Михаил Елизаров об Аркадии Гайдаре. Часть II
Из эссе Михаила Елизарова "На страже детской души".
«Гайдара» придумал в Ленинграде, в трудном 1925 году. Нищета оказалась ловчее петлюровцев, застала врасплох. Пока правил страницы своего первого большого труда «В дни поражений и побед», распродал все, что имел, - шинель, френч, папаху, сапоги. Сложил заунывный стих:
Все прошло. Но дымят пожарища,
Слышны рокоты бурь вдали.
Все ушли от Гайдара товарищи,
Дальше, дальше вперед ушли…
Думал, написал роман. Старшие товарищи, писатели Федин и Слонимский, сказали - повесть. Тогда же произошло первое творческое открытие - оказывается, писать можно и о том, чего не видел. Можно придумывать. До этого он считал, что имеет право публиковать только свой личный опыт.
Повесть вышла в альманахе «Ковш», подписанная еще родной фамилией - Голиков.
А Гайдаром стал седьмого ноября 1925 года, сдавал рассказ «Угловой дом» - написал для пермской газеты «Звезда», где работал фельетонистом.
[Читать далее]Главный биограф Гайдара Борис Камов говорит о хакасском происхождении звучного псевдонима. «Хайдар». Версия первая - «лингвистическое недоразумение». Голикову казалось, что «Хайдар» означает «командир» или «всадник», а звучное слово оказалось наречием «куда».
Имеется и вторая версия от сына Тимура: «Гайдар» - сложная аббревиатура, замешанная на шифре еще времен реального училища.
«Г» - первая буква фамилии Голиков; «ай» - первая и последняя буквы имени; «д» - по-французски - «из»; «ар» - первые буквы названия родного города. Г-ай-д-ар: Голиков Аркадий из Арзамаса.
Детский писатель.
Сложный, о двух концах, эпитет - «детский». Когда-то эта «детскость» помогла бывшему солдату окопаться в литературе. Сам Гайдар признавался, что только «из хитрости назвался детским писателем». Хитрость удалась, более того - прижилась, обозначив творчеству Гайдара четкую возрастную планку - по юность включительно.
Детский писатель оказывался сродни детскому питанию. Чуковский или Барто превращались в блюда для малышей, которым от двух до пяти: «Ехали медведи на велосипеде» или «Наша Таня громко плачет». А Гайдар предназначался детям от шести до пятнадцати. Кто помладше - тому «Чук и Гек», кто постарше - тому «Тимура» или «Школу». А дальше наступал черед взрослых авторов…
Детская литература - явление позднее. Как и сама категория детства, которой до семнадцатого века попросту не существовало. Ребенок Средневековья и Возрождения был кем угодно: «карликом», слабосильным организмом, но не «цветком жизни». Малолетний вор получал то же самое число плетей, что и вор совершеннолетний. Трехлетний герцог с мокрыми панталонами считался дворянином и господином.
Литература, как религия и одежда, была одна для всех возрастов. О «детстве» впервые задумался активно развивающийся протестантский мир. Миссионерство в первую очередь распространилось на детей. Их стали воспитывать.
«Счастливое детство» оборачивалось рабством повышенного комфорта - за «нежную» заботу следовало платить послушанием. Тогда же появилась и литература «для маленьких» - дидактические тексты по библейским сюжетам, только на новый лад. В известном смысле это была агитационная вспомогательная программа по ограничению, воздержанию, дисциплине. Уже к середине девятнадцатого века эти нравоучительные опусы сделались объектом острых насмешек.
Не следует также путать тексты «про детей» с текстами «для детей». Марк Твен с «Томом Сойером», гениальным «Гекльберри Финном» - это литература «о детях». Так получилось, что ввиду книжного дефицита подобные романы предложили самой юной читательской аудитории.
Вальтер Скотт, Джонатан Свифт, Даниэль Дефо, Александр Дюма, Роберт Стивенсон, Фенимор Купер, Жюль Верн, Майн Рид - этот список можно продолжать хоть до Конан Дойла - в свое время все они были «взрослыми» писателями, которых подросшее человечество вручило новому поколению детей. Так младшему брату по наследству достаются штаны и куртки старшего брата. Дети нового века «донашивали» взрослую беллетристику былых времен - про рыцарей, индейцев, разбойников, пиратов и сыщиков.
