Процесс над колчаковскими министрами. Часть XIII. Речь обвинителя (окончание)
Из сборника документов «Процесс над колчаковскими министрами. Май 1920».
Они отбросы человечества, раньше принадлежавшие к политическим деятелям, но с их точки зрения уважаемых людей [вроде] Алексинского, Савинкова и столь известного подсудимому Клафтону Бурцева снабжали обильными деньгами, а затем, как говорил здесь подсудимый Писарев и др., посылали для оглашения известия Папе Римскому, архиепископу Кентерберийскому, что большевики насилуют монахинь, национализировали женщин и т. д. Они посылали эти известия, несмотря на то, что в кармане у их руководителя, у их уважаемого лица, у их Верховного правителя находился пасквиль - декрет о национализации - анархистов в Саратове, в котором было сказано о такой национализации. И они, несмотря на это, все-таки миллионы [рублей] тратили для внушения трудящимся всего мира: зрите, какие там, в этой [советской] России, ужасные преступники; идите к нам на помощь, чтобы свергнуть национализирующих женщин и т. д. И, может быть, когда Маклаков и Набоков просили, чтобы социалисты из Омского правительства оказали поддержку Алексинскому, может быть, социалисты, имевшие сношения с иностранными социалистами, посылали [им] сведения о том, что такие декреты существуют в советской России, и Каутскому, который тоже повторяет о национализации, так как группа социалистическая из России об этой национализации женщин говорит.
[Читать далее]И тем не менее они политикой не занимались. Кровь миллионов рабочих и крестьян, разрушение всего транспорта для целей фронта, как тут безобидно сегодня пояснял в своей лекции Ларионов, - это не политика. Фронт неизвестно откуда появился. Точно так [же] неизвестно, откуда появились так называемые министры, куда они на один - два дня на какой-то предмет заходили, а потом, стряхнув прах от ног своих, выходили. Фронт неизвестно откуда появился. И правительство неизвестно откуда появилось. И все их объяснения здесь кажутся такими, будто правительство это тысячу лет существует. И будто бы перед нами, скажем, английское правительство сидит на скамье подсудимых и отвечает.
Они здесь ведь не добровольно зародились: ведь были какие-то организации и лица, которые свергли советскую власть, которые при помощи денежных затрат устраивали возможность воспользоваться неукрепившимся положением трудящихся масс, тем, что они еще не очистились от скверны капиталистической. Их науськивали на свержение советской власти социалистические партии, у которых руки были связаны в большей степени, социалист Шумиловский с развязанными руками. Воспользовавшись тем, что эти массы еще не сознательны, они при помощи денежных средств создавали военные организации. Тут могут быть деяния рискованные и сложные, как в Москве, где действовали опытные культурники из партии народной свободы. Они эти средства давали, и давали авансом, а потом с невинным видом, по предложению министра финансов, уплачивали по этим счетам. И это называется, что они не принимали участия в свержении советской власти. «Власть была здесь установлена чехами. Мы зашли туда, когда она уже окончательно сконструировалась», - это, главным образом, заявляли [лица] с юридическим образованием.
Она уже сконструировалась, и поэтому не может быть речи о том, что мы принимали участие в ее создании. А поэтому не можем мы обвиняться в участии в бунте и [в] содействии организации этой власти. Вот юристы, у которых для себя одна мерка, а для большевиков - другая. Они принимали участие в издании «закона» для лиц, причастных к большевистскому бунту, начавшемуся в [19]17 году. И всякое лицо, как выяснилось из бесподобных разъяснений Цеслинского, Степаненко и др., подходящее под эту мерку, после допроса мобилизованными юристами попадало к Анненкову и др. Какая это была власть? «Мы вошли туда, но мы не можем отвечать за историю ее возникновения», - говорят они нам.
И второе - фронт откуда-то появился. Характерное было заявление. Политикой совершенно никогда не занимавшийся [такой] научный деятель, практик, известный железнодорожный деятель, как Ларионов, объяснял, почему он угонял на восток поезда, из опыта на Западном фронте (а я для точности спросил [его], кто на этом Западном фронте воевал; [оказалось] - Германия с Россией). Он ввиду аналогии, что правительство Колчака то же самое сделает с подвижным составом, угнал его на восток. И выходит, что он отстаивал интересы грядущей советской власти. Он этот подвижной состав на востоке согнал в бесконечную ленту. Он чуть не заявляет нам: «И теперь вы можете кататься на поездах, которые я для вас сберег». Это деятельность техника, а не политика?
Причем эти техники иногда обладают такими сведениями, что остальные политики и не подозревают. Он объясняет такое неожиданное явление, как представление министерства финансов о выдаче награды за энергичное преследование большевиков. Он объясняет, что это было не за то, о чем я спрашивал Матковского, не за головы, а за карманы большевиков. Большая была сумма взята, отчего же не выдать маленькую награду. И если защита, я должен это припомнить, не удержалась, заявив, что раз это было сделано министерством финансов, то, значит, это [была] награда не за головы, а за деньги, на что я тогда не имел возможности возразить. Я спрошу, если министерством земледелия вносится предложение о недопущении расселения задержанных большевиков на территории Сибири, для чего это могло быть сделано: здесь дело касается предания земле или удобрения земли? Тем не менее все это случайные явления, хотя и слишком многочисленные. Но они за все это отвечать не собираются.
Вы подумайте - жуткая картина! - существует атаманщина, существует военщина, на которую они так жалуются, но с которой под руку они сюда пришли, которая их поддерживает и которая, через некоторое время убедившись в полном отсутствии какого бы то ни было риска, и их начала сбрасывать. И тем не менее они почти каждый день принимают постановления о введении смертной казни, как обычное явление. Но они поспешно заявляют: мы на этот счет не ответственны. У нас в канцелярии сидел юрисконсульт, уважаемая женщина-профессор, или еще более уважаемый мужчина. Они давали заключение.
И крупный ученый Введенский, которому раньше по роду деятельности приходилось убивать ну какое-нибудь под стеклом зримое живое существо и который никогда в жизни не подписывал ничего касающегося смерти, он с наивным видом разъяснял: я пошел в министерство по другому делу. Там на повестке [дня] стояли еще какие-то вопросы, была предложена смертная казнь, какие-то 18 номеров, что не помню, я не возражал.
