Георгий Жуков о Потсдамской конференции и дальнейшем
Из книги Георгия Константиновича Жукова «Воспоминания и размышления».
Москва санкционировала наше предложение о подготовке конференции в районе Потсдама. Дали свое согласие на проведение конференции в районе Потсдама англичане и американцы…
16 июля специальным поездом должны были прибыть И. В. Сталин, В. М. Молотов и сопровождающие их лица.
Накануне мне позвонил И. В. Сталин и сказал:
- Вы не вздумайте для встречи строить всякие там почетные караулы с оркестрами. Приезжайте на вокзал сами и захватите с собой тех, кого вы считаете нужным…
Я встретил И. В. Сталина около вагона. Он был в хорошем расположении духа, подошел к группе встречавших и поздоровался коротким поднятием руки…
И. В. Сталин обошел отведенную ему виллу и спросил, кому она принадлежала раньше. Ему ответили, что это вилла генерала Людендорфа. И. В. Сталин не любил излишеств в обстановке. После обхода помещений он попросил убрать лишнюю мебель…
[Читать далее]Серьезному обсуждению подвергся вопрос, вторично поставленный делегациями США и Англии, о расчленении Германии на три государства: 1) Южногерманское; 2) Северогеманское; 3) Западногерманское. Первый раз он ими выдвигался на Ялтинской конференции, где был отвергнут советской делегацией. В Потсдаме глава Советского правительства вновь отклонил постановку вопроса о расчленении Германии.
И. В. Сталин говорил:
- Это предложение мы отвергаем, оно противоестественно: надо не расчленять Германию, а сделать ее демократическим, миролюбивым государством.
По настоянию советской делегации в потсдамские решения союзных держав было включено положение о создании центральных германских административных департаментов. Впрочем, из-за противодействия представителей западных властей такие департаменты созданы не были, да и объединения Германии на миролюбивых и демократических основах, как это предусматривалось в Потсдаме, не было достигнуто…
Большой спор возник в отношении репараций Советскому Союзу и Польше. Г. Трумэн и особенно У. Черчилль не хотели, чтобы в счет репараций демонтировались предприятия тяжелой индустрии западной части Германии. Однако в конце концов они согласились, правда, с всевозможными оговорками, выделить часть оборудования военных заводов из западных зон. К сожалению, это решение было принято только на бумаге, а на деле, как и многие другие постановления Потсдамской конференции, оно не было реализовано союзниками…
Довольно остро обсуждался вопрос о Польше и ее западных границах. И, несмотря на то, что эти проблемы были в основном уже предрешены на Крымской конференции, У. Черчилль пытался под различными, явно несостоятельными предлогами отвергнуть советское предложение о западных границах…
Английская сторона настаивала на том, чтобы народное польское правительство взяло на себя возмещение всех займов, которые Англия субсидировала эмигрантскому польскому правительству Т. Арцишевского, бежавшего в 1939 году из Польши в Лондон. Советская и польская делегации решительно отвергли подобные притязания Великобритании.
Одновременно была достигнута договоренность о прекращении со стороны США и Англии дипломатических отношений с бывшим польским (эмигрантским) правительством, находившимся в Лондоне…
В ходе конференции глава американской делегации президент США Г. Трумэн, очевидно, с целью политического шантажа однажды пытался произвести на И. В. Сталина психологическую атаку.
Не помню точно какого числа, после заседания глав правительств Г. Трумэн сообщил И. В. Сталину о наличии у США бомбы необычайно большой силы, не назвав ее атомным оружием.
В момент этой информации, как потом писали за рубежом, У. Черчилль впился глазами в лицо И. В. Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем не выдал своих чувств, сделав вид, будто ничего особенного не нашел в словах Г. Трумэна. Как Черчилль, так и многие другие англо-американские авторы считали впоследствии, что, вероятно, И. В. Сталин действительно не понял значения сделанного ему сообщения.
На самом деле, вернувшись с заседания, И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М. Молотов тут же сказал: «Цену себе набивают». И. В. Сталин рассмеялся: «Пусть набивают. Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы».
Я понял, что речь шла об атомной бомбе.
