Шульгин о возвращении в Одессу
Из книги Василия Витальевича Шульгина «1920».
Выехать из Тирасполя было не так просто. Много раз мы приходили на станцию, ободранную, грязную словом, революционного вида…
Однажды лежали мы в вагонах полночи. Было, конечно, совершенно темно, но полно народом. В одном углу шел усиленный разговор. По голосам я понимал, что это какие-то интеллигентки беседуют с военнопленными солдатами, прибывшими из Франции. Дикой ненавистью ко всему на свете были наполнены разговоры этих солдат. Я от времени до времени засыпал и просыпался и сквозь сон слышал
- А я бы его, если бы запопал, то так бы не убил... А мучил бы, долго мучил бы. Сначала нос бы отрезал... а потом уши, а потом глаза; бы выколол.
Интеллигентки возмущались и ахали, впрочем, осторожно и в таком тоне.
- Неужели бы вы так сделали, товарищ?
А он отвечал убежденно:
- Сделал бы.
Я лежал и думал о том, что, если бы его как-нибудь выманить из вагона и пойти с ним в черную ночь, то я бы его не мучил, но застрелил бы, как собаку…[Читать далее]
Мы ходили пить чай в местечко.
И вдруг встретились. Да, это был Владимир Германович. Он тогда в саду у Днестра сдался делегатам Котовского. Солдат отпустили, офицеров, изъявивших желание поступить в Красную армию, куда-то отправили, а отказавшихся держат на положении арестованных, заставляют что-то работать и собираются отправить в Одессу. Однако, надзор слабый, что и дает возможность поговорить с ним. Здесь же целый ряд других из нашего отряда. Пока никого не расстреляли.
…моя семья, с которой я расстался где-то в румынской деревне и собирался встретиться в Белграде, очутилась... в Одессе…
На следующий день после нашего ухода румыны выгнали из своей страны оставленных нами женщин и детей... Некоторые не выдерживали и искали в своих сумочках яду. /От себя: как же похожи все антисоветчики - паства Геббельса тоже травилась ядом от страха перед кровожадными жидобольшевиками. А оные, к разочарованию г-на Шульгина, предложили пленным вступить в Красную Армию, а отказавшихся - подумать страшно! - отправили туда, куда те захотели отправиться./ По счастью, у других хватило мужества перенести все до конца и удержать ослабевших.
К чести "товарища, Котовского" надо сказать, что его штаб принял этих несчастных прилично. Особых издевательств не было, они получили даже возможность нанять подводу за "царские пятисотки" и приехать в Одессу…
Меня лечил один врач... Он приходил каждый день и очень хорошо знал, кто я.
Это я пишу так, на всякий случай для тех, кто обуян жаждой расстреливать "комиссаров"... Смотрите, не расстреляйте в припадке святой мести тех, кто, ежедневно рискуя головой, спасал жизнь вашим близким и друзьям...
Этот доктор был окном нашей больной комнаты в мире, которого я не могу назвать божьим, ибо он был большевистским.
…
Что впереди?.. Стесселевские деньги еще есть. Но дальше?
Служба?.. У кого? У большевиков? Нет!..
/От себя: дома мы не можем, дома нас тошнит… (с)/
Это был первый период, когда большевики покончили, как они думали, с Деникиным и пытались или симулировали попытку смягчить террор. В Москве была объявлена амнистия и даже отменена смертная казнь. Правда (и это, кажется единственный раз, когда "Украинская Социалистическая Советская Республика воспользовалась своей самостийностью), было разъяснено из Харькова, что все это к Украине не относится: здесь, мол, продолжается контрреволюция и потому террор должен продолжаться. Но все же общее настроение сказалось и в Одессе.
Конечно, чрезвычайка должна убивать кого-нибудь. Для власти, держащейся только на крови, опасно не упражнять людей в убийстве: отвыкнут, пожалуй. Поэтому убивателям нашли дело. На этот раз, впрочем, это еще была наиболее благоразумная локализация кровожадности: чрезвычайкам приказали убивать "уголовных".