Поэтому «детская литература» в чистом виде, как мы ее себе представляем, произнося это словосочетание, - продукт двадцатого века.
Русская же детская литература сформировалась только в советский период. До этого имелся лубок, классика в виде недетских сказок Пушкина, Ершова, Одоевского, переводной авантюрный роман, журнал «Задушевное слово» со слезливыми историями Чарской о девочках и сиротках.
«Детское» понималось как нечто упрощенное, предельно цензурированное, надклассовое, нравоучительное и бесполое.
В набоковском романе «Защита Лужина» отец главного героя занимается производством такой вот нравственной пищи для учащихся: «Приключения Антоши, изд. Сильвестрова» - на обложке «ясноокий гимназист кормит облезлую собаку завтраком».
Это то, что преобладало: вместо реальных детей по литературной сцене расхаживали ряженые писклявые травести, которым суфлировали почтенные писательские дяди.
А потом была революция и Гражданская война. Детство на время обрело страшную свободу. Процветали проституция, воровство, бандитизм, бродяжничество. Новой власти пришлось брать распоясавшихся беспризорников под уздцы. Тогда же зародилась советская детская литература. И Гайдар стоял у ее истоков.
Непонятно, что было раньше: все эти Димки, Вовки, Федьки, обучившие Гайдара своим речевым оборотам, или их изобрел и сложил сам Гайдар, а затем Мишки Квакины и Юрки Ковякины бойко заговорили на звонком и веселом гайдаровском наречии?
До этого уже были попытки внедрить «живую» детскую речь в литературу. Современнику Гайдара, замечательному писателю Леониду Пантелееву в повести «Республика ШКИД» удалось зафиксировать трагичный новояз детства, пережившего революцию, войну и разруху. Дефективные отроки Пантелеева говорят на смеси воровского жаргона. По большому счету, они - умудренные «взрослые» лилипуты, униженные и развращенные.
Насколько достоверной была пантелеевская «феня»? Она все-таки результат художественной обработки, в которой исходник доведен до комизма: «в печку мотаем, в ширму загибаем, на халяву канаем» сродни «редискам» и «петухам гамбургским» данелиевских «Джентльменов удачи».
Этот жаргон с восторгом принимался в литературу - «Республика ШКИД» была в то время абсолютным хитом, - но лексика дефективных маргиналов никак не могла претендовать на статус «детского языка».
Именно Аркадий Гайдар стал создателем советского мальчишеского дискурса. Или даже больше - пионерского пиджина. Благодаря ему дети новой страны обрели нормативный язык - «пиджин-гайдар», на котором коммуницировали в художественных мирах (вплоть до развала Союза). Благодаря Гайдару обрели свои голоса герои Носова, Драгунского, киноперсонажи «Приключений Электроника» («вокальные партии» озвучивала грубоватым голосом подростка Елена Камбурова) и «Гостьи из будущего».
Ныне уже не встретить носителей «пиджин-гайдара». Последние отголоски этого ныне мертвого языка можно, пожалуй, услышать в юмористических киновыродках «Ералаша» - маленькие паяцы с осколками гайдаровских интонаций, играющие вымороченную бездарную драматургию, так же нелепы, как казахи, говорящие на латыни.
Нужно признать, нового детского языка в ближайшее время не предвидится, ибо не предвидится нового Аркадия Гайдара.
Да и старый Гайдар вдруг оказался никому не нужен. Наступили новые времена.
В романе Виктора Пелевина «Жизнь насекомых» (1993) присутствует ернический псевдоструктуралистский обзор творчества Гайдара: «Полет над гнездом врага. К пятидесятилетию со дня окукливания Аркадия Гайдара» Всуеслава Сирицына и Семена Клопченко-Конопляных, авторов альманаха «Треугольный х…»: «Прочесть его (Гайдара), в сущности, некому: взрослые не станут, а дети ничего не заметят, как англичане не замечают, что читают по-английски»…
Этот, в общем-то, не лишенный симпатии к Гайдару очерк четко отразил восприятие писателя постсоветским литературным сообществом.