Тогда уже было ясно, что правительство США намерено использовать атомное оружие для достижения своих империалистических целей с позиции силы в «холодной войне». 6 и 8 августа это подтвердилось. Американцы без всякой к тому военной необходимости сбросили две атомные бомбы на мирные густонаселенные японские города Нагасаки и Хиросиму…
Должен сказать, что И. В. Сталин был крайне щепетилен в отношении малейших попыток делегаций США и Англии решать вопросы в ущерб Польше, Чехословакии, Венгрии и германскому народу. Особенно острые разногласия у него бывали с У. Черчиллем как в ходе заседаний, так и при взаимных посещениях. Следует подчеркнуть, что У. Черчилль с большим уважением относился к И. В. Сталину и, как мне показалось, опасался вступать с ним в острые дискуссии. И. В. Сталин в спорах с У. Черчиллем был всегда предельно конкретен и логичен.
Незадолго до своего отъезда из Потсдама У. Черчилль устроил прием у себя на вилле…
Совершенно неожиданно У. Черчилль предложил тост за меня. Мне ничего не оставалось делать, как предложить свой ответный тост. Благодаря У. Черчилля за проявленную ко мне любезность, я машинально назвал его «товарищ». Тут же заметил недоуменный взгляд В. М. Молотова и несколько смутился. Импровизируя, я предложил тост за товарищей по оружию, наших союзников в этой войне - солдат, офицеров и генералов армий антифашистской коалиции, которые так блестяще закончили разгром фашистской Германии. Тут уж я не ошибся.
На другой день, когда я был у И. В. Сталина, он и все присутствовавшие смеялись над тем, как быстро я приобрел «товарища» в лице У. Черчилля.
…
Несмотря на неизбежные дискуссии и разногласия, в целом на Потсдамской конференции было выражено желание заложить основу для сотрудничества великих держав, от политики которых так много зависело.
Это сказалось и на взаимоотношениях членов Контрольного совета во время конференции и непосредственно после ее закрытия. Советские представители в Контрольном совете старались выполнять решения, принятые на конференции. Наши коллеги - американцы и англичане-в первое время после конференции также придерживались обязательств, изложенных в решениях конференции.
К сожалению, такая политическая атмосфера скоро изменилась. Серьезным толчком к перемене курса явились разногласия на конференции Совета министров иностранных дел в Лондоне. Особенно этому способствовала антисоветская речь У. Черчилля, произнесенная в Фултоне. Администрация Контрольного совета США и Англии, как по команде, стала во всех вопросах менее сговорчивой и по всем принципиальным проблемам начала бесцеремонно срывать проведение в жизнь потсдамских решений.
Установившиеся у меня с первых дней основания Контрольного совета хорошие взаимоотношения с Эйзенхауэром, Монтгомери и Кёнигом, а также между моим заместителем по советской администрации В. Д. Соколовским, Клеем и Робертсоном стали все чаще и чаще омрачаться. Все труднее становилось находить возможность урегулирования спорных вопросов, особенно тогда, когда рассматривались главные проблемы. К ним относились: ликвидация военно-экономического потенциала германского милитаризма, разоружение воинских частей, решительное выкорчевывание фашизма и всевозможных нацистских организаций в зонах Англии и США. Чувствовалось, что наши западные военные коллеги получили новые инструкции, вытекающие из враждебной к Советскому Союзу политики империалистических кругов США и Англии.
Повторными проверками нам удалось достоверно установить, что англичане в своей зоне, несмотря на наш протест, все еще продолжали сохранять немецкие войска. Тогда я вынужден был вручить Контрольному совету меморандум о наличии в английской зоне организованных частей бывшей гитлеровской армии…
При обсуждении этого меморандума в Контрольном совете Б. Монтгомери под давлением фактов вынужден был признать наличие в английской зоне организованных немецких войск, будто бы «ожидавших роспуска или работавших» под его командованием.
Он пытался объяснить все это «техническими трудностями», якобы связанными с роспуском немецких солдат.
Тут же, на Контрольном совете, нам стало ясно, что обо всем этом знал и союзный верховный командующий Д. Эйзенхауэр.
Потом на заседании Контрольного совета в ноябре 1945 года Б. Монтгомери по этому поводу сказал:
- Я бы удивился, если бы мне сообщили, что существует разница между нашей линией поведения по этому вопросу и линией поведения моего американского коллеги, так как линия поведения, которой мы следуем, была с самого начала установлена во время объединенного командования под руководством генерала Эйзенхауэра.
