавших страшной смерти. Для пущего воспитательного эффекта картинки сопровождают нравоучительные надписи в духе "Успокойся и усни с Богом: он нас не оставит". Сюжеты росписи не ограничиваются "Гензелем и Гретель". На боковых стенах можно найти героев сказок "Карлик Нос", "Волк и семеро козлят", "Кот в сапогах", "Заяц и еж" и даже знаменитого Степку-Растрепку - "Der Struwwelpeter"
>
Дом и сейчас используется как приют для детей, оставшихся без родителей или попавших в трудные жизненные ситуации. Прагматичные немцы не ставят знак равенства между понятиями "детдомовец" и "иждивенец": дети в приюте живут, учатся, работают, приобретая полезные навыки и частично обеспечивая свое содержание.
Популярность "сказочного" дома у туристов побудила обитателей Обераммергау продолжить прикладную иллюстрацию. В 1953 году все тот же Макс Штраус украсил дом напротив сценами из "Красной Шапочки". Позднее на соседнем доме появились герои "Бременских музыкантов".
>
Матушка Метелица взбивает свои волшебные перины уже над Вюрцбургом. Вюрцбург - город-сказка, легкий и веселящий сердце как местное вино.
Наверное, в нем хорошо жить; может быть даже - остаться навсегда.
Фогельвейде, миннезингер, Пожелал в свой смертный час В Вюрцбурге, у стен собора, В землю лечь под старый вяз. (Г.У. Лонгфелло "Вальтер фон дер Фогельвейде")
Знаменитый миннезингер Вальтер фон дер Фогельвейде, величайший лирик немецкого средневековья, жил в XII веке. Был он рыцарского сословия, но беден и своей земли не имел, а потому вел жизнь скитальческую, от сеньора к сеньору, торгуя своим поэтическим даром и, возможно, мечом.
Пой любому за "спасибо", Смейся так, чтоб слезы лить, Хуже будет: либо, либо, Нет - люби и ненавидь. Недовольные ворчат, В голове их будто чад. Я бы спел им, да не знаю, что ж они хотят. Всюду радость и забота Провожают жизнь мою, Но всегда есть в жизни что-то - Смех иль грусть, - и я пою…
Сидел я, брови сдвинув И ногу на ногу закинув, А щёку подперев рукой, И обсуждал вопрос такой: Как надо жить на свете? Но кто решит задачи эти? Нам надобно достичь трёх благ. И ни одно не обойти никак. Два первые - богатство и почет. Они друг другу часто портят счёт. А третье - божья благодать, - Её превыше тех должны мы почитать. Все три хотел бы я собрать в одно, Но, к сожаленью, людям не дано, Чтобы почёта, божьей благодати Да и богатства, кстати, Один был удостоен в полной мере.
Богиня счастия ко мне Всегда повертывала спину; Она безжалостна вполне... Что делать мне, друзья? Я сгину! Зайду ль вперед, она - за мной И ни за что не удостоит Хоть взглядом бедного норой; Да, призадуматься здесь стоит! Желал бы, право, братцы, я, Чтоб на затылке были, что ли, У ней глаза; тут на меня Она взглянула б против воли!
Богатств Фогельвейде так и не скопил. Свой дом у него появился лишь в самом конце жизни: "У меня есть лен! Вселенная, есть лен у меня! Теперь я не боюсь больше отморозить свои ноги, и не придется мне больше обращаться с просьбами к недоброжелательным господам." Было ему к тому времени около шестидесяти лет.
Увы, промчались годы, сгорели все дотла! Иль жизнь мне только снилась? Иль впрямь она была? Или казалось явью мне то, что было сном? Так, значит, долго спал я и сам не знал о том. Мне стало незнакомым всё то, что в долгом сне, Как собственные руки, знакомо было мне. Народ, страна, где жил я, где рос я бестревожно, Теперь чужие сердцу, как чуждо всё, что ложно. Дома на месте пашен, и выкорчеван бор, А с кем играл я в детстве, тот ныне стар и хвор. И только то, что речка ещё, как встарь, течёт, Быть может, уменьшает моих печалей счет.
Он хотел, чтобы его похоронили у вюрцбургского собора св.Килиана.