Другой «защитник труда», Василевский, говорит, что ему приходилось возражать против смертной казни, но он также не помнит этих статей. Я не имел раньше этой книги, но я теперь могу напомнить, за что там предусматривается смертная казнь: за порчу лошади; за взятие денег в большем размере, чем предписано; за требование денег раньше срока. Вот за какие вещи ученые люди и «защитники труда», ждавшие с душевной тревогой и с раздвоением душевным момента, когда им удастся спасти социальные завоевания революции, назначали смертную казнь. После этого они смеют говорить: мы не политики, мы не знали тех действий, которые проходили перед нами. И, разумеется, если бы знали, мы не могли бы их поддерживать.
Позвольте, даже этого не говорили. Когда мы предъявили им весь непосредственный ужас полуторагодового подавления Сибири, Урала и Поволжья, их гуманистические души заколебались. У кого-то даже появились слезы на глазах. Но на следующий день они дружно выступили перед нами, [предварительно] поговорив между собою. И мы слышали здесь: ничего не было; кто там был, кто это делал, мы не знаем; мы все были хорошие люди; мы стремились отстаивать интересы рабочих, как подсудимые Ларионов и Степаненко; мы создавали комитеты помощи безработным, защищали завоевания революции; вообще неизвестно каким путем сюда попали; мы были избраны общественными учреждениями; приехали сюда по поручению народных комиссаров; политикой никогда не занимались. Правда, я иногда председательствовал, иногда делал доклады о политическом положении в Иркутске, о политическом настроении железнодорожных служащих, которые не совсем так дружелюбно относились, по-видимому, как пытался изобразить Ларионов, который хотел все сделать в интересах советской власти.
А припомните, что он не останавливался перед тем, чтобы грабить десятки миллионов трудового народа. Правда, рассылал сведения, что большевики совершают зверства, до самой последней минуты, до той декларации, которая им сейчас кажется немного странной, но которая единодушно всем составом министерства и социалистом Шумиловским подписана.
Они перед нами такую неслыханную бездну падения обнаружили. Они старались доказать, что заслуги у них есть: куски большевизма они стремились сохранить. За эти больничные кассы, для некоторых рабочих ими оставленные, история их поблагодарит. А в советской России разве есть хоть один рабочий, который не получает [такой] помощи? Там все получают [пособия] и по безработице, и по болезни. Если бы у вас было такое стремление, для вас путь был один - в советскую Россию. Но у вас было другое. Вы восстали против нас, против осуществления того, что стремились сделать мы. Вам было известно, какие меры там принимались, - это ваши заграничные друзья сообщали. А вот свидетель Деминов говорит, раз такие меры принимались в советской России, то необходимо было часть этих мероприятий проводить и здесь, а то будет плохо.
Вот Преображенский, великий геолог, говорит, что если будут напечатаны его труды о единой школе (думаю, что бумажный кризис, в значительной степени усиленный существованием навязанного нам этого фронта, помешает этому), он полагает, что если эта бумажка будет напечатана, то все его оценят. Позвольте, ведь в советской России единая [трудовая] школа достигла таких результатов, какие ему и не снились. А выезжая из советской России, вы знали, что там вводится единая [трудовая] школа. И вы хотели содействовать большевизму в местах, которые обагрены кровью при помощи ваших рук. О, как низко падают величайшие ученые, когда они связывают свою судьбу с интересами кучки грабителей, капиталистов и банкиров!
Это страшное падение ученых, потерявших всякую идейную связь с наукой, внушает ужас рабоче-крестьянской России, которая страстно ждет своих ученых, может быть таких, как покойный Тимирязев, связавший всю свою судьбу с нами, но не может без скорби смотреть на падение великих людей, которые во все времена стремились к просвещению трудовых масс и в создании такого университета, как лутугинский, принимали участие. Их последующая деятельность не только уничтожила все это, но привела к худшим результатам. Геолог Преображенский говорил, что судьба золота науку не интересует. Оно попадает к государству, а куда пойдет, неизвестно. Но оказывается, что в том учреждении, в котором были разные ученые, некоторым было известно, куда золото попадает, но они вступили туда не в качестве ученых, а в качестве товарищей министра.
Товарищи члены революционного трибунала! Может быть, вы припомните, хотя я думаю, что трудно припомнить, за что они, по их словам, подняли восстание против власти рабочих и крестьян? Перед вами выступали здесь члены партии, председатели партийных комитетов, и члены партий, которые случайно из организации вышли по случаю отъезда, и члены партий, которые все время находились в партии, [но] не платили членского взноса, и другие лица, здесь подписавшиеся сами, своей рукой через год после того, как советская власть свергла германское насилие, и когда они начинали разговаривать понемножку с Германией, чтобы затеять с нею для начала деловые сношения, которые сейчас заканчиваются членом ЦК партии народной свободы Гессеном, который сейчас в Берлине с монархическими элементами Германии организует единый противобольшевистский центр, очевидно передвинутый с востока, куда этому помогали в последние дни передвигаться подсудимый Червен-Водали и техник Ларионов.
Все они тогда писали на весь мир, что преступления так называемых большевиков продолжаются, беззакония все время царят и т. д. и т. д., [что] Россия отдана во власть немцев и мадьяров. И не было у них большего ужаса для изображения порядков в советской России, как то, что в рядах ее Красной армии, которая имеет отряды угнетенных всего мира, имеются и китайцы. Они нисколько не смущались, когда их председатель, почетный гражданин Сибири, уважаемый человек Вологодский, почти всеми ими признанный заслуживающим этого звания и в самые последние дни в Иркутске [признанный] заслуживающим особой пенсии за его заслуги как основоположника борьбы с насильниками-большевиками, они нисколько не смущались, что их председатель получил сообщение о том, что Кудашев, тоже идейный дипломат царя Николая, в период советской власти на Амуре разрешил продать русские суда в руки китайцев.
Вот если китайцы - судопромышленники и спекулянты - с ними вступают в альянс, это соответствует той любви к родине, о которой тут рассуждал Червен-Водали. А если угнетенные рабочие Китая вместе со своими братьями, русскими рабочими и крестьянами, составляли одну армию, это[го] достаточно для того, чтобы говорить: необходимо идти на Москву, спасти ее от китайцев, на которых исключительно опираются большевики. Эти вещи продолжали они говорить. Но здесь, перед лицом революционного трибунала, они все перебывали перед вами, разных партийных мастей и окрасок, и подавляющее большинство не помнящих партийного родства. И они хоть слово вам здесь сказали о том, что мы продолжаем считать правильным свое первое поведение? Или, быть может, они стали считать, что власть рабочих и крестьян была настоящей сильной рабоче-крестьянской властью, опиравшейся на миллионы, а они были примазавшейся кучкой насильников?