Все стало яснее ясного. У. Черчилль, подписывая от имени своей страны обязательства немедленно и раз навсегда искоренить немецкий милитаризм и ликвидировать германский вермахт, тут же давал секретные приказы военному командованию о сохранении вооружения и воинских частей бывшей гитлеровской армии как базы воссоздания западногерманской армии с далеко идущими антисоветскими целями. И все это, оказывается, было известно Верховному командованию экспедиционными силами союзников и лично Эйзенхауэру! Не скрою, тогда это меня огорчило и изменило мое первоначальное мнение о Д. Эйзенхауэре. Но по-иному, очевидно, не могло быть...
Во время Потсдамской конференции И. В. Сталин заговорил со мной о приглашении в Советский Союз Д. Эйзенхауэра. Я предложил пригласить его в Москву на физкультурный праздник, который был назначен на 12 августа.
Предложение было принято…
Во время полета в Москву, Ленинград и обратно в Берлин мы о многом переговорили, и мне казалось, что тогда в своих суждениях Эйзенхауэр был откровенен.
Меня интересовала практическая деятельность Верховного командования экспедиционными силами в Европе.
- Летом 1941 года, - рассказывал Эйзенхауэр, - …наблюдая за развернувшейся борьбой Советского Союза с Германией, мы затруднялись тогда определить, как долго продержится Россия и сможет ли она вообще сопротивляться натиску германской армии. Деловые круги США вместе с англичанами в то время серьезно беспокоились за сырьевые ресурсы Индии, за средневосточную нефть, за Персидский пролив и вообще за Ближний и Средний Восток.
Из сказанного Д. Эйзенхауэром было видно, что главной заботой США в 1942 году было обеспечение своих военно-экономических позиций, а не открытие второго фронта в Европе. Планами открытия второго фронта в Европе США и Англия начали теоретически заниматься с конца 1941 года, но практических решений не принимали вплоть до 1944 года.
- Мы, - говорил Д. Эйзенхауэр, - отвергли требование Англии начать вторжение в Германию через Средиземное море по чисто военным соображениям, а не по каким-либо иным причинам.
Было ясно, что американцев очень пугало сопротивление немцев в Ла-Манше, особенно на побережье Франции, крайне беспокоил широко рекламированный «Атлантический вал».
План нападения через Ла-Манш был окончательно согласован с англичанами в апреле 1942 года, но и после этого со стороны У. Черчилля продолжались серьезные попытки уговорить Ф. Рузвельта произвести вторжение через Средиземное море. Открыть фронт в 1942-1943 годах, по мнению Д. Эйзенхауэра, они якобы не могли, так как не были готовы к этой большой комбинированной стратегической операции. Это, конечно, было далеко от истины. Они могли в 1943 году открыть второй фронт, но сознательно не торопились, ожидая более значительного разгрома Германии и ее вооруженных сил.
- Вторжение в Нормандию через Ла-Манш в июне 1944 года началось в легких условиях и проходило без особого сопротивления немецких войск на побережье, чего мы, - говорил Д. Эйзенхауэр, - просто не ожидали. Немцы не имели здесь той обороны, о которой они кричали на весь мир.
- А что собой фактически представлял «Атлантический вал»?
- На протяжении этого «вала» было не больше трех тысяч орудий разных калибров. В среднем это немногим больше одного орудия на километр. Вооруженных железобетонных сооружений были единицы, и они не могли служить препятствием для наших войск.
Кстати, слабость «вала» откровенно признал и бывший начальник генерального штаба немецких сухопутных войск генерал-полковник Ф. Гальдер. В своих воспоминаниях в 1949 году он писал: «Германия не имела никаких оборонительных средств против десантного флота, который был в распоряжении союзников и действовал под прикрытием авиации, полностью и безраздельно господствовавшей в воздухе»…
Откровенно говоря, я был несколько в недоумении, просмотрев в 1965 году американскую кинокартину «Самый длинный день». В этой картине показан качественно совсем иной противник, чем он был, по словам Эйзенхауэра, в июне 1944 года, в момент вторжения союзных войск через Ла-Манш. Конечно, всем понятна политическая направленность этой хорошо технически исполненной кинокартины, но надо же знать меру...
