С. Щёголев: Из-под расстрела
Из сборника «Боевые дни. Очерки и воспоминания комсомольцев - участников гражданской войны».
Со скрипом открылись ворота.
- Товарищ, а товарищ... - сквозь дрему услышал я.
- Поляки прийшли... тикайте, товарищ...
Но нет сил понять ужас этих простых слов, не хочется думать ни о чем, усталая голова падает на солому. Заснуть все же не пришлось. Совсем близко слышится пронзительный крик и вслед за ним поток отборной ругани.
- Прикладом его...
Вскакиваю, осторожно пробираюсь к бревенчатой стене. На дворе драка: несколько поляков стаскивают с пленного красноармейца сапоги.[Читать далее]
Быстро осматриваю внутренность сарая, растерянно бросаюсь из угла в угол.
«Скорей бежать, бороться... Ведь расстреляют... На мне брюки галифе с красными кантами, в кармане партбилет, удостоверение комвзвода... Достаточно улик».
Несколько раз сорвавшись, влезаю наверх соломы, под крышу сарая. Сквозь трухлявые доски видна зеленая гладь луга, который тянется к густому сосновому лесу. Расстояние до него с версту, не более.
Хочу прыгнуть, но неожиданно останавливаюсь. По лугу, на взмыленных лошадях, вслед за мальчишкой, тянущим за собой корову, несутся два кавалериста. Один из них соскакивает с лошади, набрасывается на мальчишку и хлещет его по лицу, крича во все горло:
- Бельшевик! Бельшевик!
«Тем лучше. В суматохе не заметят» - думаю я. Прыгаю вниз. Напрягая все силы, не видя ничего кругом, бегу в лес. «Заметили» - догадываюсь я, когда вслед за первым выстрелом раздается беспрерывная стрельба. Лес уже совсем близко - всего несколько саженей. Корявые лапы сосен тянутся ко мне... Но вдруг оступаюсь и падаю в темную пропасть.
«Где я?» - долго не могу припомнить, что со мной случилось...
Левая рука ноет и не могу пошевельнуть ею. Кругом темнота. Я прислушиваюсь, вглядываюсь в темь. Вот снова откуда-то тянутся стоны, сначала тихо, нудно, затем все сильнее и чаще. Крик прорезывает темноту и быстро обрывается.
- Тише, черт...
- Чтоб им...
Эти слова приводят меня в сознание и я вспоминаю луг, поле, стрельбу. Здоровой рукой я ощупываю себя. Раздет догола - одно нижнее белье. Тысячью иголок пронизывает тело холод и я уже не рад, что очнулся. Пытаюсь согнуться, чтобы хоть чуть согреть иззябшее тело, но с криком опускаю ногу и застываю в прежнем положении.
Назойливо лезут в уши стоны и обрывки шепота.
- Меня так ударил, сукин сын, думал, череп лопнет...
- Политрука расстреляли... тех восьмерых нынче наверно тоже пристрелют... коммунистов всех стреляют...
«Значит и меня» - отчетливо бьется в голове мысль.
Бледная заря заглядывает в щели сарая. Становится совсем светло и я разглядываю лежащих вокруг людей. Никто наверное не спит, но все лежат неподвижно, скрючившись от утреннего холода. Многие так же, как я, в одном нижнем белье, другие в летнем обмундировании, изорванном и грязном.
Зубы неудержимо прыгают, выколачивая частую дробь. От холода тело сжимается - кожа ноет мучительно.
Сквозь щели сарая видно, как за стеной расхаживают часовые Резким, холодным блеском сверкают штыки их винтовок и это снова поднимает волну злобы, простой животной злобы...
От тяжелых мыслей меня пробудил окрик часового, распахнувшего ворота. Отлежавшись, хотя и в холоде, я чувствовал себя бодрее.
Тяжело вставали красноармейцы. Вздрагивая от холода, по одному выходили они во двор и, сгорбившись, останавливались перед конвоем.
Нас, восемь коммунистов, выстраивают отдельно. Конвой для нас усиленный, не меньше, как по пять молодцов на одного...
Молча мы шагаем к виднеющемуся впереди знакомому лесу. Конвоиры сумрачны и видимо недовольны. Сурово сдвинув брови, смотрят себе под ноги. Одно за другим появляются несбыточные предположения, цепляешься за каждый взгляд, брошенный исподлобья каким-нибудь конвоиром.
Моментами торжественность шествия кажется нелепой, хочется смеяться, но мысль о нашей вероятной участи приводит в прежнее состояние...
Вот и лес. Останавливаемся на опушке. Кроме нас и конвоя, у леса собралась еще публика - жители местечка. Охота посмотреть интересное зрелище волнует их; некоторые нервно выспрашивают у конвоира - скоро ли начнут.
Мы, конечно, меньше всего интересовались этим зрелищем; каждый думал о том, как бы лучше всего воспользоваться моментом и бежать.
Нас, к плохо скрываемой радости, оставили одних. Зрителей, жаждавших нашей крови, прогнали обратно в деревню, а конвоиры довольно беспечно расположились невдалеке, развалившись на скошенном ячмене...
Разом, как по команде, вскочили мы и кинулись в лесную чащу. Загремели выстрелы. Очевидно конвой достаточно был пропитан большевистским дегтем, так как от выстрелов никто не пострадал.
