Шульгин о драпе белых из Одессы

Feb 04, 2020 17:26

Из книги Василия Витальевича Шульгина «1920».

Дело становилось окончательно ясным: Одессу сдадут. Я, кстати, заболел и, лежа в постели, подписывал бесконечное количество "удостоверений" на английские пароходы. На этих удостоверениях английские власти ставили визу, и это служило пропуском на пароход. Но приходилось выдерживать характер. Добивались удостоверений и те, кому, по моим понятиям, надо было бы сесть па пароходы "последними", т. е. совсем не садиться, ибо на всех места хватить не могло...
Итак, все строилось на "драп"…
В городе шла эвакуационная лихорадка.
Ко мне постоянно забегали разные люди со всякими сенсациями. Большевики там, большевики здесь... Такой-то генерал уже сел на пароход. Такой-то штаб укладывается и такая-то дама сунула им столько-то чемоданов со столькими-то платьями.
Генерал Шиллинг еще был на берегу. Он будто бы сердится, когда ему говорят об эвакуации, и обещает еще держаться десять дней, но, между прочим, уложено все до последнего ящика…
[Читать далее]Зачем генерал Шиллинг, сев на пароход, передал командование неизвестно откуда взявшемуся и не имевшему никаких сил (триста галичан, да и то лежащих в госпиталях) и явно внушавшему всем недоверие генералу Сокире-Яхонтову, - это секрет изобретателя. Однако это было проделано. Полковник Стессель получил от генерала Шиллинга письмо с приказанием подчиниться украинскому спасителю.
Эта передача власти, несомненно, ускорила сдачу Одессы дня на два, ибо кто-то стал надеяться на кого-то, и даже те немногие, что могли что-нибудь сделать, были сбиты с толку…
На обратном пути из порта я имел благоразумие зайти в штаб Стесселя. Не знаю, какова была бы судьба всех нас, собравшихся в "мой" отряд, если б я этого не сделал. Начальник штаба, полковник Мамонтов, дал мне приказание немедленно привести отряд к штабу, ибо, как он выразился, "надо сжаться в кулак".
- Неужели город очищается? А Сокир-Яхонтов?
Мамонтов махнул рукой.
- Принял командование ночью, а утром прислал сказать, что снял с себя командование. "Кончилось счастье"...
- Ну, а районные коменданты? Есть же что-нибудь?
Он посмотрел на меня выразительно.
- Отжимайтесь к штабу. И немедленно...
В критическую минуту от двадцатипятитысячной "кофейной армии", которая толкалась по всем "притонам" города, и от всех частей вновь сформированных и старых, прибившихся в Одессу, - в распоряжении полковника Стесселя, "начальника обороны", оказалось человек триста, считая с нами…
В порту была каша. Куда-то тянулись части, повозки, отдельные люди, публика в нелепой смеси
имен и лиц, племен, наречий, состояний.
Где-то, кого-то, куда-то, почему-то не пускали юнкера.
Потом пустили…
Мы расположились чего-то ждать около каменных сараев. Так выжидательно бессмысленно продолжалось некоторое время. Очевидно столько времени, сколько большевикам понадобилось, чтобы установить пулеметы к Александровском парке и вообще на высотах, окружающих порт… Большевики стреляли плохо. Они могли бы, выражаясь по старозаветному, "залить нас свинцом", но в общем ранили несколько человек. Однако, этого было совершенно достаточно, чтобы все пароходы "драпанули в два счета" в море.
В это время среди горсточки людей, дошедших до последнего предела и жавшихся к каменным сараям на молу, родилось, наконец, то, чего столько времени ожидали, - инстинкт сопротивления.
Вдруг вырвались какие-то люди, насколько помню, это были даже не офицеры, а солдаты-драгуны. Они, неистово жестикулируя, стали кричать, яростно кого-то упрекая:
- Ну что же, господа! Еще долго так будете? Куда еще? Море кругом! Дальше не пойдете, нет! Так что, вот так и пропадем? Пойдем, трам-тарарам, выбьем их, трам-тарарам, с их пулеметами к трам-тарарамной матери!.. Идем!!
Хотя эта речь была брошена к толпе, почти наполовину состоявшей из женщин, детей и никчемников, однако, она произвела впечатление. Была подана мысль пробиться. Был найден исход. Первоначально ругнулись, по обычаю, жестко друг с другом… Получено было приказание нашему "отряду особого назначения" выгнать всех, способных носить оружие, из-под сараев для атаки высот.
Я пошел "выгонять". Это было дело скучное и противное. Приходилось торговаться и спорить с офицерами всяких чинов, утверждавшими, что они "больны", или что-нибудь в этом роде.
Скоро мне надоели эти обязанности "особого назначения", и вместе с теми, кого удалось вытащить, я двинулся по молу по направлению высот.
По дороге к нам присоединялись еще какие-то люди, а во главе всех очутился полковник Мамонтов. Он неистово кого-то ругал и показывал кулак Одессе. Удивительно, что это не было смешно, а, наоборот, производило впечатление чего-то подбадривающего…
Мы двинулись дальше гуськом, под стенами. Доходя до углов, осматривались вправо и влево и двигались дальше. Несколько трупов оказалось на тротуарах...
Прошли еще несколько улиц. Постреляли еще. Меня начало брать сомнение, не стреляем ли мы в прохожих. За газетным тамбурином, через два квартала, ютилась кучка людей. Я начинал думать, что это не большевики, а случайные прохожие, которых зажали - ни туда, ни сюда. Я приказал прекратить пальбу. Но какой-то пришедший в азарт продолжал расстреливать тамбурин. Взглянув ему в лицо, я увидел, что это "восточный человек". Я снова приказал ему перестать. Он не послушался: черно-масляные восточные глазки горели неистово; он был в трансе...