Меня очень интересовало контрнаступление немецких войск в Арденнах в конце 1944 года и оборонительные мероприятия союзных войск в этом районе. Надо сказать, что Д. Эйзенхауэр и его спутники без особого желания вступали в разговоры на эту тему. Из их скупых рассказов было все же видно, что удар немецких войск в Арденнах для штаба Верховного командования и командования 12-й группы армий генерала Бредли был внезапным.
У Верховного командования союзников были большие тревоги и опасения за дальнейшие действия противника в Арденнах. Это опасение полностью разделял У. Черчилль, который 6 января 1945 года обратился к И. В. Сталину с личным письмом. Он сообщал о том, что на Западе идут очень тяжелые бои и что у союзников создалось тревожное положение в связи с потерей инициативы.
Придавая большое значение быстрой реакции на это сообщение со стороны Советского Союза, Черчилль и Эйзенхауэр послали это письмо в Москву с главным маршалом авиации Теддером. В случае согласия Советского правительства на быстрейший переход в наступление советских войск, как на это рассчитывали У. Черчилль и Д. Эйзенхауэр, Гитлер вынужден будет снять свои ударные войска с Западного фронта и перебросить их на восток.
Как известно, Советское правительство, верное своим союзническим обязательствам, ровно через неделю развернуло грандиознейшее наступление по всему фронту, которое до основания потрясло оборону немецких войск на всех стратегических направлениях и вынудило их с колоссальнейшими потерями отойти на Одер, Нейсе, Моравско-Остраву, оставить Вену и юго-восточную часть Австрии.
Вспоминая об этом наступлении, Д. Эйзенхауэр сказал:
- Для нас это было долгожданное наступление. У всех у нас стало легче на душе, особенно тогда, когда мы получили сообщение о том, что наступление развивается с большим успехом. Мы были уверены, что немцы теперь уже не смогут усилить свой Западный фронт.
К сожалению, с началом «холодной войны», особенно после того как уцелевшие гитлеровские генералы стали наводнять книжный рынок своими воспоминаниями, подобного рода объективные оценки послевоенного времени явно извращаются. Не в меру ретивые пропагандисты из антисоветского лагеря договариваются даже до того, что не Красная Армия помогла американцам в их сражениях в районе Арденн, а американцы чуть ли не спасли Красную Армию.
Касались мы и поставок по ленд-лизу. И здесь тогда все было ясно. Однако в течение многих послевоенных лет буржуазная историография утверждает, что якобы решающую роль в достижении нашей победы над врагом сыграли поставки союзниками вооружения, материалов, продовольствия.
Спору нет, Советский Союз действительно получил во время войны важные для народного хозяйства машины, оборудование, материалы. Из США и Англии было доставлено, например, более 400 тысяч автомобилей, поступали паровозы, горючее, средства связи. Но разве все это могло оказать решающую роль на ход войны? Я говорил уже о том общеизвестном размахе, которого достигла в годы войны советская промышленность, обеспечивавшая и фронт и тыл всем необходимым...
Относительно вооружения могу сказать следующее. Мы получили по ленд-лизу из США и Англии 18,7 тысячи самолетов, 10,8 тысячи танков, 9,6 тысячи орудий. К общему числу вооружения, которым советский народ оснастил свою армию за годы войны, эти поставки составили соответственно 12; 10,4; 2 процента. Определенное значение бесспорно, но о решающей роли говорить не приходится.
Эйзенхауэр… спросил, насколько физически тяжела была обстановка лично для меня как командующего фронтом во время битвы за Москву.
- Битва за Москву, - ответил я, - одинаково была тяжела как для солдата, так и для командующего. За период особо ожесточенных сражений с 16 ноября по 8 декабря мне приходилось спать не больше 2 часов в сутки, да и то урывками. Чтобы поддержать физические силы и работоспособность, приходилось прибегать к коротким, но частым физическим упражнениям на морозе и крепкому кофе, а иногда к двадцатиминутному бегу на лыжах.
Когда же кризис сражения за Москву миновал, я так крепко заснул, что меня долго не могли разбудить. Мне тогда два раза звонил товарищ Сталин. Ему отвечали: «Жуков спит, и мы не можем его добудиться». Верховный сказал: «Не будите, пока сам не проснется»...
Еще раз я виделся с Эйзенхауэром на Женевской конференции глав правительств США, Англии, Франции и Советского Союза в 1955 году. Он был президентом США... Эйзенхауэр твердо выражал и отстаивал политику империалистических кругов США.
