Процесс над колчаковскими министрами. Часть XIV. Речь защитника
Из сборника документов «Процесс над колчаковскими министрами. Май 1920».
Председатель т[ов.] Павлуновский. …Слово предоставляется защите.
Защитник Ааронов. Товарищи члены революционного трибунала. Невыразимо трагично положение людей, для которых нет, по-видимому, не только надежды на оправдание, но и надежды на снисхождение. Слишком страшны преступления против народа, совершенные колчаковщиной. Перед вами прошли здесь картины кошмара и ужаса. Я не буду восстанавливать всех деталей этих картин. Расстрелы, расправы, насилия, уничтожение людей, уничтожение имущества, уничтожение деревень, сел и целых волостей - вот чем характеризуется власть адмирала Колчака.
А люди, которые сидят на скамье подсудимых, были членами правительства, возглавляемого Колчаком.
Страшные, невиданные в истории преступления совершены этим правительством. Является вопрос: зачем, для чего нужна защита в этом деле? Преступления налицо. И не достаточно ли прошедших здесь картин, что[бы] революционный трибунал удалился в совещательную комнату для вынесения приговора? Не лучше ли замолкнуть защите в этом деле? Но нет, тт. члены революционного трибунала. Не затем учреждена защита в революционных трибуналах властью рабочих и крестьян, чтобы молчать, когда в них разбирается дело.
[Читать далее]Здесь говорил обвинитель. Его устами говорила вся советская Россия, все рабочие и крестьяне. И даже больше - его устами говорил мировой пролетариат, который предъявлял счет правительству Колчака, правительству богачей и кулаков. Устами обвинителя говорили все против этих [сидящих на скамье подсудимых] 22 человек и против каждого из них в отдельности, предъявляя им счет. Все против одного.
Граждане члены революционного трибунала! Какой же это был [бы] суд, если за каждого из них, за этого одного не нашлось бы здесь голоса защиты против всех? Какой бы это был суд, если бы здесь не было никого, кто бы с точки зрения интересов подсудимого посмотрел бы счет, предъявленный ему всеми, который напряг бы все силы разума, чтобы выяснить все в этом счете: что должно быть отнесено на актив или пассив каждого подсудимого и что вовсе не принадлежит ему и должно быть отнесено к другим.
Вот почему, несмотря на кошмарную картину колчаковского властвования, прошедшую перед вами, несмотря на то, что защита не считает себя вправе ни одним штрихом смягчать те краски, которыми рисовал здесь обвинитель, несмотря на то, что, по мнению защиты, прошедшее здесь перед вами бледнеет перед теми фактами ужаса и террора, которые совершились во время колчаковского властвования, - несмотря на все это, защита свой слабый голос осмеливается поднять здесь перед вами, члены революционного трибунала.
Здесь были оглашены основные положения [советского] уголовного права, выработанные властью рабочих и крестьян. В этих основных положениях имеется статья двенадцатая, которая говорит, что когда обсуждается вопрос о виновности и о применении наказания, то революционный трибунал - это совесть и разум революционного рабочего и крестьянина - должен внимательно ознакомиться с личностью, деятельностью и прошлым данного лица.
Вот, тт. члены революционного трибунала, к ознакомлению с личностью и деятельностью каждого из обвиняемых я вас и призываю.
Но предварительно я вкратце остановлюсь на том, как эти лица, здесь перед вами заявившие, что они не желали вреда рабочим и крестьянам, как эти лица, за многими из которых числится в прошлом немало заслуг перед рабочими и крестьянами, из которых некоторые заслуживали доверие рабочих и крестьян и выбирались ими, - как они вдруг оказались в той группе, в том правительстве, которое именовалось колчаковским правительством.
Основной пункт обвинения, которое предъявлено подсудимым, - это обвинение в бунте и восстании при помощи и поддержке иностранных правительств против власти рабочих и крестьян. И перед революционным трибуналом должен быть поставлен вопрос: зачем и как попали эти лица в[о Временное] Сибирское правительство? Пошли ли они туда именно потому, что они участвовали в бунте и восстании против рабочих и крестьян, или они были привлечены по другим условиям и на других основаниях?
Данными дела установлено, что никто из этих [лиц] до падения [советской] власти в Сибири не принимал активного участия ни в каких боевых организациях, поставивших целью свержение советской власти в Сибири. Да и свержение советской власти в Сибири произошло помимо какой-нибудь вооруженной силы русских боевых организаций. Эту власть ниспровергнула чешская вооруженная сила.
…выступление чехословацких войск в Сибири произошло под влиянием Антанты, помимо влияния русских сил. И не доказано, что в этом выступлении чешских вооруженных сил принимали какое-нибудь участие сидящие здесь на скамье подсудимых. Но в результате выступления чехословаков советская власть в Сибири пала. Перед Сибирью стал вопрос об организации власти на всей этой огромной территории...