Свое несчастие он завещал людям, исполненным ненависти и зависти; свою печаль - лжецам; свое безумие - тем, кто любит неискренно, а женщинам - заставляющее страдать томление по сердечной любви. А на могильном камне попросил сделать углубления и заполнять их пшеничными зернами и водой для птиц. Три века последняя воля Фогельвейде чтилась свято. Но в XV столетии капитул собора решил, что птиц небесных призрит господь, а зерно более надобно его слугам. "Птичья пажить" - именно так переводится фамилия Фогельвейде - опустела.
Завещал он все монахам И просил лишь об одном: Каждый полдень на могиле Певчих птиц кормить зерном. "У крылатых менестрелей перенял я песнь свою - И теперь за их науку Долг им давний отдаю". И певца любви не стало… Но храня его завет, Рассыпали в полдень дети Зерна птицам на обед. На окно садились стайки У готических зубцов, Воскрешая состязанья Давних вартбургских певцов. Сколько щебета и писка, Резвых песенок, похвал! Звонко имя Фогельвейде Хор пернатый повторял. Но аббат, не в меру тучный, Молвил как-то: «Сколько трат! Нам самим зерна не хватит. Монастырь не так богат». И напрасно к шпилям башен С гнезд лесных, с лугов, с полей, Слыша колокол, несется Рой непрошеных гостей. И напрасно с грустным писком Вьется он у черепиц, - Нет детей, зерна не видно, Пусто все среди гробниц. …Безымянны плиты кладбищ, Все стирает поступь лет. Лишь преданье нам напомнит, Где покоится поэт. Но живет он в птичьих песнях, Окружающих собор. "Фогельвейде! Фогельвейде!" - Повторяет звонкий хор.
Старинное надгробие не сохранилось, но на его месте установлено новое, с четырьмя выемками-кормушками по углам. Оно всегда усыпано цветами.
"В те времена, когда в приветливом и живописном городке Бамберге, по пословице, жилось припеваючи, то есть когда он управлялся архиепископским жезлом, стало быть, в конце XVIII столетия, проживал человек бюргерского звания, о котором можно сказать, что он был во всех отношениях редкий и превосходный человек. Его звали Иоганн Вахт, и был он плотник."
Его звали Эрнст Теодор Амадей Гофман, и был он судейским чиновником, потом капельмейстером, учителем музыки... Говорят, был неуживчив и странен, возможно - порочен, без сомнения - неумерен в спиртном. В Бамберг он прибыл, чтобы занять должность дирижера местного театра, лелея в душе надежду приобрести известность в качестве композитора, - и меньше чем через полгода потерял место. Подрабатывал учителем музыки в респектабельных бюргерских семьях, пописывал музыкальные рецензии. Ему было тридцать три - возраст Христа. Самое время задуматься о достигнутом.
"Он остановился и рассматривал большой и красивый дверной молоток, прикрепленный к бронзовой фигуре. Но только что он хотел взяться за этот молоток при последнем звучном ударе башенных часов на Крестовой церкви, как вдруг бронзовое лицо искривилось и осклабилось в отвратительную улыбку и страшно засверкало лучами металлических глаз. Ах! Это была яблочная торговка от Черных ворот! Острые зубы застучали в растянутой пасти, и оттуда затрещало и заскрипело: "Дурррак! Дуррак! Дурррак! Удерррешь! Удерррешь! Дурррак!"
В 1809 году в Бамберге печатается первая новелла писателя Гофмана - "Кавалер Глюк". Сборник рассказов "Фантазии в манере Калло", принесший ему известность, выйдет позже, когда Гофман уже покинет Бамберг, но во всех его причудливых историях незримо будет присутствовать именно этот город, со всем его добром и худом.
"...мелодии, сотворенные тобой в минуты священного вдохновения, сменяли одна другую; и то рядом, то в отдалении, как робкий и страстный призыв духов, звучало ее имя: "Юлия!"
