Князь Оболенский о белых. Часть I
Из книги корнета князя Оболенского «Крым при Врангеле. Мемуары белогвардейца». Кстати, обратите внимание на издательство, год выпуска и оформление книги.
О генерале Врангеле я знал как о выдающемся молодом генерале, победителе при Царицыне, известном своей решительностью и безусловной честностью (свойство, весьма редкое в период гражданской войны); понимал я также, что имя Деникина настолько скомпрометировано в народе (слово "деникинец" крестьянами произносилось с ненавистью и презрением), что он далее не может возглавлять противобольшевистское движение. Однако я видел, что овладеть Врангелем собираются в сущности те же силы, которые, по моему глубокому убеждению, погубили Деникина.
Кроме того, меня крайне возмущало, что Врангель распространял в это время в Крыму свое письмо к Деникину, полное личных выпадов против этого неудачного диктатора…
Писал я… что считаю дело Добровольческой армии совершенно погибшим. Если есть слабая надежда его спасти, то лишь путем радикального изменения самых основ ее политики. Во-первых, Деникин, имя которого совершенно скомпрометировано в народных массах, должен уйти и заменить себя другим лицом; во-вторых, нужно во что бы то ни стало кончить ненавистную населению гражданскую войну и при посредстве союзников заключить мир с большевиками, создав южнорусскую федерацию из казачьих областей, Крыма и хотя бы части Украины.
…я… присоединился бы к… формуле "делать правую политику левыми руками".
[Читать далее]…
…я невольно сравнивал… двух южнорусских диктаторов…
Деникин очаровывал своим милым добродушным лицом, простотой обращения и ласковой, слегка лукавой улыбкой... Однако, когда я бывал у него, всегда выходило так, что он куда-то торопился, смотрел на часы, и я видел, что разговор со мной его мало интересует. Инициатива разговора принадлежала мне, он же давал реплики, иногда возражал, но почти ничего не спрашивал. Этот… человек был чрезвычайно прямолинеен в своих чувствах, взглядах и суждениях. Раз усвоив их, он оставался им верен до конца, хотя бы жизнь на каждом шагу давала ему разочарования.
Конечно, он поддавался влиянию окружавших его людей, но лишь определенных лиц, которым он безусловно доверял. Но во впечатлениях снизу, из самой жизни, всей сложности которой он, по-видимому, не придавал достаточного значения, он как будто не нуждался. И с каждой аудиенции у Деникина я уходил с двойственным чувством: с одной стороны, на меня действовало обаяние его личности, а с другой - я чувствовал какую-то неудовлетворенность и им и собой. Я всегда собирался многое рассказать ему, поделиться с ним мыслями по поводу происходящего, а в конце концов лишь делал несколько комментариев к подаваемой докладной записке или возбуждал два-три деловых вопроса. А дальше разговор прерывался, так как я определенно сознавал, что настоящего внимания он мне все равно не уделит.
Врангель… ставил себе определенную цель, а средства готов был выбирать любые...
Врангель с большим раздражением говорил о деникинской стратегии, о растяжении фронта и форсированном марше на Москву, так неудачно закончившемся.
- Это было совершенным безумием - идти на Москву с разлагающейся армией и дезорганизованным тылом…
Разговор перешел на грабежи, сделавшиеся в армии обычным явлением, на деятельность контрразведок и т. д. Врангель относительно всего этого был вполне осведомлен и заявил, что не остановится перед самыми суровыми мерами для искоренения этого зла. "А таких генералов, как Покровский и Шкуро, я на пушечный выстрел не подпущу к своей армии"…
Должен сознаться, что первое мое свидание с Врангелем произвело на меня огромное впечатление. Мне казалось, и я это говорил тогда всем своим знакомым, что, наконец, во главе армии и у кормила южнорусской власти стал нужный для этого человек, вышедший из правых кругов, но обладающий большим запасом оппортунизма, а отчасти и авантюризма - качествами, отрицательными для политика нормального времени, но необходимыми для вождя во время гражданской войны…
Врангель, с увлечением читавший мне накануне проект радикальной земельной реформы, крайне спешил с ее проведением в жизнь. Но кто были те люди, которым он поручил это важное дело?