Условия сибирской жизни, казалось, давали все основания демократической власти рассчитывать на поддержку широких слоев сибирского населения. Иностранные вооруженные силы в своих заявлениях указывали на то, что они будут поддерживать только демократическую власть. Вот те условия, мне кажется, [которые] и послужили тем основанием, почему представители эсеровской Сибирской областной думы провозгласили на этой территории власть Сибирской областной думы. По этим же соображениям, как мне кажется, нашли возможным поступить на службу к этой власти и те правые социалистические элементы, представители которых здесь имеются, и демократические элементы. Я говорю - поступить к этой власти на службу. Но я подчеркиваю, что эти лица никакого отношения к перевороту, совершенному чехословаками, не имеют. Не встретили препятствия к тому, чтобы пойти на службу во вновь образовавшуюся власть, и прежние служащие различных учреждений.
Гойхбарг. Я позволю себе напомнить, что здесь идет суд над участниками бунтовщической шайки, восставшей против рабочих и крестьян. Защита повествует о какой-то образовавшейся власти, к которой идут на службу. Я считаю форменно недопустимым ввиду существования законной всероссийской власти...
Павлуновский. Я Вам слова не давал по этому вопросу. Я не могу суд обращать в митинг.
Гойхбарг. Я вынужден заявить, что я, как представитель всероссийской власти советской...
Павлуновский. Считаю это недопустимым. Призываю Вас к порядку. Мы также представители советской власти. Призываю Вас к такту. (К защите.) Продолжайте.
Ааронов. И вот эти прежние служащие прежних учреждений также нашли для себя вступить на службу к этой власти возможным. Они политически нейтральны, готовы служить власти разных политических направлений. Они исполнители. Они пришли на службу не для того, конечно, чтобы направлять политику, чтобы руководить ею. Каждый из них пришел для того, чтобы налаживать ту часть аппарата, с которой он был знаком и по своим знаниям, и по своему практическому опыту. Так, например, инженер Ларионов пришел налаживать транспорт... Так пошел налаживать судебное дело Морозов, старый юрист, старый судебный деятель. Так пошел и был привлечен к налаживанию работы Шумиловский, может быть несколько более других, на тусклом фоне сибирской интеллигенции, знакомый с рабочим законодательством и жизнью рабочих. Они пошли туда, они стали работать.
А между тем вскоре обнаружилось существование анархических сил, которые хотя формально признавали вновь образовавшуюся власть, но в действительности существовали независимо от нее, как государство в государстве. Одной из этих организаций была атаманщина. Буйная, разгульная и жестокая атаманщина своим вмешательством во все области управления, во все области народной жизни, она дезорганизовала порядок. Своими насилиями над мирным населением она вызывала ропот и недовольство; она вызывала протесты, которые в конце концов превратились в цепь беспрерывных восстаний крестьянства.
Была и другая сила - это иностранные вооруженные силы, которые вели себя не так, как подобает вести иностранцам в дружественной стране. Вооруженные силы чехословаков в обеспечении тыла сохранили силу за собой. К действиям так называемого чехословацкого контроля и на счет других войск, которые здесь действовали, нужно отнести немало тех зверств и злодейств, которые здесь совершались.
Но была и третья сила. С того момента, как был установлен противосоветский фронт и когда под напором советской армии фронт стал отодвигаться на восток, в Сибирь хлынула волна беженцев, преимущественно из помещиков, дворянства и буржуазии приволжских городов. Разоренные, они бежали в Сибирь, чтобы компенсировать то, что они потеряли. И здесь, соединившись с выросшей за время войны сибирской буржуазией, хищнической, спекулятивной и своекорыстной, они, по справедливому указанию свидетеля Патушинского, стали стремиться к реваншу. Они стали стремиться получить то, что они потеряли за время власти советов. И естественно, что на пути к этому стремлению у них была эта вновь организовавшаяся эсеровская власть. Вот почему все эти три силы объединились вместе для того, чтобы сбросить эту власть. И они добились своего. Власть так называемого Временного [Сибирского] правительства пала. Наступила диктатура Колчака.
Перед вами прошла картина колчаковской власти. Я не буду возвращаться к ней. Но здесь естественно спросить, почему же оставались у этой власти и те, кто пошел туда из принципов демократизма, и те специалисты, которые пошли туда для того, чтобы налаживать, а не разрушать работу, как это было при Колчаке? Те из них, которые разделяли демократические принципы, оторвавшись от родственных им общественных организаций и групп, пытались своими собственными силами бороться с тем произволом, который характеризовал колчаковскую власть. Вы слышали здесь показания обвиняемого Шумиловского, который сказал, что при той постановке вопроса, которая была в Совете министров, он голосовал за Колчака, и голосовал как за наименьшее из зол.
Обстоятельствами дела несомненно установлено, что из того, что здесь раскрылось перед революционным трибуналом, многое не было известно сидящим здесь на скамье подсудимых, ибо, как это здесь с определенностью выяснилось, не они являлись главными руководителями этой власти. Не они являлись ее идейными вдохновителями. Те, которые были руководителями и вдохновителями, бежали. Их здесь нет. Это Михайлов, Гинс, Зефиров, Петров, это [Омский областной] военно-промышленный комитет, это Жардецкий. Ни в одном из документов и следственных материалов нет указаний, что обвиняемые могли считаться за руководителей.