Нет, никто из них этого не говорил. Никто из них не говорил и того, что они раскаиваются в том, что было. Вообще быль таким молодцам не в укор. Они в свое время дело сделали, известное количество средств затратили на свержение советской власти под флагом демократического и социалистического фигового листка. А теперь нам не обязательно это припоминать. А может быть, если в подробностях выяснить, то окажется, что по распределению функций, на основании письма министра или на основании законоположения за номером таким-то к их ведомству не относилось выяснение этого вопроса.
Все [они] прошли перед вами. Вся их первоначальная деятельность, лишенная хотя бы грана идеи, которую они развили в своих посланиях. Все они себя жертвами считали: «Меня вызывали в правительство отстаивать социальные завоевания революции». Да позвольте, зачем их надо было отстаивать? Ведь советской властью они защищались полностью. А когда пришли эти так называемые возродители и спасители с гайдами, Розановыми, сипайловыми и Семеновыми на основании ваших настойчивых пожеланий, вот когда все эти лица пришли к вам, вы теперь хотите от них отказаться. И вообще изложить все дело так обывательски мирно, будто ничего в сущности не было: не было полуторагодовалого здесь ужаса белых, книгу о котором собираются писать некоторые из ваших сподвижников. Всего этого не было, все это забыто, причины, ради которых это сделано, неизвестны.
Прошли перед глазами революционного трибунала картины сплошных хищений, сплошных убийств, сплошных разрушений. Ради чего все это сделано? Дайте объяснение, дайте какой-нибудь смысл этим неслыханным в мире разрушениям.
Ведь в течение полутора лет при разных, как тут безобидно выражался подсудимый Ларионов, колебаниях фронта, ведь когда все это разрушалось, женщины и дети уничтожались тысячами. Ведь на основании предложения министра земледелия предавались мучительной смерти десятки тысяч выводимых из тюрем.
И не смеет, не должен подсудимый Шумиловский заявить мне: «Я случайно только один снимок видел тех ужасов, которые были в Новониколаевске». Я думаю, он прекрасно знает, что нет ни одного города и городка, откуда бы не выводили на расстрел из всех тюрем.
И если бы подсудимый Ларионов, выглядывая из автомобиля, не смотрел только на мост [через Иртыш], к разрушению которого он не имел никакого отношения, [а] если бы он посмотрел на витрины, [то] он бы видел снимки тех, которые были выведены при вашей эвакуации из Омска из тюрем и которых мы, придя сюда, хоронили через несколько дней, когда гробы тянулись на версту с лишком. Это было [не] только в Омске. Не было ни одного города, где бы это не делалось. И что же? Ничего. Высокие лбы лиц, сидящих здесь, от этого не омрачаются.
Но вот в последнем случае, когда Сипайлов или другой спустили под винт 31 человека, [говорят:] «Ох, только не это. В этом меня не вините. Там, видите ли, были люди из общества, там были их родители - Марков и [П. Я.] Михайлов. Я в этом деле не повинен». А во всех тех зверствах, о которых тут свидетель [Сыромятников], который занимал должность [начальника штаба] у Розанова, рассказывал? У Розанова, которого вы назначили на эту должность, потому что он успел заявить себя хорошим военачальником при подавлении беспорядков в Енисейской губернии. Вот за все эти преступления вы принимаете на себя ответственность? За них вы не возмущаетесь? Или вам страшен только Сипайлов с четвертью водки в руке? Хотя возможность этой четверти водки вы ему создали, открыв монопольки. За все эти жуткие, страшные, неслыханные, не опубликованные до сих пор преступления, какие проходили перед вашими глазами, вы на себя ответственность принимаете? Это не вызывает вашего возмущения? [Или вы говорите:] «Только в этом гнусном деле Сипайлова я не повинен». Путем исключения дозволительно подумать, что в остальном вас это не возмущает. И за те страшные преступления, которые прошли здесь перед глазами всех присутствующих, они, лица, их совершившие, лица, участвовавшие в них, лица, прикосновенные к ним, лица, технически подготовлявшие возможность совершения этих преступлений, - что же они, несут ответственность?
Если вспомнить все то, что прошло перед нашими глазами, и то, что ведь перед нашими глазами прошла лишь тысячная доля того, что делалось в действительности, то невольно из горла рвется вопрос: «Что полагается за такие преступления?». (Значительная часть из публики: «Расстрелять! Расстрелять!»)
Председатель. Тише, товарищи, к порядку.
Гойхбарг. Тише, тише, тише... Уймись, гнев трудового народа! Революционный трибунал не есть орган возмездия. Ибо разве мыслимо возмездие, разве хватило бы у них жизней, чтобы покрыть то, что было ими сделано?! Революционный трибунал не лживый орган их или, во всяком случае, их единомышленников правосудия, о котором они говорили, что нарушение правосудия, имевшее, может быть, место в ночь на 22 декабря [1918 г.], если окажется, что оно соответствует действительности, то дело о нем должно быть направлено в законном порядке. К сожалению, не добавлено, по какому департаменту. Ведь, во всяком случае, с точки зрения обвинителя, представителя законной всероссийской рабоче-крестьянской власти, о которой с таким поздним раскаянием вспомнил, признавая ее, Краснов, ведь с точки зрения обвинителя тут нет никаких министров, а есть шайка преступников, бунтовщически восставших в личных и групповых интересах против власти огромной, подавляющей массы рабочих и крестьян.
У них, конечно, суда не было. Они пытались подражать иностранным так называемым независимым судам. Там в судах стоит древняя богиня Фемида с повязкой на глазах, которая якобы должна быть слепа. А между тем у нее повязка очень часто приподнимается. И если на правый глаз видно, что свой человек, из господствующего класса, то можно опустить повязку и меч правосудия для беспристрастной Фемиды не опустится. А если на левый глаз приподнимается повязка и будет видно, что [это] представитель трудящихся масс, то меч правосудия решительно рубанет.