В качестве потешного парадокса в обзоре постулировалась основная тема гайдаровского наследия: «Кстати сказать, тема ребенка-убийцы - одна из главных у Гайдара. Вспомним хотя бы “Школу” и тот как бы звучащий на всех ее страницах выстрел из маузера в лесу, вокруг которого крутится все остальное повествование. Но нигде эта нота… не звучит так отчетливо, как в “Судьбе барабанщика”. В этом смысле Сережа Щербачев - так зовут маленького барабанщика - без всяких усилий достигает того состояния духа, о котором безнадежно мечтал Родион Раскольников…»
«Вечный ребенок» Гайдар (тот же Маршак говорил о Гайдаре: «Он был жизнерадостен и прямодушен, как ребенок») от книги к книге воспевал малолетнего убийцу. На гайдаровских «кровавых мальчиках» выросло три поколения.
«Сережа абсолютно аморален, и это неудивительно, потому что любая мораль или то, что ее заменяет, во всех культурах вносится в детскую душу с помощью особого леденца, выработанного из красоты. На месте пошловатого фашистского государства “Судьбы барабанщика” Сережины голубые глаза видят бескрайний романтический простор…»
Оставим на совести насекомых характеристику СССР как «пошловатого фашистского государства». В конце концов, не стоит забывать, что перед нами очерк из альманаха «Треугольный х…».
Гайдар действительно был дидактическим «суперфосфатом», идеологическим опиумом советского Храма, благодаря которому тысячи школьников просыпались утром счастливыми от мысли, что родились в СССР.
Примечательно другое: небрежно сплюнутый авторами «леденец из красоты» (понимай, поэтика) - и есть тот самый важный, единственный предмет, исследованием которого (рассасыванием, вкусовым анализом, разложением на ингредиенты - да чем угодно!) призвано заниматься литературоведение.
Но не «чарующие безупречные описания детства» интересуют Всуеслава Сирицына и Семена Клопченко-Конопляных. Они задаются вопросом: «Зачем бритый наголо мужчина в гимнастерке и папахе на ста страницах убеждает кого-то, что мир прекрасен, а убийство, совершенное ребенком, - никакой не грех, потому что дети безгрешны в силу своей природы?»
Задаются, призывая «отбросить фрейдистские реминисценции», и сами же отвечают в пошловатом психоаналитическом ключе: «Гайдар идет от дела к вымыслу, если, конечно, считать вымыслом точные снимки переживаний детской души, перенесенные из памяти в физиологический раствор художественного текста». «Многие записи в его дневниках не поддаются прочтению, - пишет один из исследователей. - Гайдар пользовался специально разработанным шифром. Иногда он отмечал, что его снова мучили повторяющиеся сны “по схеме 1” или “по схеме 2”. И вдруг открытым текстом, как вырвавшийся крик: “Снились люди, убитые мной в детстве”…»
Признаюсь, эта выдуманная фраза из несуществующего дневника когда-то вернула мне Гайдара, казалось, навеки утраченного. Я прочел ее с угрюмым восторгом - мрачный, настороженный поэт. Я тогда слагал детские стихи замогильного толка:
Хнычут маленькие птички
Из просторного дупла
Принесите нам водички
Наша мама умерла…
Как же я упивался в те смутные времена патологией разрушенного мира. Отрастил волосы и затянул их в жгут, надел долгополый кожаный плащ черного цвета, ходил по улицам с тростью, мечтал завести себе горбунью и карлицу. Новый «маниакальный» Гайдар пришелся мне ко двору…
Закрывая тему насекомых: никогда писатель Гайдар не воспевал ребенка-убийцу. Достаточно ознакомиться с его книгами, чтобы убедиться. Кладет свою жизнь на алтарь коммунизма отважный Мальчиш-Кибальчиш - умирает, не выдав Тайны. Погибает пятилетний «хороший человек» Алька - вредитель запустил ему в голову камнем. Главный герой «Судьбы барабанщика» Сережа Щербачев, совершая свой безрассудный поступок - поднимается с браунингом, чтобы не дать шпионам безнаказанно уйти, - сознательно приносит себя в жертву.
Творчество Гайдара описывает Крестовый поход детей за «светлое царство социализма», и на этом пути они - не убийцы.