И даже тот обвиняемый, к которому представитель обвинения относится с доверием, Третьяк, показания которого нельзя заподозрить в этом отношении, даже он, Третьяк, здесь говорит, что не эти лица, а те, которых здесь нет, являлись главными руководителями дела. И естественно, что эти руководители все подлоги, все эти преступления совершили в своей среде. Они скрывали их перед теми лицами, к которым у них несомненно не могло быть такого доверия, которое существовало между ними. Вот почему, когда в заседаниях Совета [министров] все события, вызванные атаманщиной, вызванные монархическим офицерством, против которого так трудно гражданской власти бороться, обсуждались, перед сидящими здесь на скамье подсудимых, и в частности перед Шумиловским, встал вопрос: как быть; как лучше; передать ли эту власть атаманщине, передать эту власть Анненкову и Красильникову или согласиться на зло, но все-таки меньшее зло, согласиться на передачу власти Колчаку? И они согласились на передачу этой власти.
Правда, быть может, если бы у них были все документы, которые лежат на судейском столе, если бы они знали о том, что сам Колчак принимал участие в этом перевороте, если бы они знали оглашенные здесь телеграммы, что сам Колчак давал распоряжения Розанову уничтожать села и деревни, расстреливать каждого десятого, они не оставались бы там. И нам нет основания не верить подсудимому Шумиловскому, когда он говорит, что он остался не для того, чтобы содействовать атаманщине, не для того, чтобы расстреливать рабочих. Он остался для того, чтобы своими усилиями как-нибудь уменьшить то зло, которое он видел.
И вот мы видим эту работу. Сидящие здесь на скамье подсудимых очертили перед вами эту работу. Вы видите, [что,] несмотря на реакцию, которая здесь была, несмотря на те влияния, которые здесь имели буржуазные, реакционные и военные круги, все же Шумиловскому удавалось провести незначительные, куцые, слабые, но все же некоторые законы, ограждающие интересы трудящихся... Все же Преображенскому удавалось отстаивать учительство от посягательств и расправы атаманщины. Можно, конечно, считать эти попытки борьбы безнадежными, ненужными, попытками Дон-Кихота. Можно смеяться над неправильностью оценки исторического хода вещей, над неправильностью анализа общественных взаимоотношений. Это так и может быть после того, что прошло здесь перед нами. Это именно так, ибо то незначительное положительное, что сделано ими, что это в сравнении с теми разрушениями, с тем кошмаром, который был совершен за время колчаковской власти. И, может быть, все подсудимые сейчас переживают трагическую минуту, когда они видят, что в действительности представляла собой колчаковская власть. Но ведь нельзя же отнести то, что совершалось колчаковской властью, на их счет. Нельзя приписать им, что своими действиями они имели в виду реставрационные цели. Что они именно виноваты и по их приказаниям расстреливались рабочие и крестьяне. Что по их приказаниям совершались эти разрушения. Нет, они боролись с этими разрушениями. Боролись, быть может, как Дон-Кихот, но другие надежды, другие помыслы удерживали их на их местах.
Тем легче было оставаться так называемым спецам: занимаясь своим делом практическим как всегда, хотя в малой степени, но все же производительным, они не замечали всей силы разрушительных тенденций, проявившихся в движении. Им казалось, что эти разрушения есть знамение времени, знамение гражданской войны и ее неизбежный спутник как на той, так и на другой стороне. И частые изменения в составе правительства, изменения его курса не так быстро, не так непосредственно и не так заметно влияли на их работу.
Здесь перед вами давал показания Ларионов, который подробно говорил о влиянии, которое имели, например, чехословацкие войска на транспорт, о том разрушительном влиянии, которое имела военщина на железнодорожное движение; здесь указывалось всеми ими на то гибельное влияние и на те препятствия на пути, которые они встречали при их работе. Но они были убеждены, что эти разрушительные влияния преходящи, и они оставались на своей работе.
Вот, граждане, та обстановка и те условия, которые, как мне кажется, и послужили основанием к тому, что эти люди вошли в правительство и не ушли из него. Я думаю, что как бы мы ни считали большим то зло, которое совершено колчаковским правительством, как бы ни было велико то разрушение народного хозяйства, которое совершено им, но все отнести на их счет это разрушение, отнести на их счет это зло мне представляется не вполне справедливым.
Я уже сказал, что здесь, перед вами, перед революционным трибуналом очерчивается и судится не правительство в целом. Каждый из подсудимых предстал перед вами своей отдельной личностью, своей отдельной жизнью, своими отдельными интересами и своими отдельными целями. И поэтому в отношении каждого из них вы должны будете здесь взвесить все то, что они сделали, и оценить все то, что здесь перед вами прошло.
Сами обвиняемые подробно очертили перед вами свою работу и свое прошлое. Я поэтому лишь вкратце остановлюсь на деятельности каждого из них. Вот перед вами Шумиловский, занимавший пост министра труда.
…он принимал все зависящие от него меры и все, что он мог дать при тех условиях к тому, чтобы прийти на помощь рабочим, которые так жестоко преследовались во время колчаковской власти. Он издавал законы, он протестовал против истязаний и расправ, он протестовал против убийства рабочих, он взывал к борьбе против насилий. Правда, быть может, тщетно. Быть может, это был глас вопиющий в пустыне...