Везде в этих правосудных странах заграничных, в тех местах, где военный министр Черчилль и другие тайком от своих рабочих масс под флагом Красного креста подсылали к ним на помощь убийц, - вот во всех этих местах только и может существовать такой суд. У них тоже был суд Матковского, который разбирал дела Волкова, Красильникова и Катанаева, где эти Волков, Красильников и Катанаев приезжают вместе с защищавшим их председателем партии народной свободы Жардецким. И этот суд Матковского решил, что преступления нет. У суда Матковского Фемида не стояла, но повязка приподнимающаяся была...
Революционный трибунал, прежде всего, есть орган политической борьбы, есть орган, прежде всего, политически умертвляющий партии, стоящие против власти рабочих и крестьян. Я думаю, что то, что прошло здесь перед революционным трибуналом, политически убило все партии, которые прикрывались какими-то идеями, а на самом деле были чисто хищническими, ничем не прикрывающимися партиями, которые от сипайловых отличались (и то в некоторых случаях только отсутствием в их руках четверти водки), - эти партии убиты. И трудящиеся массы, не только здесь присутствующие, но и во всем мире, узнав о гнусных деяниях, проходивших здесь перед нашими глазами, узнав о том, как великие ученые, ученые, чуть ли не представляющие собой какую-то шестую державу, государственники прикрывали теми или иными словами возможность борьбы с настоящей рабоче-крестьянской властью, они все узнают, что скрывалось за этими попытками обмана. Они все увидят, что ни единого грана идеи у них не было.
И все, кто прикрывались какими-то мыслями, выступая против власти рабочих и крестьян, все они политически уничтожены. Их нет во всем мире.
Но не только политическое уничтожение этих партий есть задача трибунала, но и наказание. С точки зрения советской власти, советской власти рабочих и крестьян под руководством передовых элементов пролетариата, стоящего на точке зрения научного социализма, на точке зрения сознательности этой власти. И ее органам - конечно, не так, как подсудимому Шумиловскому, - чужд всякий дух мести; они не могут быть причастны к этому чувству мести, ибо, как я уже имел случай спросить, чем можно возместить то, что [было] сделано? Чем можно было бы возместить эти миллионы загубленных жизней?
Чувство мести, безусловно, чуждо рабоче-крестьянской власти и ее органам. Но ей не чуждо чувство необходимости обезопасить себя. И основные начала наказания установлены у нас, как установлены и все основные положения уголовного права советской республики. Вот здесь (указывая на два листочка) изложены все основные начала наказания.
Совершение преступного деяния, указанного в обвинительном заключении, установлено. Оно должно быть признано за всеми здесь сидящими без всякого исключения. Но вопрос о наказании есть вопрос другой. Нам тут приходилось слышать, что борьба закончена: «Мы побежденные - вы победители».
Мы здесь слышали, с другой стороны, что остатки ваших организаций, остатки ваших средств и вашей помощи перебрались в другую нацию, к нации капиталистов всех стран, к вашим беженцам, к вашим крупным фигурам, которые бежали, потому что вы им дали средства. Ибо ведь [И. А.] Михайлов, не имей он возможности распоряжаться десятками миллионов [рублей], разве он мог бы бежать? Ведь если бы Гинс не получал 10 миллионов, разве он мог бы бежать? Разве Вологодский, не имея средств, мог бы бежать? Все эти лица сейчас с открытым челом, перебравшись за границу, продолжают отстаивать идею единой России, которую вы тут так неудачно закончили. Они получили средства от вас. Они сохранили связь с вами, и связь с разными лицами у некоторых, несомненно, имеется. И неизвестно, сейчас средства, тем или иным способом припрятанные, не дадут ли им возможность скрыться от изоляции и потом, правда, не быть страшными советской власти как таковой, но завирушку какую-нибудь, в результате которой тысячи трудящихся погибнут, они могут сделать.
И революционный трибунал должен учесть основные начала наших наказаний: что преступника, прежде всего, пытаются приспособить к существующему общественному порядку, если известно, что при помощи тех или иных принудительных работ, при помощи перевоспитания этими принудительными работами и при помощи принудительного отучения его от замашек, которые они сохраняют и на скамье подсудимых, это возможно. Это первое.
Второе - по отношению к целому ряду лиц выясняется, что их приспособить к общественному порядку, не изолируя, трудно, ибо они обладают некоторыми способностями, они обладают способностью вступать в сношения. Они неожиданно могут появиться в местах, где есть некоторые колебания фронта, вообще какое-нибудь колебание. Они, там появившись, могут временно принести большой ущерб. И вот для таких лиц изоляция необходима.
Пойдем еще дальше. Революционному трибуналу советской республики чуждо всякое чувство мести. Но интересы рабочих и крестьян он защищать обязан. И если существует основательное предположение, что изоляция открывает возможность к бегству и к таким действиям, в результате которых погибнет хотя бы один труженик, то революционный трибунал, охраняющий жизни тружеников, должен предотвратить такую возможность.
Из обстоятельств дела выясняется, что некоторые сидящие на этой скамье сохранили до самого последнего времени неразрывные связи с организациями, ведущими и поныне преступную борьбу против рабочих и крестьянских масс, и возможность использования этих связей имеется. Этим лицам должна быть преграждена возможность вызвать смерть хотя бы одного рабочего и крестьянина.
Что же касается других, и в частности тех, которые, несомненно, не сохранили связи, которые в свое время ушли [из правительства] по тем или иным хорошим или даже плохим побуждениям, которые, может быть, производят неблагоприятное, а иногда - я удерживаюсь от более резкого слова - [и] иное впечатление, [но] раз они не грозят опасностью жизни рабочих и крестьян, по отношению к ним изоляция необходима.
И возможно, что здесь имеются некоторые, действительно только случайно забредшие в это преступное сообщество. В частности, я должен сказать - я других фамилий не называю...
Но, в частности, относительно двух лиц указываю, что, пожалуй, по отношению к ним приспособление к существующему общественному порядку мыслимо, а посему и возможно. Это подсудимый Карликов, действительно попавшийся как кур в эти грязные щи. И второй, может быть, в силу тех обстоятельств, что этот подсудимый содействовал в деле свержения этой преступной шайки с оружием в руках, я имею в виду подсудимого Третьяка, его тоже, может быть, можно приспособить к существующему общественному порядку...