Москва санкционировала наше предложение о подготовке конференции в районе Потсдама. Дали свое согласие на проведение конференции в районе Потсдама англичане и американцы…
16 июля специальным поездом должны были прибыть И. В. Сталин, В. М. Молотов и сопровождающие их лица.
Накануне мне позвонил И. В. Сталин и сказал:
- Вы не вздумайте для встречи строить всякие там почетные караулы с оркестрами. Приезжайте на вокзал сами и захватите с собой тех, кого вы считаете нужным…
Я встретил И. В. Сталина около вагона. Он был в хорошем расположении духа, подошел к группе встречавших и поздоровался коротким поднятием руки…
И. В. Сталин обошел отведенную ему виллу и спросил, кому она принадлежала раньше. Ему ответили, что это вилла генерала Людендорфа. И. В. Сталин не любил излишеств в обстановке. После обхода помещений он попросил убрать лишнюю мебель…
[Читать далее]Серьезному обсуждению подвергся вопрос, вторично поставленный делегациями США и Англии, о расчленении Германии на три государства: 1) Южногерманское; 2) Северогеманское; 3) Западногерманское. Первый раз он ими выдвигался на Ялтинской конференции, где был отвергнут советской делегацией. В Потсдаме глава Советского правительства вновь отклонил постановку вопроса о расчленении Германии.
И. В. Сталин говорил:
- Это предложение мы отвергаем, оно противоестественно: надо не расчленять Германию, а сделать ее демократическим, миролюбивым государством.
По настоянию советской делегации в потсдамские решения союзных держав было включено положение о создании центральных германских административных департаментов. Впрочем, из-за противодействия представителей западных властей такие департаменты созданы не были, да и объединения Германии на миролюбивых и демократических основах, как это предусматривалось в Потсдаме, не было достигнуто…
Большой спор возник в отношении репараций Советскому Союзу и Польше. Г. Трумэн и особенно У. Черчилль не хотели, чтобы в счет репараций демонтировались предприятия тяжелой индустрии западной части Германии. Однако в конце концов они согласились, правда, с всевозможными оговорками, выделить часть оборудования военных заводов из западных зон. К сожалению, это решение было принято только на бумаге, а на деле, как и многие другие постановления Потсдамской конференции, оно не было реализовано союзниками…
Довольно остро обсуждался вопрос о Польше и ее западных границах. И, несмотря на то, что эти проблемы были в основном уже предрешены на Крымской конференции, У. Черчилль пытался под различными, явно несостоятельными предлогами отвергнуть советское предложение о западных границах…
Английская сторона настаивала на том, чтобы народное польское правительство взяло на себя возмещение всех займов, которые Англия субсидировала эмигрантскому польскому правительству Т. Арцишевского, бежавшего в 1939 году из Польши в Лондон. Советская и польская делегации решительно отвергли подобные притязания Великобритании.
Одновременно была достигнута договоренность о прекращении со стороны США и Англии дипломатических отношений с бывшим польским (эмигрантским) правительством, находившимся в Лондоне…
В ходе конференции глава американской делегации президент США Г. Трумэн, очевидно, с целью политического шантажа однажды пытался произвести на И. В. Сталина психологическую атаку.
Не помню точно какого числа, после заседания глав правительств Г. Трумэн сообщил И. В. Сталину о наличии у США бомбы необычайно большой силы, не назвав ее атомным оружием.
В момент этой информации, как потом писали за рубежом, У. Черчилль впился глазами в лицо И. В. Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем не выдал своих чувств, сделав вид, будто ничего особенного не нашел в словах Г. Трумэна. Как Черчилль, так и многие другие англо-американские авторы считали впоследствии, что, вероятно, И. В. Сталин действительно не понял значения сделанного ему сообщения.
На самом деле, вернувшись с заседания, И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М. Молотов тут же сказал: «Цену себе набивают». И. В. Сталин рассмеялся: «Пусть набивают. Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы».
Я понял, что речь шла об атомной бомбе.