Перехожу к следующему обвиняемому - Преображенскому... Здесь ему вменяется измена советской власти, а именно: находясь на службе у советской власти, он перешел к власти антисоветской. Я думаю, что едва ли есть основания к такому обвинению. Преображенский объяснил, что он как геолог Геологического комитета был командирован для геологических исследований и что его переворот застал как раз, когда он находился на работах на рубеже. Он остался здесь, он продолжал свою работу. Но затем как бывший товарищ министра Всероссийского Временного правительства Керенского он был привлечен именовавшим себя также Всероссийским правительством на должность товарища министра...
Я перехожу к следующему обвиняемому - к Введенскому... Его роль в министерстве была чисто технической...
Здесь говорят, что эти люди все же принимали участие во всех заседаниях Совета министров, в которых проходили эти кровожадные законы о смертной казни, что они все же принимали участие в тех заседаниях Совета министров, в которых проходили законы об ассигновании на борьбу с советской властью. Но какова эта доля участия? А ведь революционный трибунал для того, чтобы судить, должен точно взвесить долю этого участия...
Следующий подсудимый - Василевский. …он почти никакого участия не принимал в работах Совета министров... Что касается назначения генерала Розанова, то он был впервые в этом заседании, и о деятельности генерала Розанова он знал только отрицательно. Он знал, что генерал Розанов вел борьбу против министерства труда, которое позволяет себе протестовать против тех насилий, которые совершал генерал Розанов над рабочими Енисейской губернии. И он говорил вам, что он голосовал против назначения Розанова.
Перейду теперь к подсудимому Ларионову...
Ему вменяется в вину разрушение транспорта. Но я думаю, что здесь в достаточной мере выяснена та власть, которая в действительности являлась хозяином положения на этой территории. В достаточной мере выяснилась власть военщины, против которой гражданская власть была бессильна. Я думаю, что указания Ларионова на хозяйничанье этой военщины, на то, что никакое вмешательство в распоряжение военщины не помогало, это указание заслуживает полного доверия...
Вы видели, что по существу гражданская власть в Иркутске была лишена какой-либо власти и какой-либо силы. Вся власть принадлежала военщине, генералу Сычеву, затем власть перешла к генералу Семенову и его ставленнику ген[ералу] Скипетрову. Власть этой «тройки» была властью беспомощной, была властью, которая может не приказывать, а просить. Эта политическая «тройка» занималась тем, что она просила, умоляла, упрашивала военную власть не совершать тех злодеяний, которые они совершали. Вы видели, что совершала военщина при аналогичных условиях. Перед вами прошли кошмарные ужасы омских дней 22 декабря [1918 г.]. Перед вами прошли все ужасы колчаковского властвования и властвования военщины. Но справедливость требует установить, что за время пребывания политической «тройки» в Иркутске никаких ужасов там не произошло.
Мне приходится остановиться на событии, имевшем место на Байкале, - убийстве 31 арестованного. Мне думается, что в достаточной степени установлена полная непричастность Ларионова, как и непричастность Червен-Водали, к этому убийству. Здесь по показаниям свидетелей, заподозрить которых нельзя, установлено, что когда Ларионов и Червен-Водали узнали о том, что арестованных требует Семенов, то они принимали все зависящие от них меры к тому, чтобы воспрепятствовать передаче этих арестованных Семенову. И под их влиянием эта отправка несколько раз приостанавливалась. Только тогда, когда, вынужденный необходимостью переговоров с [Иркутским] Политическим центром уехать на другую сторону реки Ангары, Червен-Водали уехал, в это время без него, воровским образом, эта шайка генерала Скипетрова увезла арестованных.
И вот когда они узнали об этом, они все же попытались сделать попытку, чтобы освободить арестованных. Ларионов делает распоряжение вернуть арестованных. А когда это не помогает, он дает телефонограмму, чтобы их передали иностранному командованию, где они могли быть спасены. Не в его силах было воздействовать на банды Семенова, и... они погибли...
Я перехожу к следующему обвиняемому - Червен-Водали...
Червен-Водали был оппозицией в этом правительстве и требовал изменения всего курса...
…обвиняемые не играли руководящей роли в этом правительстве. И если можно говорить об этих лицах как о членах правительства Колчака, то разве лишь в том смысле, в каком эти лица напоминают нам о существовании колчаковского правительства с его кошмарными преступлениями и насилиями.
Было бы, однако, глубоко несправедливо все злодеяния, все ужасы, которые совершены колчаковским правительством, отнести не на счет Михайлова, не на счет Тельберга, Жардецкого, атаманщины, не на счет тех, которые в действительности были руководителями этого правительства, а на счет сидящих здесь на скамье подсудимых.
Главных виновников здесь нет. Некоторые из них - Колчак и Пепеляев - не дождались суда. Других не удалось еще посадить на скамью подсудимых. Но пусть же из-за этой слепой игры случая отвечающие здесь за колчаковское время, протестовавшие против беззаконий и насилий, но вполне безвластные не отвечали за тех властных, а потому виновных, которым удалось ускользнуть из грозных рук восставшего революционного народа.