Определенно: одна из основных тем Гайдара - ребенок-жертва.
Девяностые годы - время Гайдара-опричника, Гайдара-карателя. Не давешний бог красного Олимпа, не доброглазый вожатый, играющий пионерам на сопилке, - ошарашенным согражданам предстал юный комбат на кровавом горячем жеребце: мчится Гайдар лесами Тамбова, горами Хакасии, гибельный, как всадник Апокалипсиса. Хрустят под копытами хакасские косточки, летят белогвардейские головушки, падают с рассеченными лицами белобрысые крестьянские дети, гулко хохочет комбат, скалит красную пасть. И такой яростный, что даже сами чекисты не выдержали, прогнали его прочь: «Иди, - говорят, - Гайдар-палач, в Москву да хорошенько подлечись…»
Он и потом не угомонился, Гайдар. Вечерами, когда накатывала смертная тоска по крови, он сам себя резал бритвой, литератор-маньяк…
Новое гайдароведение - «психиатрическое» - сформировалось в начале девяностых. Эпиграфом к нему может служить знаменитая «дневниковая» фраза: «Снились люди, убитые мной в детстве…»
У этой превосходной (кроме шуток, сильная строчка!) «снились люди» отсутствует первоисточник. То есть нет такой замшелой общей тетради, пожелтевшего клочка бумаги, куда бы сам Гайдар записал это признание. Приснившиеся покойники проживают исключительно в исследовательском пространстве нового гайдароведения.
Мертвый отряд без роду-племени марширует строем из статьи в статью. Каждый новый текст ссылается на былое цитирование - круговая порука. Петров говорит: «Я прочел об этом у Иванова». Прижмешь Иванова - он тычет на Сидорова, а Сидоров ссылается на Петрова.
В таком же режиме существует и вся прочая «правда» о Гайдаре. А она страшна: красный Билли Кид, сгубивший - Х. Л. Борхес не даст соврать - не одну тыщу человек, не считая хакасов.
По крайней мере, писатель Владимир Солоухин, автор псевдодокументального романа «Соленое озеро», ведет счет на тысячи. Солоухинская правда сильна художественностью и деталью. Чего стоит одна хакасская бабушка из воспоминаний деятеля культуры Г. Топанова, старушка, заботливо собирающая в деревянную мисочку мозги сыночка, после того как юный психопат Гайдар размозжил ему голову из маузера…
Вот не было бы этой де-ре-вя-я-я-нн-ой (стеклянной или оловянной) миски с мозгами, то можно было бы засомневаться, потому что очевидцу злодейства Топанову (пожалуй, единственный проименованный свидетель в «Озере») в тот момент было пять годков, но он помнил, что стрелял из маузера командир в папахе. А поскольку папаху на всю страну Советов носил только Аркадий Гайдар, то сами понимаете…
По-хорошему, злосчастная папаха как примета убийцы - чуть более значительна, чем, допустим, штаны. Убийца был в штанах. А Гайдар штаны носил.
Но одной миски с мозгами мало. Нет масштаба. Две тыщи белых офицеров, что сдавались в плен, велел шашками посечь. Замочил - и в прямом, и в переносном, и в путинском смысле - в озере Божьем местных жителей: с тех пор там табу на отъевшуюся на человечине рыбу. Семьдесят шесть человек - детей и старух включительно - лично расстрелял из пулемета: поставил в шеренгу и выкосил. (Число 76 - еще одна деталь, работающая на достоверность. Вот 100 человек - это сомнительно, а 76 - вроде достоверно. Но лично я бы написал - 73. Это более оптимально. Или же 69. Можно и 81.)
Есть даже цитата самого Сталина (тут Солоухин честно говорит - «цитату приписывают Сталину»), который вроде бы сказал, подивившись делам кровавого юнца: «Мы-то его простим, но простят ли его хакасы?» Создается впечатление, что в 1922 году звериные выходки чоновца Аркадия Голикова получили всероссийский резонанс. Мелкий бес просил прощения, а Диавол с оглядкой грехи отпустил…
Но в 22-м году Сталин, только что занявший тогда еще сравнительно скромную должность генерального секретаря РКП(б), не был уполномочен карать или миловать жестокого комбата из Енисейской губернии и произносить исторические фразы.