Вперед больше не приходилось идти. Мы потеряли связь со штабом, планы которого были мне совершенно неизвестны… Мы стали отходить. По дороге поймали какого-то мальчишку лет двадцати, который сказал, что он "не жид", но на требование "восточного человека" "перекреститься" - перекрестился неправильно. И я опять должен был употребить угрозу, чтобы этого еврейчика отпустили, ибо восточный адъютант был совершенно убежден, что это большевик, только что бросивший винтовку…
Мы тщетно разводили какие-то костры, проявляя при этом обычную интеллигентскую никчемность…
В одном месте, где было темно и пусто, мы услышали какие-то стоны.
- Кто это?
- Помогите... Замерзаем...
- Кто вы?
- Мы жены офицеров. Я еще ничего... Мама совсем замерзла...
Это были две женщины. Они лежали у стенки, на молу.
- Помогите... Нас бросили...
Мы с трудом подняли их и повели. Куда - мы сами не знали хорошенько. На счастье мы наткнулись на какую-то большую толпу, которая в темноте рвалась к какому-то только что пришвартовавшемуся судну. Я понял, что это одно "специальное" судно, о котором я уже что-то слышал. Покрывая крики и шум, с судна неистово вопил голос, показавшийся мне знакомым:
- Поручик Б.! Поручик Б.!
Я понял. Это была компания... словом, теплая компания... Та самая, что "угробила" полковника Кирпичникова... Они и здесь проявили свои качества, захватив судно в свое распоряжение.
…мы натолкнулись на какое-то учреждение, - какая-то больница, - где, несмотря на поздний час (два или три часа ночи), почему-то давали чай. Комната набилась народом. Откровенно говоря, это было приятно. Сестры очень заботились, чтобы не стащили кружек, что, по-видимому, было в моде…
Какая мука искать квартиры глухой ночью, когда человек уже на пределе усталости и замерзания. Но мы искали. Я разослал самых энергичных своих молодых друзей в разные стороны. Долго ничего не удавалось, но, наконец, поручик Л. явился с радостной вестью, что квартира найдена.
Удивительно, как люди нелепо эгоистичны. В хатке было трое. Они заявили, что никого не могут впустить, потому что их собственно не трое, а пятнадцать. На это изведенный поручик Л. сказал:
- Я подожду полчаса здесь. И если те двенадцать не придут, то я вас расстреляю...
Это фантастическое заявление имело то следствие, что и эти трое куда-то скрылись. Разумеется, никаких двенадцати не оказалось…
Льду почти столько, сколько хватает глаз. Почти - потому, что на той стороне замерзшего лимана виден город. Это - Аккерман.
По этому льду в одну колонну движется бесконечный обоз. Туда, к Аккерману, к городу спасения, румынскому городу Аккерману, куда не придут большевики. Бесконечный обоз движется в порядке. Задолго до назначенного времени выступили все части, проявив редкую аккуратность.
Теперь они идут осторожно, соблюдая дистанцию, чтобы не провалился лед, почти торжественно. Идут с белыми флагами, которые несут, как знамена.
…на шестой версте на льду стоял столик. У столика сидели румынские офицеры, за столиком стояли румынские солдаты. И совершенно достоверно, что этот столик приказал всем этим людям и повозкам возвращаться обратно. Румыны не пустили никого.
Впрочем, нет. Пропустили "польских подданных". В числе их оказался комендант города Одессы, полковник Миглевский, очень мило семенивший вдоль обоза в весьма приличном штатском платье и с изящным чемоданчиком в руках…
И начался "Анабазис". Великое отступление от Аккермана. Надо, впрочем, сказать, что это торжественное шествие с белыми флагами имело в себе нечто настолько унизительное, что обратный путь был как-то веселее. Остаток гордости, впоследствии вытравленный лишениями, еще таился тогда в некоторых сердцах.
Совершенно неинтересно, что на другой день было проделано то же самое и с тем же результатом…
У полковника Стесселя. Совещание командиров частей. Полковник Стессель говорит:
- Во-первых, к черту эти повозки... С ними пропадем.
- Совершенно правильно, господин полковник. Оставить только самое необходимое, - говорит один из командиров частей.
- Да ведь у нас, господин полковник, ничего нет. Пусть и другие бросят, - говорит другой.
- Все бросим, - продолжает Стессель…
Нам даются сутки на приведение себя в порядок, главным образом, на уничтожение подвод.
Легче всего это было сделать моему отряду. У нас была одна подвода, которая, несмотря на все наши усилия, не размножалась.
Рассвет. На пригорке начальник штаба Мамонтов. Делает как бы смотр в том смысле, сколько изничтожили подвод.
Я остановился около Мамонтова.
Печально. Эти подводы бессмертны. На мой взгляд, число их не уменьшилось, а увеличилось. Бесконечной цепью они продвигаются в полутемноте. Ни конца им, ни края. Между ними редко, редко проходит часть. Жалкие горсточки. А за ними все то же.
Так было, так будет…
Я пробиваюсь к митингу, что около башни.
Нет, это не митинг, это толпа, окружающая и жадно прислушивающаяся к "совещанию" генералов и полковников.
Прижавшись к стенке башни, при свете какого-то огарка, они рассматривают карту. Что произошло?
Прислушавшись, я понимаю деревня, где засели большевики. Надо их выбить. Часть совещающихся за то, чтобы выбить.
Но генерал Васильев, командующий всей колонной, не решается. Кто-то возражает, по-видимому, после чего генерал Васильев впадает в обиду и хочет совершить отречение.
- Если я, быть может, не умею руководить или не угоден, то могу отказаться. И прошу выбрать вместо меня начальника.
Его убеждают, что, наоборот, он очень хорош. К такому поучительному разговору жадно прислушивается окружающая толпа. Обычная картина. Уступательные книксены там, где надо взять на себя ответственность и приказывать…
За окном полупомешанный есаул А. стреляет из револьвера кур. Он сегодня расстрелял какого-то старика. За что, про что - неизвестно. Так, потому что азиатские руки чешутся убивать. Если есть - убивают стариков. Если нет, убивают кур.