Со скрипом открылись ворота.
- Товарищ, а товарищ... - сквозь дрему услышал я.
- Поляки прийшли... тикайте, товарищ...
Но нет сил понять ужас этих простых слов, не хочется думать ни о чем, усталая голова падает на солому. Заснуть все же не пришлось. Совсем близко слышится пронзительный крик и вслед за ним поток отборной ругани.
- Прикладом его...
Вскакиваю, осторожно пробираюсь к бревенчатой стене. На дворе драка: несколько поляков стаскивают с пленного красноармейца сапоги.[Читать далее]
Быстро осматриваю внутренность сарая, растерянно бросаюсь из угла в угол.
«Скорей бежать, бороться... Ведь расстреляют... На мне брюки галифе с красными кантами, в кармане партбилет, удостоверение комвзвода... Достаточно улик».
Несколько раз сорвавшись, влезаю наверх соломы, под крышу сарая. Сквозь трухлявые доски видна зеленая гладь луга, который тянется к густому сосновому лесу. Расстояние до него с версту, не более.
Хочу прыгнуть, но неожиданно останавливаюсь. По лугу, на взмыленных лошадях, вслед за мальчишкой, тянущим за собой корову, несутся два кавалериста. Один из них соскакивает с лошади, набрасывается на мальчишку и хлещет его по лицу, крича во все горло:
- Бельшевик! Бельшевик!
«Тем лучше. В суматохе не заметят» - думаю я. Прыгаю вниз. Напрягая все силы, не видя ничего кругом, бегу в лес. «Заметили» - догадываюсь я, когда вслед за первым выстрелом раздается беспрерывная стрельба. Лес уже совсем близко - всего несколько саженей. Корявые лапы сосен тянутся ко мне... Но вдруг оступаюсь и падаю в темную пропасть.
«Где я?» - долго не могу припомнить, что со мной случилось...
Левая рука ноет и не могу пошевельнуть ею. Кругом темнота. Я прислушиваюсь, вглядываюсь в темь. Вот снова откуда-то тянутся стоны, сначала тихо, нудно, затем все сильнее и чаще. Крик прорезывает темноту и быстро обрывается.
- Тише, черт...
- Чтоб им...
Эти слова приводят меня в сознание и я вспоминаю луг, поле, стрельбу. Здоровой рукой я ощупываю себя. Раздет догола - одно нижнее белье. Тысячью иголок пронизывает тело холод и я уже не рад, что очнулся. Пытаюсь согнуться, чтобы хоть чуть согреть иззябшее тело, но с криком опускаю ногу и застываю в прежнем положении.
Назойливо лезут в уши стоны и обрывки шепота.
- Меня так ударил, сукин сын, думал, череп лопнет...
- Политрука расстреляли... тех восьмерых нынче наверно тоже пристрелют... коммунистов всех стреляют...
«Значит и меня» - отчетливо бьется в голове мысль.
Бледная заря заглядывает в щели сарая. Становится совсем светло и я разглядываю лежащих вокруг людей. Никто наверное не спит, но все лежат неподвижно, скрючившись от утреннего холода. Многие так же, как я, в одном нижнем белье, другие в летнем обмундировании, изорванном и грязном.
Зубы неудержимо прыгают, выколачивая частую дробь. От холода тело сжимается - кожа ноет мучительно.
Сквозь щели сарая видно, как за стеной расхаживают часовые Резким, холодным блеском сверкают штыки их винтовок и это снова поднимает волну злобы, простой животной злобы...
От тяжелых мыслей меня пробудил окрик часового, распахнувшего ворота. Отлежавшись, хотя и в холоде, я чувствовал себя бодрее.
Тяжело вставали красноармейцы. Вздрагивая от холода, по одному выходили они во двор и, сгорбившись, останавливались перед конвоем.
Нас, восемь коммунистов, выстраивают отдельно. Конвой для нас усиленный, не меньше, как по пять молодцов на одного...
Молча мы шагаем к виднеющемуся впереди знакомому лесу. Конвоиры сумрачны и видимо недовольны. Сурово сдвинув брови, смотрят себе под ноги. Одно за другим появляются несбыточные предположения, цепляешься за каждый взгляд, брошенный исподлобья каким-нибудь конвоиром.
Моментами торжественность шествия кажется нелепой, хочется смеяться, но мысль о нашей вероятной участи приводит в прежнее состояние...
Вот и лес. Останавливаемся на опушке. Кроме нас и конвоя, у леса собралась еще публика - жители местечка. Охота посмотреть интересное зрелище волнует их; некоторые нервно выспрашивают у конвоира - скоро ли начнут.
Мы, конечно, меньше всего интересовались этим зрелищем; каждый думал о том, как бы лучше всего воспользоваться моментом и бежать.
Нас, к плохо скрываемой радости, оставили одних. Зрителей, жаждавших нашей крови, прогнали обратно в деревню, а конвоиры довольно беспечно расположились невдалеке, развалившись на скошенном ячмене...
Разом, как по команде, вскочили мы и кинулись в лесную чащу. Загремели выстрелы. Очевидно конвой достаточно был пропитан большевистским дегтем, так как от выстрелов никто не пострадал.