«Гайдара» придумал в Ленинграде, в трудном 1925 году. Нищета оказалась ловчее петлюровцев, застала врасплох. Пока правил страницы своего первого большого труда «В дни поражений и побед», распродал все, что имел, - шинель, френч, папаху, сапоги. Сложил заунывный стих:
Все прошло. Но дымят пожарища,
Слышны рокоты бурь вдали.
Все ушли от Гайдара товарищи,
Дальше, дальше вперед ушли…
Думал, написал роман. Старшие товарищи, писатели Федин и Слонимский, сказали - повесть. Тогда же произошло первое творческое открытие - оказывается, писать можно и о том, чего не видел. Можно придумывать. До этого он считал, что имеет право публиковать только свой личный опыт.
Повесть вышла в альманахе «Ковш», подписанная еще родной фамилией - Голиков.
А Гайдаром стал седьмого ноября 1925 года, сдавал рассказ «Угловой дом» - написал для пермской газеты «Звезда», где работал фельетонистом.
[Читать далее]Главный биограф Гайдара Борис Камов говорит о хакасском происхождении звучного псевдонима. «Хайдар». Версия первая - «лингвистическое недоразумение». Голикову казалось, что «Хайдар» означает «командир» или «всадник», а звучное слово оказалось наречием «куда».
Имеется и вторая версия от сына Тимура: «Гайдар» - сложная аббревиатура, замешанная на шифре еще времен реального училища.
«Г» - первая буква фамилии Голиков; «ай» - первая и последняя буквы имени; «д» - по-французски - «из»; «ар» - первые буквы названия родного города. Г-ай-д-ар: Голиков Аркадий из Арзамаса.
Детский писатель.
Сложный, о двух концах, эпитет - «детский». Когда-то эта «детскость» помогла бывшему солдату окопаться в литературе. Сам Гайдар признавался, что только «из хитрости назвался детским писателем». Хитрость удалась, более того - прижилась, обозначив творчеству Гайдара четкую возрастную планку - по юность включительно.
Детский писатель оказывался сродни детскому питанию. Чуковский или Барто превращались в блюда для малышей, которым от двух до пяти: «Ехали медведи на велосипеде» или «Наша Таня громко плачет». А Гайдар предназначался детям от шести до пятнадцати. Кто помладше - тому «Чук и Гек», кто постарше - тому «Тимура» или «Школу». А дальше наступал черед взрослых авторов…
Детская литература - явление позднее. Как и сама категория детства, которой до семнадцатого века попросту не существовало. Ребенок Средневековья и Возрождения был кем угодно: «карликом», слабосильным организмом, но не «цветком жизни». Малолетний вор получал то же самое число плетей, что и вор совершеннолетний. Трехлетний герцог с мокрыми панталонами считался дворянином и господином.
Литература, как религия и одежда, была одна для всех возрастов. О «детстве» впервые задумался активно развивающийся протестантский мир. Миссионерство в первую очередь распространилось на детей. Их стали воспитывать.
«Счастливое детство» оборачивалось рабством повышенного комфорта - за «нежную» заботу следовало платить послушанием. Тогда же появилась и литература «для маленьких» - дидактические тексты по библейским сюжетам, только на новый лад. В известном смысле это была агитационная вспомогательная программа по ограничению, воздержанию, дисциплине. Уже к середине девятнадцатого века эти нравоучительные опусы сделались объектом острых насмешек.
Не следует также путать тексты «про детей» с текстами «для детей». Марк Твен с «Томом Сойером», гениальным «Гекльберри Финном» - это литература «о детях». Так получилось, что ввиду книжного дефицита подобные романы предложили самой юной читательской аудитории.
Вальтер Скотт, Джонатан Свифт, Даниэль Дефо, Александр Дюма, Роберт Стивенсон, Фенимор Купер, Жюль Верн, Майн Рид - этот список можно продолжать хоть до Конан Дойла - в свое время все они были «взрослыми» писателями, которых подросшее человечество вручило новому поколению детей. Так младшему брату по наследству достаются штаны и куртки старшего брата. Дети нового века «донашивали» взрослую беллетристику былых времен - про рыцарей, индейцев, разбойников, пиратов и сыщиков.