Вот как восстановляется в моей памяти список участников этой первой комиссии: 1) Г.В. Глинка - человек, довольно известный своими консервативными взглядами с несколько славянофильским оттенком. Оппортунист, готовый пойти довольно далеко в земельном радикализме, но через силу, вопреки своим взглядам и симпатиям; 2) личный приятель Врангеля генерал Левашов, председатель союза землевладельцев на юге России, решительный противник земельной реформы; 3) бывший таврический губернатор, недавно избранный председателем правой Ялтинской думы, граф Апраксин, тоже противник реформы; 4) крымский землевладелец и принципиальный сторонник крупного землевладения, бывший министр правительства генерала Сулькевича B.C. Налбандов; 5) бывший товарищ министра земледелия при царском правительстве П.П. Зубовский, аккуратный и деятельный чиновник, более других склонный к "уступкам", но не боевой и всегда готовый примкнуть к большинству; 6) бывший уполномоченный по землеустройству в Таврической губернии Шлейфер; 7) молодой ученый экономист К.О. Зайцев…
Могло казаться, что такой состав был нарочно подобран Врангелем, чтобы погубить затеянное им же дело. Я, однако, совершенно уверен (и это подтвердилось в дальнейшем ходе дела), что тут никакого коварства не было, а было простое легкомыслие, связанное с весьма упрощенным, военным пониманием формулы о "левой политике правыми руками" в том смысле, что кому угодно и что угодно можно приказать - и будет исполнено.
…правительство Врангеля, порожденное правыми кругами, не могло не пойти им навстречу хотя бы в вопросе о цене за отчуждаемую у помещиков землю. Требование "справедливой", не рыночной, оценки земель, некогда выдвигавшееся партией народной свободы в интересах крестьян, теперь проводилось в жизнь в интересах помещиков…
Помню… как меня поразила резко воинственная речь, произнесенная им, если не ошибаюсь, в начале мая, речь, в которой он говорил о беспощадной вооруженной борьбе с "красной нечистью" с целью дать, наконец, России "хозяина"…
В Крыму мало кто знал о "новой тактике" генерала Врангеля, а потому его непримиримая речь никого не удивила. Сенсацией в ней было лишь упоминание о "хозяине". Правая печать с радостью подхватила это слово и выражала удовольствие по поводу того, что, наконец, вождь армии стал под монархическое знамя…
В конце концов самому Врангелю пришлось вмешаться в возникшую газетную полемику и разъяснить, что под "хозяином" он разумел русский народ и его подлинных представителей, которые должны будут решить будущие судьбы России. Объяснение это было малоубедительно. Для всех осталось совершенно очевидным, что экспансивный генерал, монархические симпатии которого были хорошо известны, просто необдуманно проговорился.
…
Гражданская война уже продолжалась без всяких политических перспектив. На взятие Москвы, конечно, уже не рассчитывали, а пытались лишь держать фронт и биться с большевиками до тех пор, пока они сами как-то не разложатся и не рухнут.
Итак, из предположения заключить перемирие с большевиками и создать конкурирующее с советским южнорусское государство ничего не вышло.
Что касается изменения курса политики в отношении к южнорусским автономным государственным образованиям - казачьим областям и Украине, то все шаги, предпринятые генералом Врангелем в этом направлении, уже не могли иметь реального значения по той простой причине, что как казачьи области, так и Украина в это время находились под властью большевиков. Это обстоятельство, однако, не помешало Врангелю заключить с эвакуированными в Севастополь казачьими атаманами договор, в котором он торжественно обещал не нарушать автономных прав казаков2. Договор был отпразднован банкетом, на котором присутствовали и представители военных союзнических миссий. Жили в Севастополе и какие-то представители Украины, едва ли кем-либо уполномоченные, но и с ними, насколько мне известно, велись дружелюбные переговоры.