Одесса спокон веков славилась как гнездо воров и налетчиков. Здесь, по-видимому, с незапамятных времен существовала сильная грабительская организация, с которой более или менее малоуспешно вели борьбу все пятнадцать (нет, их было, кажется, 14), - все четырнадцать правительств, сменившихся в Одессе за время революции. Но большевики справились весьма быстро. И надо отдать им справедливость, в уголовном отношении Одесса скоро стала совершенно безопасным городом.
/От себя: вот ведь изверги - избавили Одессу от уголовного террора. Но, конечно же, сделали это исключительно из кровожадности./
Остальных пока не трогали. В отношении офицеров несколько раз объявлялись сроки, когда все бывшие белогвардейские офицеры могут заявить о себе, за что не будут подвергнуты наказаниям. Часть "объявилась", часть - нет.
…в направлении "смягчения" были даже довольно странные факты.
В один прекрасный день пришел циркуляр из Москвы, по-видимому, от Луначарского, - предписывавший читать лекции рабочим и солдатам, с целью развития в них "гуманных чувств и смягчения классовой ненависти". Во исполнение этого те, кому сие ведать надлежит, обратились к целому ряду лиц с предложением читать такого рода лекции и с предоставлением полной свободы в выборе тем и в их развитии. Эти лекции состоялись. Одна, из них имела особенно шумный успех и была повторена несколько раз. Это была лекция об Орлеанской Деве. Почему коммунистам вдруг пришла мысль поучать "рабочих и крестьян" рассказами о французской патриотке, спасавшей своего короля, объяснить трудно. Но это факт...
…
Ирина Васильевна поступила в театр. Объявила у себя "балетную студию", что по большевистским законам давало ей право на лишнюю комнату - большевики покровительствуют искусствам. Вот именно эту комнату заместо балерин после Пасхи заняли бывший редактор "Киевлянина" и поручик инженерных войск В. А. Л.
/От себя: вот так цинично жидоборщевики уничтожали русскую культуру, а благородные белые рыцари этим пользовались./
…деньги таяли. Служить у большевиков я не мог и не хотел.
…
Ирина Васильевна (настоящее ее имя другое) в этот день очень беспокоилась...
Ей почудилось, что кто-то следит не то за ней, не то за мной, - вообще что-то жуткое. Я кое-как ее успокоил. Но к вечеру "инцидент" всплыл снова, в форме категорического "предчувствия" у Ирины Васильевны, что ночью придет чрезвычайка, а потому мне совершенно невозможно оставаться в квартире. И это предчувствие росло в такой угрожающей форме, что мы с поручиком Л. решили уйти, ибо совершенно было ясно, что все равно в эту ночь оно никому спать не даст.
И мы ушли...
Но это легко уйти, когда знаешь, куда пойти. А ведь мы отлично понимали, что во всякой квартире нам, быть может, и не откажут, но особого счастия не ощутят: ведь везде каждую ночь может быть обыск, и тогда хозяин квартиры будет отвечать за укрывательство контрреволюционеров.
Поэтому мы решили ночевать на улице. Но опять-таки это удобно можно было сделать "под игом самодержавия". Но в свободном социалистическом государстве всякого человека, который осмелится показаться на улице позже известного часа, ловят, как преступника, и тащат в участок. Почему при социализме нельзя ходить по ночам, никак не могу понять.
Мы решили ночевать где-нибудь в подъезде.
Нет, это слишком холодно. Эти камни обладают удивительной способностью быстро остывать. И притом эта ниша, куда мы залезли, плохо защищает от взоров патрулей. А сейчас патрули пойдут. На улицах уже ни одного человека. Идет тихий, мирный дождь. Удивительно, как быстро большевики покончили с грабителями, налетчиками и всякими уголовными.
Надо пройтись. Ну, в конце концов, наскочим на патруль, как-нибудь вывернемся. И потом - блестящая мысль: пусть патруль нас забирает. В конце концов, не расстреляют же за это, за позднее хождение, переночуем в участке, где, во всяком случае, теплее...
Пошли... На одном из перекрестков:
- Стой!..
Мы остановились.
- Откуда так поздно, товарищи?..
- Да разве ж поздно?.. Вот беда, часов нет!.. Что, будете забирать нас, товарищи, в район?
- А вы кто такие?.. Далеко вам?