Председатель т[ов.] Павлуновский. …Слово предоставляется защите.
Защитник Ааронов. Товарищи члены революционного трибунала. Невыразимо трагично положение людей, для которых нет, по-видимому, не только надежды на оправдание, но и надежды на снисхождение. Слишком страшны преступления против народа, совершенные колчаковщиной. Перед вами прошли здесь картины кошмара и ужаса. Я не буду восстанавливать всех деталей этих картин. Расстрелы, расправы, насилия, уничтожение людей, уничтожение имущества, уничтожение деревень, сел и целых волостей - вот чем характеризуется власть адмирала Колчака.
А люди, которые сидят на скамье подсудимых, были членами правительства, возглавляемого Колчаком.
Страшные, невиданные в истории преступления совершены этим правительством. Является вопрос: зачем, для чего нужна защита в этом деле? Преступления налицо. И не достаточно ли прошедших здесь картин, что[бы] революционный трибунал удалился в совещательную комнату для вынесения приговора? Не лучше ли замолкнуть защите в этом деле? Но нет, тт. члены революционного трибунала. Не затем учреждена защита в революционных трибуналах властью рабочих и крестьян, чтобы молчать, когда в них разбирается дело.
[Читать далее]Здесь говорил обвинитель. Его устами говорила вся советская Россия, все рабочие и крестьяне. И даже больше - его устами говорил мировой пролетариат, который предъявлял счет правительству Колчака, правительству богачей и кулаков. Устами обвинителя говорили все против этих [сидящих на скамье подсудимых] 22 человек и против каждого из них в отдельности, предъявляя им счет. Все против одного.
Граждане члены революционного трибунала! Какой же это был [бы] суд, если за каждого из них, за этого одного не нашлось бы здесь голоса защиты против всех? Какой бы это был суд, если бы здесь не было никого, кто бы с точки зрения интересов подсудимого посмотрел бы счет, предъявленный ему всеми, который напряг бы все силы разума, чтобы выяснить все в этом счете: что должно быть отнесено на актив или пассив каждого подсудимого и что вовсе не принадлежит ему и должно быть отнесено к другим.
Вот почему, несмотря на кошмарную картину колчаковского властвования, прошедшую перед вами, несмотря на то, что защита не считает себя вправе ни одним штрихом смягчать те краски, которыми рисовал здесь обвинитель, несмотря на то, что, по мнению защиты, прошедшее здесь перед вами бледнеет перед теми фактами ужаса и террора, которые совершились во время колчаковского властвования, - несмотря на все это, защита свой слабый голос осмеливается поднять здесь перед вами, члены революционного трибунала.
Здесь были оглашены основные положения [советского] уголовного права, выработанные властью рабочих и крестьян. В этих основных положениях имеется статья двенадцатая, которая говорит, что когда обсуждается вопрос о виновности и о применении наказания, то революционный трибунал - это совесть и разум революционного рабочего и крестьянина - должен внимательно ознакомиться с личностью, деятельностью и прошлым данного лица.
Вот, тт. члены революционного трибунала, к ознакомлению с личностью и деятельностью каждого из обвиняемых я вас и призываю.
Но предварительно я вкратце остановлюсь на том, как эти лица, здесь перед вами заявившие, что они не желали вреда рабочим и крестьянам, как эти лица, за многими из которых числится в прошлом немало заслуг перед рабочими и крестьянами, из которых некоторые заслуживали доверие рабочих и крестьян и выбирались ими, - как они вдруг оказались в той группе, в том правительстве, которое именовалось колчаковским правительством.
Основной пункт обвинения, которое предъявлено подсудимым, - это обвинение в бунте и восстании при помощи и поддержке иностранных правительств против власти рабочих и крестьян. И перед революционным трибуналом должен быть поставлен вопрос: зачем и как попали эти лица в[о Временное] Сибирское правительство? Пошли ли они туда именно потому, что они участвовали в бунте и восстании против рабочих и крестьян, или они были привлечены по другим условиям и на других основаниях?
Данными дела установлено, что никто из этих [лиц] до падения [советской] власти в Сибири не принимал активного участия ни в каких боевых организациях, поставивших целью свержение советской власти в Сибири. Да и свержение советской власти в Сибири произошло помимо какой-нибудь вооруженной силы русских боевых организаций. Эту власть ниспровергнула чешская вооруженная сила.
…выступление чехословацких войск в Сибири произошло под влиянием Антанты, помимо влияния русских сил. И не доказано, что в этом выступлении чешских вооруженных сил принимали какое-нибудь участие сидящие здесь на скамье подсудимых. Но в результате выступления чехословаков советская власть в Сибири пала. Перед Сибирью стал вопрос об организации власти на всей этой огромной территории...
