«КВАРТИРА ГОСТЯМИ ПОЛНА…» Краткий субъективный анализ текста
Стихотворение, которое недавно вспомнили и почему-то начали с восторгом перепечатывать на разных сайтах, на мой взгляд, того не стоит. Прежде всего, оно невероятно неуклюжее и вторичное. У него совершенно нет собственного голоса, узнаваемости, оно будто сшито из разноцветных лоскутков. Образы топорные, корявые, сплошные банальности. Но его почитателей можно простить хотя бы потому, что они не знают, по каким признакам можно отличить хорошее стихотворение от плохого, да и сравнивать им не с чем...
Неискушённого читателя может привлечь надрывность «А тот попадёт под колёса…» но и эта трагичность не принадлежит автору, она скопированная, фальшивая:
Квартира гостями полна.
На матери платье в горошек.
И взрослые делятся на
хороших и очень хороших.
Звон рюмок, всеобщий восторг.
У папы дымит папироса.
Вот этот уедет в Нью-Йорк,
а тот попадет под колеса.
Осенний сгущается мрак,
кончаются тосты и шутки.
И будет у этого рак,
а та повредится в рассудке.
И в комнате гасится свет.
И тьмой покрываются лица.
И тридцать немыслимых лет
в прихожей прощание длится.
Как длится оно и теперь,
покуда сутулы, плешивы,
вы в нашу выходите дверь,
и счастливы все вы, и живы.
<Игорь Меламед>
Давайте посмотрим на образы поближе. «На матери платье в горошек». Эта никому ненужная дурацкая подробность совсем не отражает факта, что «она была наряжена» или «выглядела не так, как каждый день». Это лишь перегружает текст деталями. У прозаика Михаила Веллера есть умение сказать всё, лишь коснувшись: «Отдыхали на скамейках старички, курили молодые стильные мамаши, мелькала детвора в азарте…» Смотрите, он не сказал, что было надето на женщинах или какие у них были причёски! Не дал нам ни одной догадки, но эти «стильные мамаши» - ярчайший образ, рисующий уверенных в себе, подбоченившихся женщин, уже успевших сбросить лишний вес и одетых по последней моде! Каждый додумывает в соответствии с собственными представлениями. И потому Веллер - гений, а Меламед - ремесленник от литературы.
«Взрослые делятся на хороших и очень хороших». Тоже весьма сомнительно, учитывая, что речь идёт от лица маленького мальчика, каким автор на минуту себя почувствовал. Дети обладают потрясающей интуицией и эмпатией, они замечают во взрослых гниль мгновенно! Взрослый мужчина бывает тактичен, для него все «хорошие».
«У папы дымит сигарета» и «Осенний сгущается мрак» - невероятно избитые штампы. «И тридцать немыслимых лет в прихожей прощание длится» это уже кивок в сторону Пастернака, которым Меламед интересовался, как поэтом: «И дольше века длится день и не кончаются объятья». «Звон рюмок, всеобщий восторг» - вообще какой-то репортаж, а не стихотворение, где каждое слово должно быть на своём месте, как в рецепте.
«И в комнате гасится свет. И тьмой покрываются лица» тоже очень слабо. Сравните с Кенжеевским: «Если времени больше не будет, если в небе архангела нет - кто же нас, неурочных, осудит, жизнь отнимет и выключит свет?»
Стихотворение написано 2002-м, позже чем, разумеется, стихотворение Р. Рождественского. И, конечно же, поскольку Меламед не только писал стихи, но и долгие годы работал редактором и переводчиком, был образованным человеком, который не мог не читать Роберта Рождественского, скорее всего, эта интонация появилась в его стихах появились неспроста:
В музее тепло и пустынно.
Директор шагает со мной.
«Вот эта большая картина
написана перед войной.
И что нам особенно важно -
показан типичнейший быт...
Названье ее странновато:
«Никто никому не грубит».
На лавке, как будто на троне,
который всему научил,
сидят, неподкупные, трое
спокойных и сильных мужчин.
Надежда рыбацкой элиты,
защита от всяких обид...
Ставрида, вино и маслины.
Никто никому не грубит.
И женщина сбоку. Непрочно
ее полушалок цветет.
Чуть-чуть она даже порочна.
Но это ей, в общем, идет!
Над нею мужская когорта
вершит справедливейший суд.
Сейчас они встанут и гордо
решение произнесут.
Мужские права обозначат.
Поднимут бокалы вина.
Они еще пьют и не знают,
что все переменит война...
Один, орденами бряцая,
вернется лишь в сорок шестом.
Подастся другой в полицаи.
Его расстреляют потом.
А третий - большой и довольный
под Харьковом будет убит...
И женщина станет вдовою...
Никто никому не грубит.
<Роберт Рождественский>
«Вот этот уедет в Нью-Йорк, а тот попадет под колеса», «Осенний сгущается мрак, кончаются тосты и шутки. И будет у этого рак, а та повредится в рассудке». Сравните: «Они ещё пьют и не знают, что скоро начнётся война. Один, орденами бряцая, вернется лишь в сорок шестом. Подастся другой в полицаи. Его расстреляют потом. А третий - большой и довольный под Харьковом будет убит...» Во-первых, мне не очень нравится резкий переход от «тосты и шутки» сразу к «будет у этого, та повредится». «Этот» и «та» звучит более небрежно, нежели «Один, орденами бряцая» или «Третий, большой и довольный» здесь есть некая характеристика человека и простое понимание и сочувствие.
Кстати, картина, описываемая Рождественским, существует. Вот что рассказывает один из комментаторов портала Грамота.ру: По воспоминаниям В. Аксенова Р. Рождественский и Б. Окуджава в те годы должны были бы видеть эту картину еще не в музее, а в коктебельском доме «Караванчиевских», т.е. Александра Габричевского и Натальи Северцовой... Причем картина Н.А. Северцовой, известной (она и портрет Бродского написала в конце 60-х) художницы-примитивистки называлась вначале «Рыбаки» или «Шалман», окончательное же ее название дал ей однажды один зритель.
Можно ли сопоставить вот это «непрочно полушалок цветёт» с «на матери платье в горошек»? Или «Мужские права обозначат, поднимут бокалы вина» с «Звон рюмок, всеобщий восторг. У папы дымит папироса»?
Стихотворение Р. Рождественского имеет узнаваемый, грубоватый шарм. Здесь, как это нередко бывает, одно произведение искусства, картина, вдохновило на создание другого. Люди из первого стихотворения реальны, это знакомые и друзья родителей со своими тяжёлыми судьбами, а персонажи второго - лишь мазки краски, но отношение поэта к ним более бережное. Трагедия, о которой рассказывает Рождественский, существует лишь в его воображении, но она гораздо подлиннее той, которую переживает автор первого стихотворения сам.