Довольно значительную реальную силу представляла в это время вольница батьки Махно, который вел партизанскую войну с большевиками.
Врангель сделал попытку договориться и с ним. В штаб Махно ездили врангелевские парламентеры. По версии, которую я читал в изданных в Берлине мемуарах одного из махновцев - Аршинова, Махно решительно отказался от переговоров с Врангелем, и приехавший к нему парламентер был расстрелян.
Однако я очень хорошо помню рассказ самого Врангеля о том, как он получил от Махно записку такого содержания: "Большевики убили моего брата. Иду им мстить. Ужо когда отомщу, приду к вам на подмогу".
Возможно, конечно, что махновский мемуарист прав в своем утверждении, будто Махно с негодованием отверг союз с Врангелем и что Врангель в данном случае стал жертвой какой-либо мистификации. Можно допустить и другие предположения. Может быть, Махно, действительно, некоторое время колебался, выбирая себе союзника, а может быть, это была с его стороны военная хитрость или провокация.
Во всяком случае, Врангель до такой степени поверил, что имеет в Махно союзника, что велел выпустить из тюрем сидевших там махновцев во главе с атаманом Володиным, которому было предоставлено сформировать вооруженный отряд.
Володин нарядился в фантастический костюм, вроде запорожского, и вербовал в свой отряд отчаянных головорезов и уголовных преступников. Один знакомый татарин мне с ужасом рассказывал, что видел в отряде Володина, маршировавшем по улицам Симферополя, человека, который убил и ограбил его родных и отбывал за это наказание в тюрьме.
А командующий войсками тылового района и Керченского полуострова генерал Стогов в это время напечатал в крымских газетах обращение к дезертирам, начинавшееся так: "Дезертиры, скрывающиеся в горах и лесах Крыма. Кто из вас не запятнал себя из корысти братской кровью - вернитесь..." А далее следовали такие доводы: "Так скорее же в ряды русской народной армии. С нею заодно и неутомимый Махно и украинские атаманы. Мы ждем вас, чтобы плечо к плечу биться за поруганную мать-родину, за осквернение храма божия, за распятую Русь..." Не знаю, много ли дезертиров вняло этому призыву, но атаман Володин повел свой отряд в Мелитопольский уезд, где воевал преимущественно с мирными жителями, грабил и насильничал.
…
Когда Врангель был провозглашен диктатором, эвакуированные в Ялту сенаторы с несколькими местными правыми общественными деятелями подали ему докладную записку, основные положения которой сводились к следующим пунктам: 1) форма правления - военная диктатура… 2) упрощение административного аппарата…
В этой записке не заключалось, на первый взгляд, ничего явно реакционного. В самом деле, о каком ином строе, кроме военной диктатуры, можно было говорить в тот момент, когда в маленьком Крыму сосредоточилась многотысячная армия и бои шли на Перекопском перешейке? В программе указывалось на действительно необходимое упрощение административного аппарата, упоминалось и о широком самоуправлении.
Но тон делает музыку. Сама собой подразумевавшаяся диктатура выдвигалась не как временное необходимое зло, а как универсальное средство для спасения России. Упрощение административного аппарата связывалось с воссозданием "Особого совещания" из назначенных лиц, хотя и в сокращенном составе начальников управления, возможно широкое право самоуправления откладывалось на неопределенное время - до поступательного движения армии вперед. А о земле не упоминалось ни единым словом...
С своей стороны, я созвал совещание представителей земских управ и городских голов Крыма, на котором была составлена краткая записка, касавшаяся как финансового положения самоуправления, так и их правового положения. В первую голову в ней указывалось на ненормальное положение земских управ, лишенных права созывать земские собрания. Мы категорически настаивали на необходимости полного восстановления земских самоуправлений.
Эта записка была доставлена лично генералу Врангелю делегацией из трех лиц.