Приходит полковник А. и сообщает зловещую новость. Открыт какой-то заговор. Хотят убить полковника Стесселя и на его место поставить какого-то другого полковника…
Вышли. Очень темно. Спускаемся куда-то вниз, очевидно, к реке. Вдруг мысль: "Да, мне сказали, что Алешу и других раненых вывезли. Но ведь это всегда говорят. А вывезли ли?"…
Экипаж, тесно окруженный кучкой людей, держащихся за крылья. На козлах полковник в лохматой танке. Кто-то говорит:
- Это раненую сестру везут... А я слышу, как из глубины экипажа знакомый бас ругается:
- Куда вас черт несет?.. Рессоры поломаете!..
Я понимаю, в чем дело. Это близкие к полковнику Стесселю офицеры охраняют его по случаю "заговора"...
На перекрестке сталкиваюсь вдруг с поручиком Л.
- Я привез Алешу...
Слава богу. Он таки нашел его. Когда он узнал, что я ушел тогда за Алешей, он пошел за мной. Меня он не нашел, но он нашел Алешу, которого я не мог разыскать. И все было так, как это бывает... Меня уверяли, что "вывезли всех раненых"... Этому никогда не надо верить. И Алешу не вывезли... Он лежал вместе с другими ранеными в какой-то хате на самом краю села. Вокруг них беспомощно метался врач. Все ушли - что делать? Сами раненые не знали, что деревня оставлена... Три сестры, совершенно выбившиеся из сил, спали…