Они отбросы человечества, раньше принадлежавшие к политическим деятелям, но с их точки зрения уважаемых людей [вроде] Алексинского, Савинкова и столь известного подсудимому Клафтону Бурцева снабжали обильными деньгами, а затем, как говорил здесь подсудимый Писарев и др., посылали для оглашения известия Папе Римскому, архиепископу Кентерберийскому, что большевики насилуют монахинь, национализировали женщин и т. д. Они посылали эти известия, несмотря на то, что в кармане у их руководителя, у их уважаемого лица, у их Верховного правителя находился пасквиль - декрет о национализации - анархистов в Саратове, в котором было сказано о такой национализации. И они, несмотря на это, все-таки миллионы [рублей] тратили для внушения трудящимся всего мира: зрите, какие там, в этой [советской] России, ужасные преступники; идите к нам на помощь, чтобы свергнуть национализирующих женщин и т. д. И, может быть, когда Маклаков и Набоков просили, чтобы социалисты из Омского правительства оказали поддержку Алексинскому, может быть, социалисты, имевшие сношения с иностранными социалистами, посылали [им] сведения о том, что такие декреты существуют в советской России, и Каутскому, который тоже повторяет о национализации, так как группа социалистическая из России об этой национализации женщин говорит.
[Читать далее]И тем не менее они политикой не занимались. Кровь миллионов рабочих и крестьян, разрушение всего транспорта для целей фронта, как тут безобидно сегодня пояснял в своей лекции Ларионов, - это не политика. Фронт неизвестно откуда появился. Точно так [же] неизвестно, откуда появились так называемые министры, куда они на один - два дня на какой-то предмет заходили, а потом, стряхнув прах от ног своих, выходили. Фронт неизвестно откуда появился. И правительство неизвестно откуда появилось. И все их объяснения здесь кажутся такими, будто правительство это тысячу лет существует. И будто бы перед нами, скажем, английское правительство сидит на скамье подсудимых и отвечает.
Они здесь ведь не добровольно зародились: ведь были какие-то организации и лица, которые свергли советскую власть, которые при помощи денежных затрат устраивали возможность воспользоваться неукрепившимся положением трудящихся масс, тем, что они еще не очистились от скверны капиталистической. Их науськивали на свержение советской власти социалистические партии, у которых руки были связаны в большей степени, социалист Шумиловский с развязанными руками. Воспользовавшись тем, что эти массы еще не сознательны, они при помощи денежных средств создавали военные организации. Тут могут быть деяния рискованные и сложные, как в Москве, где действовали опытные культурники из партии народной свободы. Они эти средства давали, и давали авансом, а потом с невинным видом, по предложению министра финансов, уплачивали по этим счетам. И это называется, что они не принимали участия в свержении советской власти. «Власть была здесь установлена чехами. Мы зашли туда, когда она уже окончательно сконструировалась», - это, главным образом, заявляли [лица] с юридическим образованием.
Она уже сконструировалась, и поэтому не может быть речи о том, что мы принимали участие в ее создании. А поэтому не можем мы обвиняться в участии в бунте и [в] содействии организации этой власти. Вот юристы, у которых для себя одна мерка, а для большевиков - другая. Они принимали участие в издании «закона» для лиц, причастных к большевистскому бунту, начавшемуся в [19]17 году. И всякое лицо, как выяснилось из бесподобных разъяснений Цеслинского, Степаненко и др., подходящее под эту мерку, после допроса мобилизованными юристами попадало к Анненкову и др. Какая это была власть? «Мы вошли туда, но мы не можем отвечать за историю ее возникновения», - говорят они нам.
И второе - фронт откуда-то появился. Характерное было заявление. Политикой совершенно никогда не занимавшийся [такой] научный деятель, практик, известный железнодорожный деятель, как Ларионов, объяснял, почему он угонял на восток поезда, из опыта на Западном фронте (а я для точности спросил [его], кто на этом Западном фронте воевал; [оказалось] - Германия с Россией). Он ввиду аналогии, что правительство Колчака то же самое сделает с подвижным составом, угнал его на восток. И выходит, что он отстаивал интересы грядущей советской власти. Он этот подвижной состав на востоке согнал в бесконечную ленту. Он чуть не заявляет нам: «И теперь вы можете кататься на поездах, которые я для вас сберег». Это деятельность техника, а не политика?
Причем эти техники иногда обладают такими сведениями, что остальные политики и не подозревают. Он объясняет такое неожиданное явление, как представление министерства финансов о выдаче награды за энергичное преследование большевиков. Он объясняет, что это было не за то, о чем я спрашивал Матковского, не за головы, а за карманы большевиков. Большая была сумма взята, отчего же не выдать маленькую награду. И если защита, я должен это припомнить, не удержалась, заявив, что раз это было сделано министерством финансов, то, значит, это [была] награда не за головы, а за деньги, на что я тогда не имел возможности возразить. Я спрошу, если министерством земледелия вносится предложение о недопущении расселения задержанных большевиков на территории Сибири, для чего это могло быть сделано: здесь дело касается предания земле или удобрения земли? Тем не менее все это случайные явления, хотя и слишком многочисленные. Но они за все это отвечать не собираются.
Вы подумайте - жуткая картина! - существует атаманщина, существует военщина, на которую они так жалуются, но с которой под руку они сюда пришли, которая их поддерживает и которая, через некоторое время убедившись в полном отсутствии какого бы то ни было риска, и их начала сбрасывать. И тем не менее они почти каждый день принимают постановления о введении смертной казни, как обычное явление. Но они поспешно заявляют: мы на этот счет не ответственны. У нас в канцелярии сидел юрисконсульт, уважаемая женщина-профессор, или еще более уважаемый мужчина. Они давали заключение.
И крупный ученый Введенский, которому раньше по роду деятельности приходилось убивать ну какое-нибудь под стеклом зримое живое существо и который никогда в жизни не подписывал ничего касающегося смерти, он с наивным видом разъяснял: я пошел в министерство по другому делу. Там на повестке [дня] стояли еще какие-то вопросы, была предложена смертная казнь, какие-то 18 номеров, что не помню, я не возражал.