- Да нет, не далеко нам... Тут на Канатной.
Патруль, собравшись вокруг нас кучкой, раздумывал.
- Ну, идите... домой... все равно...
Вот неудача...
Идем дальше. Дождик перестал, - работает луна. Это большое подспорье социалистическому хозяйству. При социализме как общее правило, - электричество не горит.
/От себя: зато как горело до социализма! Помню также и так называемые «веерные отключения» после уничтожения социализма. Да и сейчас почему-то у нас в городе электричество не горит так, как горело при социализме…/
…"субботник" стоит вдоль улицы, в некотором роде поротно. Вглядываюсь в лица - почти сплошь евреи... Вглядываюсь подробнее - вижу массу студентов или, во всяком случае, еврейчиков в студенческих фуражках... Стараюсь сообразить, почему бы это, - и догадываюсь: ведь это цвет нации, это "партийные коммунисты", для которых участие в субботниках - обязательно...
/От себя: вот какие хитрые евреи - захватили власть над русским народом, чтобы в шабат работать, пока гои отдыхают./
Облава - это одно из обычных явлений "социалистического рая". Идут люди по улице тихо, мирно, все, как всегда... Но вдруг начинается бегство. Навстречу мчатся люди...
Это значит, они там, впереди, наткнулись на цепь. Часть этих бегущих успеет проскочить. Остальных поймают. Ибо такие же цепи внезапно вынырнут в противоположном конце улицы и на всех боковых. Эти цепи постепенно сближаются и сгоняют людей в одно место. Тогда начинается процедура пересмотра "улова". Иногда, таким образом, ловят тысячу-две, один раз поймали 8000 человек. Тут же, на улице, начинается проверка документов, ибо цель этих облав поймать, контрреволюционеров, дезертиров, спекулянтов и всяческих врагов Советской Республики.
/От себя: вот сволочи коммуняцкие - ловят дезертиров, спекулянтов… Да ещё и по 8000 человек в одном месте улицы./
Белый одесский собор…
Мне припомнилось, как перед эвакуацией Одессы я был в митрополичьих покоях и думал:
"Ну что же... придут большевики, а это останется...".
И вот "это" осталось. Стоит этот собор, как и остальные церкви в Одессе, и всем своим существом невидимо, ненащупываемо противится красному миру.
…здесь, в Одессе, я должен засвидетельствовать, что отправление богослужения, как такового, не преследовалось. Все храмы открыты…
/От себя: как? А я читал, что все церкви были закрыты, а все попы - расстреляны./
Наконец, она пришла... бледная, расстроенная... Это ужасное известие подтверждалось. Нашлись люди, она говорила с ними лично, которые видели, как несчастного Эфема везли. Это были чрезвычайщики. Они держали револьверы у его висков, он был очень бледен и, по-видимому, узнав тех людей, его знакомых, что стояли на тротуаре, отвел глаза...
/От себя: представляю эту картину - злобные чекисты везут через весь город человека, приставив с противоположных сторон револьверы к вискам, а любознательные граждане беспрепятственно любуются данным представлением./
…в Одессе все вообще люди были разделены на несколько разрядов или категорий. Первая категория - это привилегированная, получающая полный паек от советской власти. Вторая категория - это те, которые почти ничего не получают, - им предоставляется околевать с голоду, но на свободе. Третья же категория, которых кормят впроголодь, но лишают свободы.
За какое-нибудь преступление? Нет. Просто известная часть одесского населения, не имевшая, по мнению советской власти, достаточно почтенных занятий, была заключена в концентрационные лагери и гонялась партиями на работу.
Одна из таких партий шла мне навстречу. Поучительность этого зрелища была в том, что вся партия состояла сплошь из евреев.
Что это были за люди? Самые разнообразные. По всей вероятности, наибольший процент здесь был из тех спекулянтов, что тучами бродили около кофейни Робина в былое время. Теперь всех этих гешефтмахеров дюжие солдаты гнали по пыльной жаркой дороге на какие-то сельскохозяйственные работы.
Воображаю, что они там наработают! Для того, чтобы судить об этом, я как бы нарочно встретил другую партию, тоже исключительно из евреев. Эту уже пригнали на место. Они починяли мостовую.