Крик, выстрел... румыны, конечно. Надо драпать.
Мы драпаем. Но как, боже мой!.. Так, как ходят калеки или глубокие старики. Ноги не отделяются от земли. За нами бегут, стреляют. Нам не уйти. И притом, куда бежать? К своим? Но Стессель запретил наводить на колонну. Значит, что? Значит, надо "сдаваться".
Мы останавливаемся, и набежавшие румыны берут нас "в плен". Отбирают оружие и почему-то часы…
Какая же это была деревня? Оказывается, те самые Талмазы, которые мы в течение нескольких часов "обходили"... по компасу…
Когда наступил вечер, румыны развернули свою настоящую природу. Они приступили к нам с требованием отдать или менять то, что у нас было, т. е. попросту стали грабить. Сопротивляться было бесполезно. Один толстый полковник пробовал устроить скандал, вырвался, но его схватили, побили и отняли все, что хотели. Брали все, что можно. У одних взяли сапоги, дав лапти, у других взяли штаны, у третьих френчи, не говоря о всевозможных мелочах, как-то: часы, портсигары, кошельки, деньги, кроме "колокольчиков". Разумеется, поснимали кольца с рук. Словом, произошел форменный грабеж.
…румыны вывели нас из хаты и повели куда-то. Куда? Что это такое? Ясно. Это Днестр.
Весьма энергичными жестами они показали нам, что мы должны идти к себе, в Россию. К себе в Россию - значит, к большевикам.
Делать было нечего. Мы пошли. Спустились с крутого берега, вступили на лед. Чтобы мы не вздумали вернуться, очевидно, румыны пустили нам несколько выстрелов вслед…
Вдруг с правого от нас берега, т. е. с большевистского, кто-то спросил из темноты:
- А куды ж це вы так идете?.. Я ответил:
- А куда ж нам идти? С одного боку румыны в нас стреляют, с другого вы... Вот так и идем рекою... После некоторой паузы из темноты донесся ответ:
- Та не вси же в вас стреляют...
- Нельзя ли к вам зайти погреться? Замерзли сильно...
- Та можно... Только, чтобы чего не було.
- А что?
- А вчера также до меня зайшлы... так прибигли, да роздили до рубашки...
- Кто?
- Да эти... свои... хлопцы...
- Дивизии Котовского?
- Ни, ни... Котовский хороший человек. Котовский не приказывает, чтобы раздевали...
Уютная, хотя маленькая хатка... Я говорю:
- Итак, господа, вы ставите мне задачу довести вас до Котовского, чтобы вы могли сдаться ему... Это общее мнение всех?
Все "соизволяют" единогласно.

Увожу довольно далеко в сторону. Чувствую, что колонна, за мной начинает нервничать. С правой стороны меня нагоняет какой-то полковник.
- Куда вы нас ведете? Собак больше не слышно...
Я поворачиваю на запад. Через некоторое время собаки начинают заливаться, а смутные очертания села вырисовываются. Слышу слева от себя торопливые шаги. Подбегает другой полковник.
- Что вы с нами сделали? Собаки под самым носом!
Беру снова больше в степь быстрым шагом. Опять бежит кто-то.
- Слушайте, не у всех же такие длинные ноги, как у вас. Не бегите так!
Замедляю шаг. Бежит кто-то слева. Четвертый полковник.
- Ради бога, идите скорее! Мы замерзаем...
…к нам подошел патруль или что-то в этом роде. Во главе был молодой офицер - не офицер, словом, человек весь в кожаном…
Он сказал:
- Как мы все довольны, что товарищ Котовский прекратил это безобразие...
- Какое безобразие? Расстрелы?
- Да... Мы все этому рады. В бою, это дело Другое. Вот мы несколько дней назад с вами дрались... еще вы адъютанта Котовского убили... Ну бой, так бой. Ну кончили, а расстреливать пленных - это безобразие...
- Котовский хороший человек?
- Очень хороший... И он строго-настрого приказал... И грабить не разрешает...
Не знаю, почему, разговор скользнул на Петлюру. Он был очень против него восстановлен.
- Отчего вы так против Петлюры?
- Да ведь он самостийник.
- А вы?
- Мы... мы за "Единую Неделимую".
Я должен сказать, что у меня, выражаясь деликатно, глаза полезли на лоб. Три дня тому назад я с двумя сыновьями с правой и левой руки, с друзьями и родственниками, скифски - эпически дрался за "Единую Неделимую" именно с этой дивизией Котовского. И вот, оказывается, произошло легкое недоразумение: они тоже за "Единую Неделимую".