Поэтому «детская литература» в чистом виде, как мы ее себе представляем, произнося это словосочетание, - продукт двадцатого века.
Русская же детская литература сформировалась только в советский период. До этого имелся лубок, классика в виде недетских сказок Пушкина, Ершова, Одоевского, переводной авантюрный роман, журнал «Задушевное слово» со слезливыми историями Чарской о девочках и сиротках.
«Детское» понималось как нечто упрощенное, предельно цензурированное, надклассовое, нравоучительное и бесполое.
В набоковском романе «Защита Лужина» отец главного героя занимается производством такой вот нравственной пищи для учащихся: «Приключения Антоши, изд. Сильвестрова» - на обложке «ясноокий гимназист кормит облезлую собаку завтраком».
Это то, что преобладало: вместо реальных детей по литературной сцене расхаживали ряженые писклявые травести, которым суфлировали почтенные писательские дяди.
А потом была революция и Гражданская война. Детство на время обрело страшную свободу. Процветали проституция, воровство, бандитизм, бродяжничество. Новой власти пришлось брать распоясавшихся беспризорников под уздцы. Тогда же зародилась советская детская литература. И Гайдар стоял у ее истоков.
Непонятно, что было раньше: все эти Димки, Вовки, Федьки, обучившие Гайдара своим речевым оборотам, или их изобрел и сложил сам Гайдар, а затем Мишки Квакины и Юрки Ковякины бойко заговорили на звонком и веселом гайдаровском наречии?
До этого уже были попытки внедрить «живую» детскую речь в литературу. Современнику Гайдара, замечательному писателю Леониду Пантелееву в повести «Республика ШКИД» удалось зафиксировать трагичный новояз детства, пережившего революцию, войну и разруху. Дефективные отроки Пантелеева говорят на смеси воровского жаргона. По большому счету, они - умудренные «взрослые» лилипуты, униженные и развращенные.
Насколько достоверной была пантелеевская «феня»? Она все-таки результат художественной обработки, в которой исходник доведен до комизма: «в печку мотаем, в ширму загибаем, на халяву канаем» сродни «редискам» и «петухам гамбургским» данелиевских «Джентльменов удачи».
Этот жаргон с восторгом принимался в литературу - «Республика ШКИД» была в то время абсолютным хитом, - но лексика дефективных маргиналов никак не могла претендовать на статус «детского языка».
Именно Аркадий Гайдар стал создателем советского мальчишеского дискурса. Или даже больше - пионерского пиджина. Благодаря ему дети новой страны обрели нормативный язык - «пиджин-гайдар», на котором коммуницировали в художественных мирах (вплоть до развала Союза). Благодаря Гайдару обрели свои голоса герои Носова, Драгунского, киноперсонажи «Приключений Электроника» («вокальные партии» озвучивала грубоватым голосом подростка Елена Камбурова) и «Гостьи из будущего».
Ныне уже не встретить носителей «пиджин-гайдара». Последние отголоски этого ныне мертвого языка можно, пожалуй, услышать в юмористических киновыродках «Ералаша» - маленькие паяцы с осколками гайдаровских интонаций, играющие вымороченную бездарную драматургию, так же нелепы, как казахи, говорящие на латыни.
Нужно признать, нового детского языка в ближайшее время не предвидится, ибо не предвидится нового Аркадия Гайдара.
Да и старый Гайдар вдруг оказался никому не нужен. Наступили новые времена.
В романе Виктора Пелевина «Жизнь насекомых» (1993) присутствует ернический псевдоструктуралистский обзор творчества Гайдара: «Полет над гнездом врага. К пятидесятилетию со дня окукливания Аркадия Гайдара» Всуеслава Сирицына и Семена Клопченко-Конопляных, авторов альманаха «Треугольный х…»: «Прочесть его (Гайдара), в сущности, некому: взрослые не станут, а дети ничего не заметят, как англичане не замечают, что читают по-английски»…
Этот, в общем-то, не лишенный симпатии к Гайдару очерк четко отразил восприятие писателя постсоветским литературным сообществом.