Выехать из Тирасполя было не так просто. Много раз мы приходили на станцию, ободранную, грязную словом, революционного вида…
Однажды лежали мы в вагонах полночи. Было, конечно, совершенно темно, но полно народом. В одном углу шел усиленный разговор. По голосам я понимал, что это какие-то интеллигентки беседуют с военнопленными солдатами, прибывшими из Франции. Дикой ненавистью ко всему на свете были наполнены разговоры этих солдат. Я от времени до времени засыпал и просыпался и сквозь сон слышал
- А я бы его, если бы запопал, то так бы не убил... А мучил бы, долго мучил бы. Сначала нос бы отрезал... а потом уши, а потом глаза; бы выколол.
Интеллигентки возмущались и ахали, впрочем, осторожно и в таком тоне.
- Неужели бы вы так сделали, товарищ?
А он отвечал убежденно:
- Сделал бы.
Я лежал и думал о том, что, если бы его как-нибудь выманить из вагона и пойти с ним в черную ночь, то я бы его не мучил, но застрелил бы, как собаку…[Читать далее]
Мы ходили пить чай в местечко.
И вдруг встретились. Да, это был Владимир Германович. Он тогда в саду у Днестра сдался делегатам Котовского. Солдат отпустили, офицеров, изъявивших желание поступить в Красную армию, куда-то отправили, а отказавшихся держат на положении арестованных, заставляют что-то работать и собираются отправить в Одессу. Однако, надзор слабый, что и дает возможность поговорить с ним. Здесь же целый ряд других из нашего отряда. Пока никого не расстреляли.
…моя семья, с которой я расстался где-то в румынской деревне и собирался встретиться в Белграде, очутилась... в Одессе…
На следующий день после нашего ухода румыны выгнали из своей страны оставленных нами женщин и детей... Некоторые не выдерживали и искали в своих сумочках яду. /От себя: как же похожи все антисоветчики - паства Геббельса тоже травилась ядом от страха перед кровожадными жидобольшевиками. А оные, к разочарованию г-на Шульгина, предложили пленным вступить в Красную Армию, а отказавшихся - подумать страшно! - отправили туда, куда те захотели отправиться./ По счастью, у других хватило мужества перенести все до конца и удержать ослабевших.
К чести "товарища, Котовского" надо сказать, что его штаб принял этих несчастных прилично. Особых издевательств не было, они получили даже возможность нанять подводу за "царские пятисотки" и приехать в Одессу…
Меня лечил один врач... Он приходил каждый день и очень хорошо знал, кто я.
Это я пишу так, на всякий случай для тех, кто обуян жаждой расстреливать "комиссаров"... Смотрите, не расстреляйте в припадке святой мести тех, кто, ежедневно рискуя головой, спасал жизнь вашим близким и друзьям...
Этот доктор был окном нашей больной комнаты в мире, которого я не могу назвать божьим, ибо он был большевистским.
…
Что впереди?.. Стесселевские деньги еще есть. Но дальше?
Служба?.. У кого? У большевиков? Нет!..
/От себя: дома мы не можем, дома нас тошнит… (с)/
Это был первый период, когда большевики покончили, как они думали, с Деникиным и пытались или симулировали попытку смягчить террор. В Москве была объявлена амнистия и даже отменена смертная казнь. Правда (и это, кажется единственный раз, когда "Украинская Социалистическая Советская Республика воспользовалась своей самостийностью), было разъяснено из Харькова, что все это к Украине не относится: здесь, мол, продолжается контрреволюция и потому террор должен продолжаться. Но все же общее настроение сказалось и в Одессе.
Конечно, чрезвычайка должна убивать кого-нибудь. Для власти, держащейся только на крови, опасно не упражнять людей в убийстве: отвыкнут, пожалуй. Поэтому убивателям нашли дело. На этот раз, впрочем, это еще была наиболее благоразумная локализация кровожадности: чрезвычайкам приказали убивать "уголовных".