Другой «защитник труда», Василевский, говорит, что ему приходилось возражать против смертной казни, но он также не помнит этих статей. Я не имел раньше этой книги, но я теперь могу напомнить, за что там предусматривается смертная казнь: за порчу лошади; за взятие денег в большем размере, чем предписано; за требование денег раньше срока. Вот за какие вещи ученые люди и «защитники труда», ждавшие с душевной тревогой и с раздвоением душевным момента, когда им удастся спасти социальные завоевания революции, назначали смертную казнь. После этого они смеют говорить: мы не политики, мы не знали тех действий, которые проходили перед нами. И, разумеется, если бы знали, мы не могли бы их поддерживать.
Позвольте, даже этого не говорили. Когда мы предъявили им весь непосредственный ужас полуторагодового подавления Сибири, Урала и Поволжья, их гуманистические души заколебались. У кого-то даже появились слезы на глазах. Но на следующий день они дружно выступили перед нами, [предварительно] поговорив между собою. И мы слышали здесь: ничего не было; кто там был, кто это делал, мы не знаем; мы все были хорошие люди; мы стремились отстаивать интересы рабочих, как подсудимые Ларионов и Степаненко; мы создавали комитеты помощи безработным, защищали завоевания революции; вообще неизвестно каким путем сюда попали; мы были избраны общественными учреждениями; приехали сюда по поручению народных комиссаров; политикой никогда не занимались. Правда, я иногда председательствовал, иногда делал доклады о политическом положении в Иркутске, о политическом настроении железнодорожных служащих, которые не совсем так дружелюбно относились, по-видимому, как пытался изобразить Ларионов, который хотел все сделать в интересах советской власти.
А припомните, что он не останавливался перед тем, чтобы грабить десятки миллионов трудового народа. Правда, рассылал сведения, что большевики совершают зверства, до самой последней минуты, до той декларации, которая им сейчас кажется немного странной, но которая единодушно всем составом министерства и социалистом Шумиловским подписана.
Они перед нами такую неслыханную бездну падения обнаружили. Они старались доказать, что заслуги у них есть: куски большевизма они стремились сохранить. За эти больничные кассы, для некоторых рабочих ими оставленные, история их поблагодарит. А в советской России разве есть хоть один рабочий, который не получает [такой] помощи? Там все получают [пособия] и по безработице, и по болезни. Если бы у вас было такое стремление, для вас путь был один - в советскую Россию. Но у вас было другое. Вы восстали против нас, против осуществления того, что стремились сделать мы. Вам было известно, какие меры там принимались, - это ваши заграничные друзья сообщали. А вот свидетель Деминов говорит, раз такие меры принимались в советской России, то необходимо было часть этих мероприятий проводить и здесь, а то будет плохо.
Вот Преображенский, великий геолог, говорит, что если будут напечатаны его труды о единой школе (думаю, что бумажный кризис, в значительной степени усиленный существованием навязанного нам этого фронта, помешает этому), он полагает, что если эта бумажка будет напечатана, то все его оценят. Позвольте, ведь в советской России единая [трудовая] школа достигла таких результатов, какие ему и не снились. А выезжая из советской России, вы знали, что там вводится единая [трудовая] школа. И вы хотели содействовать большевизму в местах, которые обагрены кровью при помощи ваших рук. О, как низко падают величайшие ученые, когда они связывают свою судьбу с интересами кучки грабителей, капиталистов и банкиров!
Это страшное падение ученых, потерявших всякую идейную связь с наукой, внушает ужас рабоче-крестьянской России, которая страстно ждет своих ученых, может быть таких, как покойный Тимирязев, связавший всю свою судьбу с нами, но не может без скорби смотреть на падение великих людей, которые во все времена стремились к просвещению трудовых масс и в создании такого университета, как лутугинский, принимали участие. Их последующая деятельность не только уничтожила все это, но привела к худшим результатам. Геолог Преображенский говорил, что судьба золота науку не интересует. Оно попадает к государству, а куда пойдет, неизвестно. Но оказывается, что в том учреждении, в котором были разные ученые, некоторым было известно, куда золото попадает, но они вступили туда не в качестве ученых, а в качестве товарищей министра.
Товарищи члены революционного трибунала! Может быть, вы припомните, хотя я думаю, что трудно припомнить, за что они, по их словам, подняли восстание против власти рабочих и крестьян? Перед вами выступали здесь члены партии, председатели партийных комитетов, и члены партий, которые случайно из организации вышли по случаю отъезда, и члены партий, которые все время находились в партии, [но] не платили членского взноса, и другие лица, здесь подписавшиеся сами, своей рукой через год после того, как советская власть свергла германское насилие, и когда они начинали разговаривать понемножку с Германией, чтобы затеять с нею для начала деловые сношения, которые сейчас заканчиваются членом ЦК партии народной свободы Гессеном, который сейчас в Берлине с монархическими элементами Германии организует единый противобольшевистский центр, очевидно передвинутый с востока, куда этому помогали в последние дни передвигаться подсудимый Червен-Водали и техник Ларионов.
Все они тогда писали на весь мир, что преступления так называемых большевиков продолжаются, беззакония все время царят и т. д. и т. д., [что] Россия отдана во власть немцев и мадьяров. И не было у них большего ужаса для изображения порядков в советской России, как то, что в рядах ее Красной армии, которая имеет отряды угнетенных всего мира, имеются и китайцы. Они нисколько не смущались, когда их председатель, почетный гражданин Сибири, уважаемый человек Вологодский, почти всеми ими признанный заслуживающим этого звания и в самые последние дни в Иркутске [признанный] заслуживающим особой пенсии за его заслуги как основоположника борьбы с насильниками-большевиками, они нисколько не смущались, что их председатель получил сообщение о том, что Кудашев, тоже идейный дипломат царя Николая, в период советской власти на Амуре разрешил продать русские суда в руки китайцев.
Вот если китайцы - судопромышленники и спекулянты - с ними вступают в альянс, это соответствует той любви к родине, о которой тут рассуждал Червен-Водали. А если угнетенные рабочие Китая вместе со своими братьями, русскими рабочими и крестьянами, составляли одну армию, это[го] достаточно для того, чтобы говорить: необходимо идти на Москву, спасти ее от китайцев, на которых исключительно опираются большевики. Эти вещи продолжали они говорить. Но здесь, перед лицом революционного трибунала, они все перебывали перед вами, разных партийных мастей и окрасок, и подавляющее большинство не помнящих партийного родства. И они хоть слово вам здесь сказали о том, что мы продолжаем считать правильным свое первое поведение? Или, быть может, они стали считать, что власть рабочих и крестьян была настоящей сильной рабоче-крестьянской властью, опиравшейся на миллионы, а они были примазавшейся кучкой насильников?