Условия сибирской жизни, казалось, давали все основания демократической власти рассчитывать на поддержку широких слоев сибирского населения. Иностранные вооруженные силы в своих заявлениях указывали на то, что они будут поддерживать только демократическую власть. Вот те условия, мне кажется, [которые] и послужили тем основанием, почему представители эсеровской Сибирской областной думы провозгласили на этой территории власть Сибирской областной думы. По этим же соображениям, как мне кажется, нашли возможным поступить на службу к этой власти и те правые социалистические элементы, представители которых здесь имеются, и демократические элементы. Я говорю - поступить к этой власти на службу. Но я подчеркиваю, что эти лица никакого отношения к перевороту, совершенному чехословаками, не имеют. Не встретили препятствия к тому, чтобы пойти на службу во вновь образовавшуюся власть, и прежние служащие различных учреждений.
Гойхбарг. Я позволю себе напомнить, что здесь идет суд над участниками бунтовщической шайки, восставшей против рабочих и крестьян. Защита повествует о какой-то образовавшейся власти, к которой идут на службу. Я считаю форменно недопустимым ввиду существования законной всероссийской власти...
Павлуновский. Я Вам слова не давал по этому вопросу. Я не могу суд обращать в митинг.
Гойхбарг. Я вынужден заявить, что я, как представитель всероссийской власти советской...
Павлуновский. Считаю это недопустимым. Призываю Вас к порядку. Мы также представители советской власти. Призываю Вас к такту. (К защите.) Продолжайте.
Ааронов. И вот эти прежние служащие прежних учреждений также нашли для себя вступить на службу к этой власти возможным. Они политически нейтральны, готовы служить власти разных политических направлений. Они исполнители. Они пришли на службу не для того, конечно, чтобы направлять политику, чтобы руководить ею. Каждый из них пришел для того, чтобы налаживать ту часть аппарата, с которой он был знаком и по своим знаниям, и по своему практическому опыту. Так, например, инженер Ларионов пришел налаживать транспорт... Так пошел налаживать судебное дело Морозов, старый юрист, старый судебный деятель. Так пошел и был привлечен к налаживанию работы Шумиловский, может быть несколько более других, на тусклом фоне сибирской интеллигенции, знакомый с рабочим законодательством и жизнью рабочих. Они пошли туда, они стали работать.
А между тем вскоре обнаружилось существование анархических сил, которые хотя формально признавали вновь образовавшуюся власть, но в действительности существовали независимо от нее, как государство в государстве. Одной из этих организаций была атаманщина. Буйная, разгульная и жестокая атаманщина своим вмешательством во все области управления, во все области народной жизни, она дезорганизовала порядок. Своими насилиями над мирным населением она вызывала ропот и недовольство; она вызывала протесты, которые в конце концов превратились в цепь беспрерывных восстаний крестьянства.
Была и другая сила - это иностранные вооруженные силы, которые вели себя не так, как подобает вести иностранцам в дружественной стране. Вооруженные силы чехословаков в обеспечении тыла сохранили силу за собой. К действиям так называемого чехословацкого контроля и на счет других войск, которые здесь действовали, нужно отнести немало тех зверств и злодейств, которые здесь совершались.
Но была и третья сила. С того момента, как был установлен противосоветский фронт и когда под напором советской армии фронт стал отодвигаться на восток, в Сибирь хлынула волна беженцев, преимущественно из помещиков, дворянства и буржуазии приволжских городов. Разоренные, они бежали в Сибирь, чтобы компенсировать то, что они потеряли. И здесь, соединившись с выросшей за время войны сибирской буржуазией, хищнической, спекулятивной и своекорыстной, они, по справедливому указанию свидетеля Патушинского, стали стремиться к реваншу. Они стали стремиться получить то, что они потеряли за время власти советов. И естественно, что на пути к этому стремлению у них была эта вновь организовавшаяся эсеровская власть. Вот почему все эти три силы объединились вместе для того, чтобы сбросить эту власть. И они добились своего. Власть так называемого Временного [Сибирского] правительства пала. Наступила диктатура Колчака.
Перед вами прошла картина колчаковской власти. Я не буду возвращаться к ней. Но здесь естественно спросить, почему же оставались у этой власти и те, кто пошел туда из принципов демократизма, и те специалисты, которые пошли туда для того, чтобы налаживать, а не разрушать работу, как это было при Колчаке? Те из них, которые разделяли демократические принципы, оторвавшись от родственных им общественных организаций и групп, пытались своими собственными силами бороться с тем произволом, который характеризовал колчаковскую власть. Вы слышали здесь показания обвиняемого Шумиловского, который сказал, что при той постановке вопроса, которая была в Совете министров, он голосовал за Колчака, и голосовал как за наименьшее из зол.
Обстоятельствами дела несомненно установлено, что из того, что здесь раскрылось перед революционным трибуналом, многое не было известно сидящим здесь на скамье подсудимых, ибо, как это здесь с определенностью выяснилось, не они являлись главными руководителями этой власти. Не они являлись ее идейными вдохновителями. Те, которые были руководителями и вдохновителями, бежали. Их здесь нет. Это Михайлов, Гинс, Зефиров, Петров, это [Омский областной] военно-промышленный комитет, это Жардецкий. Ни в одном из документов и следственных материалов нет указаний, что обвиняемые могли считаться за руководителей.