Одесса спокон веков славилась как гнездо воров и налетчиков. Здесь, по-видимому, с незапамятных времен существовала сильная грабительская организация, с которой более или менее малоуспешно вели борьбу все пятнадцать (нет, их было, кажется, 14), - все четырнадцать правительств, сменившихся в Одессе за время революции. Но большевики справились весьма быстро. И надо отдать им справедливость, в уголовном отношении Одесса скоро стала совершенно безопасным городом.
/От себя: вот ведь изверги - избавили Одессу от уголовного террора. Но, конечно же, сделали это исключительно из кровожадности./
Остальных пока не трогали. В отношении офицеров несколько раз объявлялись сроки, когда все бывшие белогвардейские офицеры могут заявить о себе, за что не будут подвергнуты наказаниям. Часть "объявилась", часть - нет.
…в направлении "смягчения" были даже довольно странные факты.
В один прекрасный день пришел циркуляр из Москвы, по-видимому, от Луначарского, - предписывавший читать лекции рабочим и солдатам, с целью развития в них "гуманных чувств и смягчения классовой ненависти". Во исполнение этого те, кому сие ведать надлежит, обратились к целому ряду лиц с предложением читать такого рода лекции и с предоставлением полной свободы в выборе тем и в их развитии. Эти лекции состоялись. Одна, из них имела особенно шумный успех и была повторена несколько раз. Это была лекция об Орлеанской Деве. Почему коммунистам вдруг пришла мысль поучать "рабочих и крестьян" рассказами о французской патриотке, спасавшей своего короля, объяснить трудно. Но это факт...
…
Ирина Васильевна поступила в театр. Объявила у себя "балетную студию", что по большевистским законам давало ей право на лишнюю комнату - большевики покровительствуют искусствам. Вот именно эту комнату заместо балерин после Пасхи заняли бывший редактор "Киевлянина" и поручик инженерных войск В. А. Л.
/От себя: вот так цинично жидоборщевики уничтожали русскую культуру, а благородные белые рыцари этим пользовались./
…деньги таяли. Служить у большевиков я не мог и не хотел.
…
Ирина Васильевна (настоящее ее имя другое) в этот день очень беспокоилась...
Ей почудилось, что кто-то следит не то за ней, не то за мной, - вообще что-то жуткое. Я кое-как ее успокоил. Но к вечеру "инцидент" всплыл снова, в форме категорического "предчувствия" у Ирины Васильевны, что ночью придет чрезвычайка, а потому мне совершенно невозможно оставаться в квартире. И это предчувствие росло в такой угрожающей форме, что мы с поручиком Л. решили уйти, ибо совершенно было ясно, что все равно в эту ночь оно никому спать не даст.
И мы ушли...
Но это легко уйти, когда знаешь, куда пойти. А ведь мы отлично понимали, что во всякой квартире нам, быть может, и не откажут, но особого счастия не ощутят: ведь везде каждую ночь может быть обыск, и тогда хозяин квартиры будет отвечать за укрывательство контрреволюционеров.
Поэтому мы решили ночевать на улице. Но опять-таки это удобно можно было сделать "под игом самодержавия". Но в свободном социалистическом государстве всякого человека, который осмелится показаться на улице позже известного часа, ловят, как преступника, и тащат в участок. Почему при социализме нельзя ходить по ночам, никак не могу понять.
Мы решили ночевать где-нибудь в подъезде.
Нет, это слишком холодно. Эти камни обладают удивительной способностью быстро остывать. И притом эта ниша, куда мы залезли, плохо защищает от взоров патрулей. А сейчас патрули пойдут. На улицах уже ни одного человека. Идет тихий, мирный дождь. Удивительно, как быстро большевики покончили с грабителями, налетчиками и всякими уголовными.
Надо пройтись. Ну, в конце концов, наскочим на патруль, как-нибудь вывернемся. И потом - блестящая мысль: пусть патруль нас забирает. В конце концов, не расстреляют же за это, за позднее хождение, переночуем в участке, где, во всяком случае, теплее...
Пошли... На одном из перекрестков:
- Стой!..
Мы остановились.
- Откуда так поздно, товарищи?..
- Да разве ж поздно?.. Вот беда, часов нет!.. Что, будете забирать нас, товарищи, в район?
- А вы кто такие?.. Далеко вам?
- Да нет, не далеко нам... Тут на Канатной.