Тогда уже было ясно, что правительство США намерено использовать атомное оружие для достижения своих империалистических целей с позиции силы в «холодной войне». 6 и 8 августа это подтвердилось. Американцы без всякой к тому военной необходимости сбросили две атомные бомбы на мирные густонаселенные японские города Нагасаки и Хиросиму…
Должен сказать, что И. В. Сталин был крайне щепетилен в отношении малейших попыток делегаций США и Англии решать вопросы в ущерб Польше, Чехословакии, Венгрии и германскому народу. Особенно острые разногласия у него бывали с У. Черчиллем как в ходе заседаний, так и при взаимных посещениях. Следует подчеркнуть, что У. Черчилль с большим уважением относился к И. В. Сталину и, как мне показалось, опасался вступать с ним в острые дискуссии. И. В. Сталин в спорах с У. Черчиллем был всегда предельно конкретен и логичен.
Незадолго до своего отъезда из Потсдама У. Черчилль устроил прием у себя на вилле…
Совершенно неожиданно У. Черчилль предложил тост за меня. Мне ничего не оставалось делать, как предложить свой ответный тост. Благодаря У. Черчилля за проявленную ко мне любезность, я машинально назвал его «товарищ». Тут же заметил недоуменный взгляд В. М. Молотова и несколько смутился. Импровизируя, я предложил тост за товарищей по оружию, наших союзников в этой войне - солдат, офицеров и генералов армий антифашистской коалиции, которые так блестяще закончили разгром фашистской Германии. Тут уж я не ошибся.
На другой день, когда я был у И. В. Сталина, он и все присутствовавшие смеялись над тем, как быстро я приобрел «товарища» в лице У. Черчилля.
…
Несмотря на неизбежные дискуссии и разногласия, в целом на Потсдамской конференции было выражено желание заложить основу для сотрудничества великих держав, от политики которых так много зависело.
Это сказалось и на взаимоотношениях членов Контрольного совета во время конференции и непосредственно после ее закрытия. Советские представители в Контрольном совете старались выполнять решения, принятые на конференции. Наши коллеги - американцы и англичане-в первое время после конференции также придерживались обязательств, изложенных в решениях конференции.
К сожалению, такая политическая атмосфера скоро изменилась. Серьезным толчком к перемене курса явились разногласия на конференции Совета министров иностранных дел в Лондоне. Особенно этому способствовала антисоветская речь У. Черчилля, произнесенная в Фултоне. Администрация Контрольного совета США и Англии, как по команде, стала во всех вопросах менее сговорчивой и по всем принципиальным проблемам начала бесцеремонно срывать проведение в жизнь потсдамских решений.
Установившиеся у меня с первых дней основания Контрольного совета хорошие взаимоотношения с Эйзенхауэром, Монтгомери и Кёнигом, а также между моим заместителем по советской администрации В. Д. Соколовским, Клеем и Робертсоном стали все чаще и чаще омрачаться. Все труднее становилось находить возможность урегулирования спорных вопросов, особенно тогда, когда рассматривались главные проблемы. К ним относились: ликвидация военно-экономического потенциала германского милитаризма, разоружение воинских частей, решительное выкорчевывание фашизма и всевозможных нацистских организаций в зонах Англии и США. Чувствовалось, что наши западные военные коллеги получили новые инструкции, вытекающие из враждебной к Советскому Союзу политики империалистических кругов США и Англии.
Повторными проверками нам удалось достоверно установить, что англичане в своей зоне, несмотря на наш протест, все еще продолжали сохранять немецкие войска. Тогда я вынужден был вручить Контрольному совету меморандум о наличии в английской зоне организованных частей бывшей гитлеровской армии…
При обсуждении этого меморандума в Контрольном совете Б. Монтгомери под давлением фактов вынужден был признать наличие в английской зоне организованных немецких войск, будто бы «ожидавших роспуска или работавших» под его командованием.
Он пытался объяснить все это «техническими трудностями», якобы связанными с роспуском немецких солдат.
Тут же, на Контрольном совете, нам стало ясно, что обо всем этом знал и союзный верховный командующий Д. Эйзенхауэр.
Потом на заседании Контрольного совета в ноябре 1945 года Б. Монтгомери по этому поводу сказал:
- Я бы удивился, если бы мне сообщили, что существует разница между нашей линией поведения по этому вопросу и линией поведения моего американского коллеги, так как линия поведения, которой мы следуем, была с самого начала установлена во время объединенного командования под руководством генерала Эйзенхауэра.