Нет, никто из них этого не говорил. Никто из них не говорил и того, что они раскаиваются в том, что было. Вообще быль таким молодцам не в укор. Они в свое время дело сделали, известное количество средств затратили на свержение советской власти под флагом демократического и социалистического фигового листка. А теперь нам не обязательно это припоминать. А может быть, если в подробностях выяснить, то окажется, что по распределению функций, на основании письма министра или на основании законоположения за номером таким-то к их ведомству не относилось выяснение этого вопроса.
Все [они] прошли перед вами. Вся их первоначальная деятельность, лишенная хотя бы грана идеи, которую они развили в своих посланиях. Все они себя жертвами считали: «Меня вызывали в правительство отстаивать социальные завоевания революции». Да позвольте, зачем их надо было отстаивать? Ведь советской властью они защищались полностью. А когда пришли эти так называемые возродители и спасители с гайдами, Розановыми, сипайловыми и Семеновыми на основании ваших настойчивых пожеланий, вот когда все эти лица пришли к вам, вы теперь хотите от них отказаться. И вообще изложить все дело так обывательски мирно, будто ничего в сущности не было: не было полуторагодовалого здесь ужаса белых, книгу о котором собираются писать некоторые из ваших сподвижников. Всего этого не было, все это забыто, причины, ради которых это сделано, неизвестны.
Прошли перед глазами революционного трибунала картины сплошных хищений, сплошных убийств, сплошных разрушений. Ради чего все это сделано? Дайте объяснение, дайте какой-нибудь смысл этим неслыханным в мире разрушениям.
Ведь в течение полутора лет при разных, как тут безобидно выражался подсудимый Ларионов, колебаниях фронта, ведь когда все это разрушалось, женщины и дети уничтожались тысячами. Ведь на основании предложения министра земледелия предавались мучительной смерти десятки тысяч выводимых из тюрем.
И не смеет, не должен подсудимый Шумиловский заявить мне: «Я случайно только один снимок видел тех ужасов, которые были в Новониколаевске». Я думаю, он прекрасно знает, что нет ни одного города и городка, откуда бы не выводили на расстрел из всех тюрем.
И если бы подсудимый Ларионов, выглядывая из автомобиля, не смотрел только на мост [через Иртыш], к разрушению которого он не имел никакого отношения, [а] если бы он посмотрел на витрины, [то] он бы видел снимки тех, которые были выведены при вашей эвакуации из Омска из тюрем и которых мы, придя сюда, хоронили через несколько дней, когда гробы тянулись на версту с лишком. Это было [не] только в Омске. Не было ни одного города, где бы это не делалось. И что же? Ничего. Высокие лбы лиц, сидящих здесь, от этого не омрачаются.
Но вот в последнем случае, когда Сипайлов или другой спустили под винт 31 человека, [говорят:] «Ох, только не это. В этом меня не вините. Там, видите ли, были люди из общества, там были их родители - Марков и [П. Я.] Михайлов. Я в этом деле не повинен». А во всех тех зверствах, о которых тут свидетель [Сыромятников], который занимал должность [начальника штаба] у Розанова, рассказывал? У Розанова, которого вы назначили на эту должность, потому что он успел заявить себя хорошим военачальником при подавлении беспорядков в Енисейской губернии. Вот за все эти преступления вы принимаете на себя ответственность? За них вы не возмущаетесь? Или вам страшен только Сипайлов с четвертью водки в руке? Хотя возможность этой четверти водки вы ему создали, открыв монопольки. За все эти жуткие, страшные, неслыханные, не опубликованные до сих пор преступления, какие проходили перед вашими глазами, вы на себя ответственность принимаете? Это не вызывает вашего возмущения? [Или вы говорите:] «Только в этом гнусном деле Сипайлова я не повинен». Путем исключения дозволительно подумать, что в остальном вас это не возмущает. И за те страшные преступления, которые прошли здесь перед глазами всех присутствующих, они, лица, их совершившие, лица, участвовавшие в них, лица, прикосновенные к ним, лица, технически подготовлявшие возможность совершения этих преступлений, - что же они, несут ответственность?
Если вспомнить все то, что прошло перед нашими глазами, и то, что ведь перед нашими глазами прошла лишь тысячная доля того, что делалось в действительности, то невольно из горла рвется вопрос: «Что полагается за такие преступления?». (Значительная часть из публики: «Расстрелять! Расстрелять!»)
Председатель. Тише, товарищи, к порядку.
Гойхбарг. Тише, тише, тише... Уймись, гнев трудового народа! Революционный трибунал не есть орган возмездия. Ибо разве мыслимо возмездие, разве хватило бы у них жизней, чтобы покрыть то, что было ими сделано?! Революционный трибунал не лживый орган их или, во всяком случае, их единомышленников правосудия, о котором они говорили, что нарушение правосудия, имевшее, может быть, место в ночь на 22 декабря [1918 г.], если окажется, что оно соответствует действительности, то дело о нем должно быть направлено в законном порядке. К сожалению, не добавлено, по какому департаменту. Ведь, во всяком случае, с точки зрения обвинителя, представителя законной всероссийской рабоче-крестьянской власти, о которой с таким поздним раскаянием вспомнил, признавая ее, Краснов, ведь с точки зрения обвинителя тут нет никаких министров, а есть шайка преступников, бунтовщически восставших в личных и групповых интересах против власти огромной, подавляющей массы рабочих и крестьян.
У них, конечно, суда не было. Они пытались подражать иностранным так называемым независимым судам. Там в судах стоит древняя богиня Фемида с повязкой на глазах, которая якобы должна быть слепа. А между тем у нее повязка очень часто приподнимается. И если на правый глаз видно, что свой человек, из господствующего класса, то можно опустить повязку и меч правосудия для беспристрастной Фемиды не опустится. А если на левый глаз приподнимается повязка и будет видно, что [это] представитель трудящихся масс, то меч правосудия решительно рубанет.