Патруль, собравшись вокруг нас кучкой, раздумывал.
- Ну, идите... домой... все равно...
Вот неудача...
Идем дальше. Дождик перестал, - работает луна. Это большое подспорье социалистическому хозяйству. При социализме как общее правило, - электричество не горит.
/От себя: зато как горело до социализма! Помню также и так называемые «веерные отключения» после уничтожения социализма. Да и сейчас почему-то у нас в городе электричество не горит так, как горело при социализме…/
…"субботник" стоит вдоль улицы, в некотором роде поротно. Вглядываюсь в лица - почти сплошь евреи... Вглядываюсь подробнее - вижу массу студентов или, во всяком случае, еврейчиков в студенческих фуражках... Стараюсь сообразить, почему бы это, - и догадываюсь: ведь это цвет нации, это "партийные коммунисты", для которых участие в субботниках - обязательно...
/От себя: вот какие хитрые евреи - захватили власть над русским народом, чтобы в шабат работать, пока гои отдыхают./
Облава - это одно из обычных явлений "социалистического рая". Идут люди по улице тихо, мирно, все, как всегда... Но вдруг начинается бегство. Навстречу мчатся люди...
Это значит, они там, впереди, наткнулись на цепь. Часть этих бегущих успеет проскочить. Остальных поймают. Ибо такие же цепи внезапно вынырнут в противоположном конце улицы и на всех боковых. Эти цепи постепенно сближаются и сгоняют людей в одно место. Тогда начинается процедура пересмотра "улова". Иногда, таким образом, ловят тысячу-две, один раз поймали 8000 человек. Тут же, на улице, начинается проверка документов, ибо цель этих облав поймать, контрреволюционеров, дезертиров, спекулянтов и всяческих врагов Советской Республики.
/От себя: вот сволочи коммуняцкие - ловят дезертиров, спекулянтов… Да ещё и по 8000 человек в одном месте улицы./
Белый одесский собор…
Мне припомнилось, как перед эвакуацией Одессы я был в митрополичьих покоях и думал:
"Ну что же... придут большевики, а это останется...".
И вот "это" осталось. Стоит этот собор, как и остальные церкви в Одессе, и всем своим существом невидимо, ненащупываемо противится красному миру.
…здесь, в Одессе, я должен засвидетельствовать, что отправление богослужения, как такового, не преследовалось. Все храмы открыты…
/От себя: как? А я читал, что все церкви были закрыты, а все попы - расстреляны./
Наконец, она пришла... бледная, расстроенная... Это ужасное известие подтверждалось. Нашлись люди, она говорила с ними лично, которые видели, как несчастного Эфема везли. Это были чрезвычайщики. Они держали револьверы у его висков, он был очень бледен и, по-видимому, узнав тех людей, его знакомых, что стояли на тротуаре, отвел глаза...
/От себя: представляю эту картину - злобные чекисты везут через весь город человека, приставив с противоположных сторон револьверы к вискам, а любознательные граждане беспрепятственно любуются данным представлением./
…в Одессе все вообще люди были разделены на несколько разрядов или категорий. Первая категория - это привилегированная, получающая полный паек от советской власти. Вторая категория - это те, которые почти ничего не получают, - им предоставляется околевать с голоду, но на свободе. Третья же категория, которых кормят впроголодь, но лишают свободы.
За какое-нибудь преступление? Нет. Просто известная часть одесского населения, не имевшая, по мнению советской власти, достаточно почтенных занятий, была заключена в концентрационные лагери и гонялась партиями на работу.
Одна из таких партий шла мне навстречу. Поучительность этого зрелища была в том, что вся партия состояла сплошь из евреев.
Что это были за люди? Самые разнообразные. По всей вероятности, наибольший процент здесь был из тех спекулянтов, что тучами бродили около кофейни Робина в былое время. Теперь всех этих гешефтмахеров дюжие солдаты гнали по пыльной жаркой дороге на какие-то сельскохозяйственные работы.
Воображаю, что они там наработают! Для того, чтобы судить об этом, я как бы нарочно встретил другую партию, тоже исключительно из евреев. Эту уже пригнали на место. Они починяли мостовую.