Все стало яснее ясного. У. Черчилль, подписывая от имени своей страны обязательства немедленно и раз навсегда искоренить немецкий милитаризм и ликвидировать германский вермахт, тут же давал секретные приказы военному командованию о сохранении вооружения и воинских частей бывшей гитлеровской армии как базы воссоздания западногерманской армии с далеко идущими антисоветскими целями. И все это, оказывается, было известно Верховному командованию экспедиционными силами союзников и лично Эйзенхауэру! Не скрою, тогда это меня огорчило и изменило мое первоначальное мнение о Д. Эйзенхауэре. Но по-иному, очевидно, не могло быть...
Во время Потсдамской конференции И. В. Сталин заговорил со мной о приглашении в Советский Союз Д. Эйзенхауэра. Я предложил пригласить его в Москву на физкультурный праздник, который был назначен на 12 августа.
Предложение было принято…
Во время полета в Москву, Ленинград и обратно в Берлин мы о многом переговорили, и мне казалось, что тогда в своих суждениях Эйзенхауэр был откровенен.
Меня интересовала практическая деятельность Верховного командования экспедиционными силами в Европе.
- Летом 1941 года, - рассказывал Эйзенхауэр, - …наблюдая за развернувшейся борьбой Советского Союза с Германией, мы затруднялись тогда определить, как долго продержится Россия и сможет ли она вообще сопротивляться натиску германской армии. Деловые круги США вместе с англичанами в то время серьезно беспокоились за сырьевые ресурсы Индии, за средневосточную нефть, за Персидский пролив и вообще за Ближний и Средний Восток.
Из сказанного Д. Эйзенхауэром было видно, что главной заботой США в 1942 году было обеспечение своих военно-экономических позиций, а не открытие второго фронта в Европе. Планами открытия второго фронта в Европе США и Англия начали теоретически заниматься с конца 1941 года, но практических решений не принимали вплоть до 1944 года.
- Мы, - говорил Д. Эйзенхауэр, - отвергли требование Англии начать вторжение в Германию через Средиземное море по чисто военным соображениям, а не по каким-либо иным причинам.
Было ясно, что американцев очень пугало сопротивление немцев в Ла-Манше, особенно на побережье Франции, крайне беспокоил широко рекламированный «Атлантический вал».
План нападения через Ла-Манш был окончательно согласован с англичанами в апреле 1942 года, но и после этого со стороны У. Черчилля продолжались серьезные попытки уговорить Ф. Рузвельта произвести вторжение через Средиземное море. Открыть фронт в 1942-1943 годах, по мнению Д. Эйзенхауэра, они якобы не могли, так как не были готовы к этой большой комбинированной стратегической операции. Это, конечно, было далеко от истины. Они могли в 1943 году открыть второй фронт, но сознательно не торопились, ожидая более значительного разгрома Германии и ее вооруженных сил.
- Вторжение в Нормандию через Ла-Манш в июне 1944 года началось в легких условиях и проходило без особого сопротивления немецких войск на побережье, чего мы, - говорил Д. Эйзенхауэр, - просто не ожидали. Немцы не имели здесь той обороны, о которой они кричали на весь мир.
- А что собой фактически представлял «Атлантический вал»?
- На протяжении этого «вала» было не больше трех тысяч орудий разных калибров. В среднем это немногим больше одного орудия на километр. Вооруженных железобетонных сооружений были единицы, и они не могли служить препятствием для наших войск.
Кстати, слабость «вала» откровенно признал и бывший начальник генерального штаба немецких сухопутных войск генерал-полковник Ф. Гальдер. В своих воспоминаниях в 1949 году он писал: «Германия не имела никаких оборонительных средств против десантного флота, который был в распоряжении союзников и действовал под прикрытием авиации, полностью и безраздельно господствовавшей в воздухе»…
Откровенно говоря, я был несколько в недоумении, просмотрев в 1965 году американскую кинокартину «Самый длинный день». В этой картине показан качественно совсем иной противник, чем он был, по словам Эйзенхауэра, в июне 1944 года, в момент вторжения союзных войск через Ла-Манш. Конечно, всем понятна политическая направленность этой хорошо технически исполненной кинокартины, но надо же знать меру...