В качестве потешного парадокса в обзоре постулировалась основная тема гайдаровского наследия: «Кстати сказать, тема ребенка-убийцы - одна из главных у Гайдара. Вспомним хотя бы “Школу” и тот как бы звучащий на всех ее страницах выстрел из маузера в лесу, вокруг которого крутится все остальное повествование. Но нигде эта нота… не звучит так отчетливо, как в “Судьбе барабанщика”. В этом смысле Сережа Щербачев - так зовут маленького барабанщика - без всяких усилий достигает того состояния духа, о котором безнадежно мечтал Родион Раскольников…»
«Вечный ребенок» Гайдар (тот же Маршак говорил о Гайдаре: «Он был жизнерадостен и прямодушен, как ребенок») от книги к книге воспевал малолетнего убийцу. На гайдаровских «кровавых мальчиках» выросло три поколения.
«Сережа абсолютно аморален, и это неудивительно, потому что любая мораль или то, что ее заменяет, во всех культурах вносится в детскую душу с помощью особого леденца, выработанного из красоты. На месте пошловатого фашистского государства “Судьбы барабанщика” Сережины голубые глаза видят бескрайний романтический простор…»
Оставим на совести насекомых характеристику СССР как «пошловатого фашистского государства». В конце концов, не стоит забывать, что перед нами очерк из альманаха «Треугольный х…».
Гайдар действительно был дидактическим «суперфосфатом», идеологическим опиумом советского Храма, благодаря которому тысячи школьников просыпались утром счастливыми от мысли, что родились в СССР.
Примечательно другое: небрежно сплюнутый авторами «леденец из красоты» (понимай, поэтика) - и есть тот самый важный, единственный предмет, исследованием которого (рассасыванием, вкусовым анализом, разложением на ингредиенты - да чем угодно!) призвано заниматься литературоведение.
Но не «чарующие безупречные описания детства» интересуют Всуеслава Сирицына и Семена Клопченко-Конопляных. Они задаются вопросом: «Зачем бритый наголо мужчина в гимнастерке и папахе на ста страницах убеждает кого-то, что мир прекрасен, а убийство, совершенное ребенком, - никакой не грех, потому что дети безгрешны в силу своей природы?»
Задаются, призывая «отбросить фрейдистские реминисценции», и сами же отвечают в пошловатом психоаналитическом ключе: «Гайдар идет от дела к вымыслу, если, конечно, считать вымыслом точные снимки переживаний детской души, перенесенные из памяти в физиологический раствор художественного текста». «Многие записи в его дневниках не поддаются прочтению, - пишет один из исследователей. - Гайдар пользовался специально разработанным шифром. Иногда он отмечал, что его снова мучили повторяющиеся сны “по схеме 1” или “по схеме 2”. И вдруг открытым текстом, как вырвавшийся крик: “Снились люди, убитые мной в детстве”…»
Признаюсь, эта выдуманная фраза из несуществующего дневника когда-то вернула мне Гайдара, казалось, навеки утраченного. Я прочел ее с угрюмым восторгом - мрачный, настороженный поэт. Я тогда слагал детские стихи замогильного толка:
Хнычут маленькие птички
Из просторного дупла
Принесите нам водички
Наша мама умерла…
Как же я упивался в те смутные времена патологией разрушенного мира. Отрастил волосы и затянул их в жгут, надел долгополый кожаный плащ черного цвета, ходил по улицам с тростью, мечтал завести себе горбунью и карлицу. Новый «маниакальный» Гайдар пришелся мне ко двору…
Закрывая тему насекомых: никогда писатель Гайдар не воспевал ребенка-убийцу. Достаточно ознакомиться с его книгами, чтобы убедиться. Кладет свою жизнь на алтарь коммунизма отважный Мальчиш-Кибальчиш - умирает, не выдав Тайны. Погибает пятилетний «хороший человек» Алька - вредитель запустил ему в голову камнем. Главный герой «Судьбы барабанщика» Сережа Щербачев, совершая свой безрассудный поступок - поднимается с браунингом, чтобы не дать шпионам безнаказанно уйти, - сознательно приносит себя в жертву.
Творчество Гайдара описывает Крестовый поход детей за «светлое царство социализма», и на этом пути они - не убийцы.
Определенно: одна из основных тем Гайдара - ребенок-жертва.