В Тирасполе мы жили десять дней... Мы ходили свободно по улицам, иногда встречая кое-кого из офицеров, участников нашего совместного похода. За это время мы присмотрелись к тому, что происходит в городе.
Увы, пожалуй сравнение (а его делали местные жители) было бы не в пользу "белых"; судя по рассказам, наши части, которые стояли здесь раньше, произвели обычный для этой эпохи дебош. А дивизия Котовского никогда не обижала - это нужно засвидетельствовать - ни еврейского, ни христианского населения.
Мы несколько раз ходили к коменданту, чтобы выяснить, что делается. У коменданта стояла, как полагается, бесконечная очередь в два хвоста. Хвосты вели к столику, где сидело два еврейчика. Субъекты эти записывали имена и фамилии солдат, а также куда они хотят ехать…
Мы отслужили панихиду по Алеше и по другим. Священник служил как-то особенно хорошо, и удивительно приятно было в церкви. Церковь среди большевизма имеет какую-то особенную, непонятную в обычное время прелесть. Если бы от всей нашей земли ничего не осталось среди враждебного, чужого моря, а остался бы только маленький островочек, на котором все по-старому, так вот это было бы то, что церковь среди красного царства.
Да, они пока не обирали, но расстреливали, не грабили. Может быть, в такой дивизии Котовского гораздо больше близкого и родного, чем мы это думаем. Но все это пока... Пока здесь работает что-то человеческое, вернее сказать, что-то общее всем нам, русским. Но ведь за этим стоит страшная изуверская сектантская сила, кровожадная, злобная, ненавидящая, которой, увы, подчинены все эта "Котовские" и близкие ему по духу...
Кстати о Котовском.
Этот человек окружен легендой. Но вот что мне удалось более или менее установить.
Он родом из Бесарабии... Кажется, получил какое-то среднее агрономическое образование. Будучи еще совсем молодым человеком, он убил. Убил человека, который оскорбил его сестру. Был сослан на каторгу. Бежал, вернулся в Бесарабию под чужим именем. Поступил управляющим к одной помещице. Образцово управляя имением, он вместе с тем производил самые дерзкие нападения и грабежи во всей округе, причем грабил только богатых, будто бы, и широко помогал бедным. Долгое время полиция никак не могла установить, что этот полулегендарный не то Дубровский, не то Робин-Гуд, и Котовский, образцовый управляющий, - один и тот же человек. Но, наконец, его выследили; подробности его ареста рассказываются со всякими украшениями; словом, он был ранен, арестован, снова судим и снова сослан. Революция 1917 г. освободила его, и он появился в Одессе. В юродском театре, в фойе, одна из ограбленных им дам узнала его и упала в обморок. Он весьма галантно привел ее в чувство. Затем отправился на митинг, который шел в театре, и весьма шикарно продал с аукциона в пользу чего-то, наверно свободы, свои кандалы за 5 000 рублей. Как он стал командиром дивизии, я не знаю, но могу засвидетельствовать, что он содержал ее в строгости и благочестии, бывший каторжник, - "honuy soit, qui mal y pense". В особенности замечательно его отношение к нам - "пленным". Он не только категорически приказал не обижать пленных, но и заставил себя слушать. Не только в Тирасполе, но и во всей округе рассказывали, что он собственноручно застрелил двух красноармейцев, которые ограбили наших больных офицеров и попались ему на глаза.
"Товарищ Котовский не приказал", - это было, можно сказать, лозунгом в районе Тирасполя. Скольким это спасло жизнь...
Но все же оставаться долго в Тирасполе не представлялось возможным... Решено было пробраться тем или иным способом в Одессу. Для этого, прежде всего, нужен был пропуск.
Вагон где-то на запасном пути... Около дверей, как всюду и везде, очередь. Топчутся на морозе часами жаждущие пропусков на выезд из Тирасполя. Впрочем, нашелся благодетель, один из "товарищей-красноармейцев", роздал билетики, чтобы те, которые сегодня не достоялись, уже завтра не мерзли.
Пришли завтра. Наконец, вызывают...
У столика сидит товарищ. При мне он отказывает какой-то еврейке в пропуске.
"Ну, - думаю, - если ей отказал, то что же вам?".
Еврейка ушла, товарищ вопросительно смотрит на меня.
- Прошу пропуск в Одессу. Обстоятельства следующие.
Тут я ему рассказал целый роман о том, почему я пробивался в Румынию и как румыны меня выгнали.
Он выслушал всю мою тираду, не прерывая.
Затем взял мой паспорт и сил меня экзаменовать. Элементарный прием. Часто люди забывают вызубрить фальшивый паспорт и на этом попадаются.
По-видимому, я выдержал экзамен вполне, но дело было не в этом. Весь трюк состоял в том, что в этом фальшивом паспорте была румынская виза от ноября 1918 года. Эта виза подтвердила вполне мой рассказ о том, почему я пробивался в Румынию.
Словом, товарищ комиссар написал мне пропуск.




Гражданская война, Белый террор, Румыния, Котовский, Белые, Шульгин, Ужасы тоталитаризма

Previous post Next post
Up