Меня очень интересовало контрнаступление немецких войск в Арденнах в конце 1944 года и оборонительные мероприятия союзных войск в этом районе. Надо сказать, что Д. Эйзенхауэр и его спутники без особого желания вступали в разговоры на эту тему. Из их скупых рассказов было все же видно, что удар немецких войск в Арденнах для штаба Верховного командования и командования 12-й группы армий генерала Бредли был внезапным.
У Верховного командования союзников были большие тревоги и опасения за дальнейшие действия противника в Арденнах. Это опасение полностью разделял У. Черчилль, который 6 января 1945 года обратился к И. В. Сталину с личным письмом. Он сообщал о том, что на Западе идут очень тяжелые бои и что у союзников создалось тревожное положение в связи с потерей инициативы.
Придавая большое значение быстрой реакции на это сообщение со стороны Советского Союза, Черчилль и Эйзенхауэр послали это письмо в Москву с главным маршалом авиации Теддером. В случае согласия Советского правительства на быстрейший переход в наступление советских войск, как на это рассчитывали У. Черчилль и Д. Эйзенхауэр, Гитлер вынужден будет снять свои ударные войска с Западного фронта и перебросить их на восток.
Как известно, Советское правительство, верное своим союзническим обязательствам, ровно через неделю развернуло грандиознейшее наступление по всему фронту, которое до основания потрясло оборону немецких войск на всех стратегических направлениях и вынудило их с колоссальнейшими потерями отойти на Одер, Нейсе, Моравско-Остраву, оставить Вену и юго-восточную часть Австрии.
Вспоминая об этом наступлении, Д. Эйзенхауэр сказал:
- Для нас это было долгожданное наступление. У всех у нас стало легче на душе, особенно тогда, когда мы получили сообщение о том, что наступление развивается с большим успехом. Мы были уверены, что немцы теперь уже не смогут усилить свой Западный фронт.
К сожалению, с началом «холодной войны», особенно после того как уцелевшие гитлеровские генералы стали наводнять книжный рынок своими воспоминаниями, подобного рода объективные оценки послевоенного времени явно извращаются. Не в меру ретивые пропагандисты из антисоветского лагеря договариваются даже до того, что не Красная Армия помогла американцам в их сражениях в районе Арденн, а американцы чуть ли не спасли Красную Армию.
Касались мы и поставок по ленд-лизу. И здесь тогда все было ясно. Однако в течение многих послевоенных лет буржуазная историография утверждает, что якобы решающую роль в достижении нашей победы над врагом сыграли поставки союзниками вооружения, материалов, продовольствия.
Спору нет, Советский Союз действительно получил во время войны важные для народного хозяйства машины, оборудование, материалы. Из США и Англии было доставлено, например, более 400 тысяч автомобилей, поступали паровозы, горючее, средства связи. Но разве все это могло оказать решающую роль на ход войны? Я говорил уже о том общеизвестном размахе, которого достигла в годы войны советская промышленность, обеспечивавшая и фронт и тыл всем необходимым...
Относительно вооружения могу сказать следующее. Мы получили по ленд-лизу из США и Англии 18,7 тысячи самолетов, 10,8 тысячи танков, 9,6 тысячи орудий. К общему числу вооружения, которым советский народ оснастил свою армию за годы войны, эти поставки составили соответственно 12; 10,4; 2 процента. Определенное значение бесспорно, но о решающей роли говорить не приходится.
Эйзенхауэр… спросил, насколько физически тяжела была обстановка лично для меня как командующего фронтом во время битвы за Москву.
- Битва за Москву, - ответил я, - одинаково была тяжела как для солдата, так и для командующего. За период особо ожесточенных сражений с 16 ноября по 8 декабря мне приходилось спать не больше 2 часов в сутки, да и то урывками. Чтобы поддержать физические силы и работоспособность, приходилось прибегать к коротким, но частым физическим упражнениям на морозе и крепкому кофе, а иногда к двадцатиминутному бегу на лыжах.
Когда же кризис сражения за Москву миновал, я так крепко заснул, что меня долго не могли разбудить. Мне тогда два раза звонил товарищ Сталин. Ему отвечали: «Жуков спит, и мы не можем его добудиться». Верховный сказал: «Не будите, пока сам не проснется»...
Еще раз я виделся с Эйзенхауэром на Женевской конференции глав правительств США, Англии, Франции и Советского Союза в 1955 году. Он был президентом США... Эйзенхауэр твердо выражал и отстаивал политику империалистических кругов США.