Везде в этих правосудных странах заграничных, в тех местах, где военный министр Черчилль и другие тайком от своих рабочих масс под флагом Красного креста подсылали к ним на помощь убийц, - вот во всех этих местах только и может существовать такой суд. У них тоже был суд Матковского, который разбирал дела Волкова, Красильникова и Катанаева, где эти Волков, Красильников и Катанаев приезжают вместе с защищавшим их председателем партии народной свободы Жардецким. И этот суд Матковского решил, что преступления нет. У суда Матковского Фемида не стояла, но повязка приподнимающаяся была...
Революционный трибунал, прежде всего, есть орган политической борьбы, есть орган, прежде всего, политически умертвляющий партии, стоящие против власти рабочих и крестьян. Я думаю, что то, что прошло здесь перед революционным трибуналом, политически убило все партии, которые прикрывались какими-то идеями, а на самом деле были чисто хищническими, ничем не прикрывающимися партиями, которые от сипайловых отличались (и то в некоторых случаях только отсутствием в их руках четверти водки), - эти партии убиты. И трудящиеся массы, не только здесь присутствующие, но и во всем мире, узнав о гнусных деяниях, проходивших здесь перед нашими глазами, узнав о том, как великие ученые, ученые, чуть ли не представляющие собой какую-то шестую державу, государственники прикрывали теми или иными словами возможность борьбы с настоящей рабоче-крестьянской властью, они все узнают, что скрывалось за этими попытками обмана. Они все увидят, что ни единого грана идеи у них не было.
И все, кто прикрывались какими-то мыслями, выступая против власти рабочих и крестьян, все они политически уничтожены. Их нет во всем мире.
Но не только политическое уничтожение этих партий есть задача трибунала, но и наказание. С точки зрения советской власти, советской власти рабочих и крестьян под руководством передовых элементов пролетариата, стоящего на точке зрения научного социализма, на точке зрения сознательности этой власти. И ее органам - конечно, не так, как подсудимому Шумиловскому, - чужд всякий дух мести; они не могут быть причастны к этому чувству мести, ибо, как я уже имел случай спросить, чем можно возместить то, что [было] сделано? Чем можно было бы возместить эти миллионы загубленных жизней?
Чувство мести, безусловно, чуждо рабоче-крестьянской власти и ее органам. Но ей не чуждо чувство необходимости обезопасить себя. И основные начала наказания установлены у нас, как установлены и все основные положения уголовного права советской республики. Вот здесь (указывая на два листочка) изложены все основные начала наказания.
Совершение преступного деяния, указанного в обвинительном заключении, установлено. Оно должно быть признано за всеми здесь сидящими без всякого исключения. Но вопрос о наказании есть вопрос другой. Нам тут приходилось слышать, что борьба закончена: «Мы побежденные - вы победители».
Мы здесь слышали, с другой стороны, что остатки ваших организаций, остатки ваших средств и вашей помощи перебрались в другую нацию, к нации капиталистов всех стран, к вашим беженцам, к вашим крупным фигурам, которые бежали, потому что вы им дали средства. Ибо ведь [И. А.] Михайлов, не имей он возможности распоряжаться десятками миллионов [рублей], разве он мог бы бежать? Ведь если бы Гинс не получал 10 миллионов, разве он мог бы бежать? Разве Вологодский, не имея средств, мог бы бежать? Все эти лица сейчас с открытым челом, перебравшись за границу, продолжают отстаивать идею единой России, которую вы тут так неудачно закончили. Они получили средства от вас. Они сохранили связь с вами, и связь с разными лицами у некоторых, несомненно, имеется. И неизвестно, сейчас средства, тем или иным способом припрятанные, не дадут ли им возможность скрыться от изоляции и потом, правда, не быть страшными советской власти как таковой, но завирушку какую-нибудь, в результате которой тысячи трудящихся погибнут, они могут сделать.
И революционный трибунал должен учесть основные начала наших наказаний: что преступника, прежде всего, пытаются приспособить к существующему общественному порядку, если известно, что при помощи тех или иных принудительных работ, при помощи перевоспитания этими принудительными работами и при помощи принудительного отучения его от замашек, которые они сохраняют и на скамье подсудимых, это возможно. Это первое.
Второе - по отношению к целому ряду лиц выясняется, что их приспособить к общественному порядку, не изолируя, трудно, ибо они обладают некоторыми способностями, они обладают способностью вступать в сношения. Они неожиданно могут появиться в местах, где есть некоторые колебания фронта, вообще какое-нибудь колебание. Они, там появившись, могут временно принести большой ущерб. И вот для таких лиц изоляция необходима.
Пойдем еще дальше. Революционному трибуналу советской республики чуждо всякое чувство мести. Но интересы рабочих и крестьян он защищать обязан. И если существует основательное предположение, что изоляция открывает возможность к бегству и к таким действиям, в результате которых погибнет хотя бы один труженик, то революционный трибунал, охраняющий жизни тружеников, должен предотвратить такую возможность.
Из обстоятельств дела выясняется, что некоторые сидящие на этой скамье сохранили до самого последнего времени неразрывные связи с организациями, ведущими и поныне преступную борьбу против рабочих и крестьянских масс, и возможность использования этих связей имеется. Этим лицам должна быть преграждена возможность вызвать смерть хотя бы одного рабочего и крестьянина.
Что же касается других, и в частности тех, которые, несомненно, не сохранили связи, которые в свое время ушли [из правительства] по тем или иным хорошим или даже плохим побуждениям, которые, может быть, производят неблагоприятное, а иногда - я удерживаюсь от более резкого слова - [и] иное впечатление, [но] раз они не грозят опасностью жизни рабочих и крестьян, по отношению к ним изоляция необходима.
И возможно, что здесь имеются некоторые, действительно только случайно забредшие в это преступное сообщество. В частности, я должен сказать - я других фамилий не называю...
Но, в частности, относительно двух лиц указываю, что, пожалуй, по отношению к ним приспособление к существующему общественному порядку мыслимо, а посему и возможно. Это подсудимый Карликов, действительно попавшийся как кур в эти грязные щи. И второй, может быть, в силу тех обстоятельств, что этот подсудимый содействовал в деле свержения этой преступной шайки с оружием в руках, я имею в виду подсудимого Третьяка, его тоже, может быть, можно приспособить к существующему общественному порядку...