И даже тот обвиняемый, к которому представитель обвинения относится с доверием, Третьяк, показания которого нельзя заподозрить в этом отношении, даже он, Третьяк, здесь говорит, что не эти лица, а те, которых здесь нет, являлись главными руководителями дела. И естественно, что эти руководители все подлоги, все эти преступления совершили в своей среде. Они скрывали их перед теми лицами, к которым у них несомненно не могло быть такого доверия, которое существовало между ними. Вот почему, когда в заседаниях Совета [министров] все события, вызванные атаманщиной, вызванные монархическим офицерством, против которого так трудно гражданской власти бороться, обсуждались, перед сидящими здесь на скамье подсудимых, и в частности перед Шумиловским, встал вопрос: как быть; как лучше; передать ли эту власть атаманщине, передать эту власть Анненкову и Красильникову или согласиться на зло, но все-таки меньшее зло, согласиться на передачу власти Колчаку? И они согласились на передачу этой власти.
Правда, быть может, если бы у них были все документы, которые лежат на судейском столе, если бы они знали о том, что сам Колчак принимал участие в этом перевороте, если бы они знали оглашенные здесь телеграммы, что сам Колчак давал распоряжения Розанову уничтожать села и деревни, расстреливать каждого десятого, они не оставались бы там. И нам нет основания не верить подсудимому Шумиловскому, когда он говорит, что он остался не для того, чтобы содействовать атаманщине, не для того, чтобы расстреливать рабочих. Он остался для того, чтобы своими усилиями как-нибудь уменьшить то зло, которое он видел.
И вот мы видим эту работу. Сидящие здесь на скамье подсудимых очертили перед вами эту работу. Вы видите, [что,] несмотря на реакцию, которая здесь была, несмотря на те влияния, которые здесь имели буржуазные, реакционные и военные круги, все же Шумиловскому удавалось провести незначительные, куцые, слабые, но все же некоторые законы, ограждающие интересы трудящихся... Все же Преображенскому удавалось отстаивать учительство от посягательств и расправы атаманщины. Можно, конечно, считать эти попытки борьбы безнадежными, ненужными, попытками Дон-Кихота. Можно смеяться над неправильностью оценки исторического хода вещей, над неправильностью анализа общественных взаимоотношений. Это так и может быть после того, что прошло здесь перед нами. Это именно так, ибо то незначительное положительное, что сделано ими, что это в сравнении с теми разрушениями, с тем кошмаром, который был совершен за время колчаковской власти. И, может быть, все подсудимые сейчас переживают трагическую минуту, когда они видят, что в действительности представляла собой колчаковская власть. Но ведь нельзя же отнести то, что совершалось колчаковской властью, на их счет. Нельзя приписать им, что своими действиями они имели в виду реставрационные цели. Что они именно виноваты и по их приказаниям расстреливались рабочие и крестьяне. Что по их приказаниям совершались эти разрушения. Нет, они боролись с этими разрушениями. Боролись, быть может, как Дон-Кихот, но другие надежды, другие помыслы удерживали их на их местах.
Тем легче было оставаться так называемым спецам: занимаясь своим делом практическим как всегда, хотя в малой степени, но все же производительным, они не замечали всей силы разрушительных тенденций, проявившихся в движении. Им казалось, что эти разрушения есть знамение времени, знамение гражданской войны и ее неизбежный спутник как на той, так и на другой стороне. И частые изменения в составе правительства, изменения его курса не так быстро, не так непосредственно и не так заметно влияли на их работу.
Здесь перед вами давал показания Ларионов, который подробно говорил о влиянии, которое имели, например, чехословацкие войска на транспорт, о том разрушительном влиянии, которое имела военщина на железнодорожное движение; здесь указывалось всеми ими на то гибельное влияние и на те препятствия на пути, которые они встречали при их работе. Но они были убеждены, что эти разрушительные влияния преходящи, и они оставались на своей работе.
Вот, граждане, та обстановка и те условия, которые, как мне кажется, и послужили основанием к тому, что эти люди вошли в правительство и не ушли из него. Я думаю, что как бы мы ни считали большим то зло, которое совершено колчаковским правительством, как бы ни было велико то разрушение народного хозяйства, которое совершено им, но все отнести на их счет это разрушение, отнести на их счет это зло мне представляется не вполне справедливым.
Я уже сказал, что здесь, перед вами, перед революционным трибуналом очерчивается и судится не правительство в целом. Каждый из подсудимых предстал перед вами своей отдельной личностью, своей отдельной жизнью, своими отдельными интересами и своими отдельными целями. И поэтому в отношении каждого из них вы должны будете здесь взвесить все то, что они сделали, и оценить все то, что здесь перед вами прошло.
Сами обвиняемые подробно очертили перед вами свою работу и свое прошлое. Я поэтому лишь вкратце остановлюсь на деятельности каждого из них. Вот перед вами Шумиловский, занимавший пост министра труда.
…он принимал все зависящие от него меры и все, что он мог дать при тех условиях к тому, чтобы прийти на помощь рабочим, которые так жестоко преследовались во время колчаковской власти. Он издавал законы, он протестовал против истязаний и расправ, он протестовал против убийства рабочих, он взывал к борьбе против насилий. Правда, быть может, тщетно. Быть может, это был глас вопиющий в пустыне...