Юлии Марк, старшей дочери консула, было тринадцать. Гофмана пригласили в дом Марков преподавать девочкам пение. Через три года он сходил с ума от любви, не слишком таясь от окружающих. Хотя о какой любви могла идти речь: благовоспитанная барышня из хорошей семьи и безденежный неудачник, на двадцать лет старше, далеко не пригожий, уже женатый, с тяжелым характером и скверной репутацией? Безнадежная, тяжкая страсть, как у говорящего бульдога Берганцы, до умопомрачения влюбленного в прекрасную Цецилию. "Mне хотелось бы ходить распрямившись, поджав хвост, хотелось бы надушиться, говорить по-французски, жрать мороженое и чтобы каждый пожимал бы мне лапу и говорил: "mon cher baron" или "mon petit comte!" - и не чувствовал бы во мне ничего собачьего." Сейчас-то да, камень в городском парке Хайн на окраине Бамберга увековечивает встречу Гофмана с Берганцей, вмиг проникнувшихся взаимопониманием. А тогда его одержимость хорошенькой юной ученицей слыла светским анекдотом.
Скандальное присшествие в день свадьбы Цецилии в "Известии о дальнейших судьбах собаки Берганца" - это не выходка говорящего пса, это бессильный гнев Гофмана, пораженного согласием Юлии на брак, устроенный ее матерью. Обида и ревность привели к безобразной сцене, после которой Гофману отказали от дома.
"Ну, Гедвига, - после минутного молчания воскликнула Юлия, громко смеясь, - что ты скажешь об этом удивительном явлении? Откуда взялся этот чудак, который сперва так мило беседует со своим инструментом, а потом презрительно бросает его, будто сломанную игрушку?"
Кто же думал тогда, что Юлия Марк останется в памяти земляков только благодаря любви этого чудака. Солидный дом на главной улице Бамберга гордо несет на фасаде золоченые буквы: "Здесь жила Юлиана Марк, ученица Э.Т.А.Гофмана, вдохновившая его на создание восхитительных женских образов".
Сам Гофман жил в гораздо более скромном месте - маленькой съемной квартирке на боковой улочке. Теперь это мемориальный музей. Впрочем, автор лучших страниц гофмановских историй, судя по всему, носил имя Мурр:
"И что же открылось глазам моим?! Слушайте и удивляйтесь! В самом отдаленном уголке чердака сидит ваш кот! Сидит, выпрямившись, за низеньким столиком, на котором разложены бумага и принадлежности для письма, и то потрет лапой лоб и затылок, то проведет ею по лицу, потом обмакивает перо в чернила, пишет, останавливается, снова пишет, перечитывает написанное и при этом еще мурлычет (я сам слышал), мурлычет и блаженно урчит."
Вот они оба на площади перед домом - сутулящийся странный человечек и самодовольный зверь. Смотрят в разные стороны, видят разное: один с робкой улыбкой, другой - со скепсисом.
Сказка не покидает Бамберг. Любой немецко-русский словарь утверждает, что Samstag - это суббота. Но мы-то с вами знаем, что это день, когда приходит Субастик. Вот уже несколько лет в Бамберге с Пасхи до ноября проводятся Sams-taget - "дни Субастика". В эти дни всех друзей рыжего негодника в синюю крапинку приглашают в занимательное путешествие по городу, где снимались два фильма о Субастике и где вот уже четверть века живет его "папа" - писатель, драматург, переводчик и художник Пауль Маар.
- Почему ты зовешь меня папой? По-моему, это просто нахальство! - сказал господин Пепперминт. Он и вправду разозлился не на шутку.
- Как так - почему? - переспросил Субастик и от удивления даже вынул палец изо рта. - Ты же теперь мой папа!
- Какой я тебе папа? Моя фамилия - Пепперминт. Я живу вон в том доме. И детей у меня нет. Это все подтвердят! - воскликнул господин Пепперминт. Он был бы рад стряхнуть Субастика. Но тот крепко-накрепко прижался к нему и, казалось, вот-вот заплачет.
- Ведь у нас так принято! Тот, кто опознает Субастика, должен взять его к себе в дом. И кормить.
- Взять тебя в дом? - в ужасе переспросил господин Пепперминт. Он подумал о госпоже Брюкман. - Это невозможно! К тому же я не знаю, что субастики едят.
- Они все едят, папочка, все! - ответил Субастик и тут же принялся грызть лацканы на пиджаке господина Пепперминта."
>