Девяностые годы - время Гайдара-опричника, Гайдара-карателя. Не давешний бог красного Олимпа, не доброглазый вожатый, играющий пионерам на сопилке, - ошарашенным согражданам предстал юный комбат на кровавом горячем жеребце: мчится Гайдар лесами Тамбова, горами Хакасии, гибельный, как всадник Апокалипсиса. Хрустят под копытами хакасские косточки, летят белогвардейские головушки, падают с рассеченными лицами белобрысые крестьянские дети, гулко хохочет комбат, скалит красную пасть. И такой яростный, что даже сами чекисты не выдержали, прогнали его прочь: «Иди, - говорят, - Гайдар-палач, в Москву да хорошенько подлечись…»
Он и потом не угомонился, Гайдар. Вечерами, когда накатывала смертная тоска по крови, он сам себя резал бритвой, литератор-маньяк…
Новое гайдароведение - «психиатрическое» - сформировалось в начале девяностых. Эпиграфом к нему может служить знаменитая «дневниковая» фраза: «Снились люди, убитые мной в детстве…»
У этой превосходной (кроме шуток, сильная строчка!) «снились люди» отсутствует первоисточник. То есть нет такой замшелой общей тетради, пожелтевшего клочка бумаги, куда бы сам Гайдар записал это признание. Приснившиеся покойники проживают исключительно в исследовательском пространстве нового гайдароведения.
Мертвый отряд без роду-племени марширует строем из статьи в статью. Каждый новый текст ссылается на былое цитирование - круговая порука. Петров говорит: «Я прочел об этом у Иванова». Прижмешь Иванова - он тычет на Сидорова, а Сидоров ссылается на Петрова.
В таком же режиме существует и вся прочая «правда» о Гайдаре. А она страшна: красный Билли Кид, сгубивший - Х. Л. Борхес не даст соврать - не одну тыщу человек, не считая хакасов.
По крайней мере, писатель Владимир Солоухин, автор псевдодокументального романа «Соленое озеро», ведет счет на тысячи. Солоухинская правда сильна художественностью и деталью. Чего стоит одна хакасская бабушка из воспоминаний деятеля культуры Г. Топанова, старушка, заботливо собирающая в деревянную мисочку мозги сыночка, после того как юный психопат Гайдар размозжил ему голову из маузера…
Вот не было бы этой де-ре-вя-я-я-нн-ой (стеклянной или оловянной) миски с мозгами, то можно было бы засомневаться, потому что очевидцу злодейства Топанову (пожалуй, единственный проименованный свидетель в «Озере») в тот момент было пять годков, но он помнил, что стрелял из маузера командир в папахе. А поскольку папаху на всю страну Советов носил только Аркадий Гайдар, то сами понимаете…
По-хорошему, злосчастная папаха как примета убийцы - чуть более значительна, чем, допустим, штаны. Убийца был в штанах. А Гайдар штаны носил.
Но одной миски с мозгами мало. Нет масштаба. Две тыщи белых офицеров, что сдавались в плен, велел шашками посечь. Замочил - и в прямом, и в переносном, и в путинском смысле - в озере Божьем местных жителей: с тех пор там табу на отъевшуюся на человечине рыбу. Семьдесят шесть человек - детей и старух включительно - лично расстрелял из пулемета: поставил в шеренгу и выкосил. (Число 76 - еще одна деталь, работающая на достоверность. Вот 100 человек - это сомнительно, а 76 - вроде достоверно. Но лично я бы написал - 73. Это более оптимально. Или же 69. Можно и 81.)
Есть даже цитата самого Сталина (тут Солоухин честно говорит - «цитату приписывают Сталину»), который вроде бы сказал, подивившись делам кровавого юнца: «Мы-то его простим, но простят ли его хакасы?» Создается впечатление, что в 1922 году звериные выходки чоновца Аркадия Голикова получили всероссийский резонанс. Мелкий бес просил прощения, а Диавол с оглядкой грехи отпустил…
Но в 22-м году Сталин, только что занявший тогда еще сравнительно скромную должность генерального секретаря РКП(б), не был уполномочен карать или миловать жестокого комбата из Енисейской губернии и произносить исторические фразы.