Перехожу к следующему обвиняемому - Преображенскому... Здесь ему вменяется измена советской власти, а именно: находясь на службе у советской власти, он перешел к власти антисоветской. Я думаю, что едва ли есть основания к такому обвинению. Преображенский объяснил, что он как геолог Геологического комитета был командирован для геологических исследований и что его переворот застал как раз, когда он находился на работах на рубеже. Он остался здесь, он продолжал свою работу. Но затем как бывший товарищ министра Всероссийского Временного правительства Керенского он был привлечен именовавшим себя также Всероссийским правительством на должность товарища министра...
Я перехожу к следующему обвиняемому - к Введенскому... Его роль в министерстве была чисто технической...
Здесь говорят, что эти люди все же принимали участие во всех заседаниях Совета министров, в которых проходили эти кровожадные законы о смертной казни, что они все же принимали участие в тех заседаниях Совета министров, в которых проходили законы об ассигновании на борьбу с советской властью. Но какова эта доля участия? А ведь революционный трибунал для того, чтобы судить, должен точно взвесить долю этого участия...
Следующий подсудимый - Василевский. …он почти никакого участия не принимал в работах Совета министров... Что касается назначения генерала Розанова, то он был впервые в этом заседании, и о деятельности генерала Розанова он знал только отрицательно. Он знал, что генерал Розанов вел борьбу против министерства труда, которое позволяет себе протестовать против тех насилий, которые совершал генерал Розанов над рабочими Енисейской губернии. И он говорил вам, что он голосовал против назначения Розанова.
Перейду теперь к подсудимому Ларионову...
Ему вменяется в вину разрушение транспорта. Но я думаю, что здесь в достаточной мере выяснена та власть, которая в действительности являлась хозяином положения на этой территории. В достаточной мере выяснилась власть военщины, против которой гражданская власть была бессильна. Я думаю, что указания Ларионова на хозяйничанье этой военщины, на то, что никакое вмешательство в распоряжение военщины не помогало, это указание заслуживает полного доверия...
Вы видели, что по существу гражданская власть в Иркутске была лишена какой-либо власти и какой-либо силы. Вся власть принадлежала военщине, генералу Сычеву, затем власть перешла к генералу Семенову и его ставленнику ген[ералу] Скипетрову. Власть этой «тройки» была властью беспомощной, была властью, которая может не приказывать, а просить. Эта политическая «тройка» занималась тем, что она просила, умоляла, упрашивала военную власть не совершать тех злодеяний, которые они совершали. Вы видели, что совершала военщина при аналогичных условиях. Перед вами прошли кошмарные ужасы омских дней 22 декабря [1918 г.]. Перед вами прошли все ужасы колчаковского властвования и властвования военщины. Но справедливость требует установить, что за время пребывания политической «тройки» в Иркутске никаких ужасов там не произошло.
Мне приходится остановиться на событии, имевшем место на Байкале, - убийстве 31 арестованного. Мне думается, что в достаточной степени установлена полная непричастность Ларионова, как и непричастность Червен-Водали, к этому убийству. Здесь по показаниям свидетелей, заподозрить которых нельзя, установлено, что когда Ларионов и Червен-Водали узнали о том, что арестованных требует Семенов, то они принимали все зависящие от них меры к тому, чтобы воспрепятствовать передаче этих арестованных Семенову. И под их влиянием эта отправка несколько раз приостанавливалась. Только тогда, когда, вынужденный необходимостью переговоров с [Иркутским] Политическим центром уехать на другую сторону реки Ангары, Червен-Водали уехал, в это время без него, воровским образом, эта шайка генерала Скипетрова увезла арестованных.
И вот когда они узнали об этом, они все же попытались сделать попытку, чтобы освободить арестованных. Ларионов делает распоряжение вернуть арестованных. А когда это не помогает, он дает телефонограмму, чтобы их передали иностранному командованию, где они могли быть спасены. Не в его силах было воздействовать на банды Семенова, и... они погибли...
Я перехожу к следующему обвиняемому - Червен-Водали...
Червен-Водали был оппозицией в этом правительстве и требовал изменения всего курса...
…обвиняемые не играли руководящей роли в этом правительстве. И если можно говорить об этих лицах как о членах правительства Колчака, то разве лишь в том смысле, в каком эти лица напоминают нам о существовании колчаковского правительства с его кошмарными преступлениями и насилиями.
Было бы, однако, глубоко несправедливо все злодеяния, все ужасы, которые совершены колчаковским правительством, отнести не на счет Михайлова, не на счет Тельберга, Жардецкого, атаманщины, не на счет тех, которые в действительности были руководителями этого правительства, а на счет сидящих здесь на скамье подсудимых.
Главных виновников здесь нет. Некоторые из них - Колчак и Пепеляев - не дождались суда. Других не удалось еще посадить на скамью подсудимых. Но пусть же из-за этой слепой игры случая отвечающие здесь за колчаковское время, протестовавшие против беззаконий и насилий, но вполне безвластные не отвечали за тех властных, а потому виновных, которым удалось ускользнуть из грозных рук восставшего революционного народа.