Врангель принял нас чрезвычайно любезно, говорил о том, что он рассчитывает на поддержку местных общественных сил, с которыми готов работать рука об руку. Что касается восстановления земских собраний, то он категорически обещал отдать соответствующие распоряжения.
На всю делегацию он произвел самое лучшее впечатление.
Однако время шло, а обещанное распоряжение не появлялось. В чем же была задержка?
В одну из своих поездок в Севастополь я зашел в управление внутренних дел и поинтересовался судьбой нашей записки. Мне конфиденциально ее показали. Против того места, где говорилось о созыве земских собраний, рукой Врангеля было написано "согласен". Но внизу, под запиской, сенатор Г.В. Глинка начертал довольно обширные рассуждения на тему о том, какие политические опасности могут произойти от восстановления социалистических земских собраний, а далее говорилось, что вообще земское самоуправление должно быть реформировано и что до коренной реформы земства о созыве собрания не может быть и речи.
Эта приписка карандашом оказалась более действительной, чем собственноручная резолюция диктатора.
…
И Врангель и Кривошеин обладали запасом оппортунизма, столь необходимого им в их положении, обладали и большим жизненным чутьем, но по основным чертам психологии первый все-таки оставался ротмистром кавалергардского Его Величества полка, а второй - тайным советником и министром большой самодержавной России.
Кривошеин на словах неоднократно высказывался за упрощение бюрократического аппарата, а между тем в Севастополе опять создались министерства с отделами, отделениями и прочим. В Симферополе был губернатор, вице-губернатор, управляющий государственными имуществами, казенная и контрольная палаты, словом, полный бюрократический аппарат, некогда управлявший целой губернией. А теперь, чтобы управлять половиной этой губернии, все эти местные ведомства были возглавлены центральными министерствами в Севастополе, в которых количество чиновников было, конечно, больше, чем в Симферополе. Все эти чиновники были завалены работой, но добрая половина ее заключалась в переписке с подчиненными им губернскими учреждениями. Это уродливое двухэтажное управление половиной губернии обходилось крайне дорого. Колоссальные средства продолжали тратиться и на поддержание заграничных дипломатических учреждений, в которых сохранились полные штаты служащих с прежними громадными окладами. Нужды центральных и заграничных учреждений удовлетворялись в первую очередь, а учреждения местные чахли, получая совершенно ничтожные кредиты.
Особенно туго приходилось земским и городским самоуправлениям.
Периодически в Симферополе собирались съезды председателей управ и городских голов, на которых мы определяли наши потребности и затем отправляли в Севастополь делегатов для выпрашивания денег…
Так как поезда ходили нерегулярно и были битком набиты пассажирами, то мы предпочитали ездить на лошадях, что выходило скорее и удобнее.
На Севастопольском шоссе происходили постоянные грабежи, но нам, однако, посчастливилось ни разу не быть ограбленными…
Рано утром… мы снова отправлялись в путь по кривым улицам Бахчисарая… и снова выезжали на грязное шоссе, где на автомобилях, обгоняя и обдавая грязью, неслись спекулянты с жирными лоснящимися бритыми лицами, где какие-то люди в военных кожаных куртках с револьверами за поясами требовали предъявления паспортов, а встречные пассажиры на извозчиках, обыкновенно ради безопасности ездившие группами, со страхом передавали сведения о каком-либо очередном грабеже "зеленых"... А дальше Севастополь, битком набитый тыловыми военными, спекулянтами и чиновниками, хождение по канцеляриям и заседания в комиссиях по отпуску кредитов под председательством всемогущего Вовси...
Странная эта была фигура: маленький бритый еврей с большим апломбом и необыкновенно авторитетным тоном.
Для меня было всегда загадкой, как этот человек с такой странной фамилией, еврей по национальности, вероятно, бывший торговец или банковский делец, мог сделать чиновничью карьеру на юге России, проникнуть в среду старых петербургских бюрократов и занять довольно высокий пост, несмотря на определенно антисемитские настроения, господствовавшие в правящих сферах.