Александров-Агентов о Брежневе и Хрущёве
Из книги Андрея Михайловича Александрова-Агентова "От Коллонтай до Горбачева".
[Ознакомиться]
Интересно и поучительно было сравнивать этих двух людей, каждому из которых судьбой было предопределено сыграть весьма заметную роль в истории нашей страны.
Много было у них общего, как бы объединяло их. Это прежде всего социальная среда, из которой они вышли на политическую арену: оба родились и выросли в рабочих семьях, с ранних лет познали нелегкий физический труд, знали психологию рабочего да и крестьянина не по книжкам, а из собственного жизненного опыта.
Это - ограниченность их образования и культурного кругозора. Образование у обоих было типичным для эпохи ускоренного формирования нового, послереволюционного слоя хозяйственных и политических руководителей различных уровней. В одном случае - рабфак и Промакадемия (очень примитивная, конечно, «академия»), в другом - мелиоративный техникум и вечернее отделение металлургического института. Вся «теоретическая» подготовка ограничивалась изучением и сдачей экзаменов по обязательным курсам марксистско-ленинских азов политэкономии, диамата, истмата. И, конечно, истории партии. Большого пристрастия к чтению литературы как политической, так и художественной не было, по-моему, ни у того, ни у другого. Во всяком случае, у Брежнева точно: читал для удовольствия, по внутренней потребности он крайне редко и мало, ограничиваясь газетами и «популярными» журналами типа «Огонька», «Крокодила», «Знания - силы». Уговорить Леонида Ильича прочитать какую-нибудь интересную, актуальную книгу, что-либо из художественной литературы было делом почти невозможным. И за 21 год совместной работы с ним мне не приходилось видеть ни разу, чтобы он по собственной инициативе взял том сочинений Ленина, не говоря уж о Марксе или Энгельсе, и прочитал какую-либо из их работ. Может быть, у Никиты Сергеевича на этот счет дело обстояло лучше - не знаю, но думаю, что разница была невелика.
В общем-то, это объяснимо: так сложилась жизнь многих пришедших «с низов» руководящих работников партийного, советского и хозяйственного аппарата той эпохи. Потребности практической жизни, напряженная и ответственная работа захлестнули их с ранних лет - и тут уж было не до теории. Но зато я видел другое: тот же Брежнев умел использовать людей, «как книги». Очень контактный по своей натуре, он и на высших постах очень много общался с людьми - и с коллегами по руководству, и с работниками промышленности, сельского хозяйства, и с представителями мира науки и, в какой- то мере, искусства и литературы. И в этом общении всегда был очень внимателен и как бы впитывал то, что слышал, фиксировал своей прекрасной памятью, чтобы затем, когда надо, «вынуть с полки» ту или иную услышанную и понравившуюся идею, мысль, даже фразу и пустить в практический оборот.
Жизненный путь и Хрущева, и Брежнева сформировался в рамках партийного аппарата, и это тоже породило в них немало общих черт: привычку к беспрекословной партийной дисциплине (пока ты сам не высший начальник), умение хорошо ориентироваться в «аппаратных играх».
И наконец, по моему глубокому убеждению, для обоих было характерно искреннее (а не показное) стремление обеспечить прочный мир стране и улучшить условия жизни народа. Только каждый из них делал это по-своему, как умел.
При столь значительной общности важных рабочих и чисто человеческих характеристик не приходится удивляться, что Брежнев вышел на политическую арену и стал совершать свое восхождение по иерархической лестнице партийного и государственного аппарата именно как протеже Хрущева. Так было на Украине (Днепропетровск, Запорожье), затем, по-видимому, в Москве (1952 г.), потом в Казахстане, в период освоения целины, и снова в ЦК (1957 г.). Даже находясь с I960 года на престижном посту председателя Президиума Верховного Совета СССР, Брежнев, кроме того, под внимательным и участливым наблюдением Хрущева курировал активно развивавшиеся в то время ракетно-космические дела. Так что в нашей «президентской» приемной в Кремле можно было систематически видеть не только депутатов, но и крупнейших конструкторов - Королева, Челомея, Янгеля, заведующего отделом оборонной промышленности ЦК Сербина и многих других деятелей этой сферы,
О Никите Сергеевиче Брежнев всегда (по крайней мере до «переворота» в октябре 1964 г.) говорил тепло и с уважением, хотя и побаивался его буйного темперамента. А Хрущева в Брежневе привлекали, как можно было понять, покладистость, жизнерадостность и энергия, умение общаться с людьми, определенная (в дозволенных рамках!) мера инициативы, а главное - лояльность (прошедшая высшую проверку во время жестокой схватки Хрущева с группировкой Маленкова, Молотова, Кагановича и др. в 1957 г.).
Суммируя вышесказанное, видишь, что было немало причин тому, что летом 1963 года Хрущев принял решение переместить Брежнева (после ухода в отставку заболевшего Ф. Р. Козлова) фактически на второй по значению политический пост в стране в те времена - на пост второго секретаря ЦК КПСС. На свою голову, как оказалось...
Я говорил о целом ряде черт, как бы объединявших этих двух людей, помогавших им находить общий язык. Но немало было и черт, резко различавших их.
Хрущев - властный, вспыльчивый, необузданный, грубый, в том числе и в отношении своих ближайших коллег, самоуверенный и падкий на лесть. Одновременно - порывистый, нетерпеливый, увлекающийся, одержимый «духом новаторства», но без серьезной концепции, научной базы, нередко мечущийся - и во внутренней, и во внешней политике. Последние годы у власти - открытое игнорирование коллег по руководству, упоение собственной персоной, сотворение собственного «культа», причем в немалых масштабах и, надо сказать, не менее примитивного, чем это было у Брежнева в конце его правления...
Брежнев - тоже честолюбивый деятель, но гораздо более осторожный, менее самоуверенный и амбициозный, более склонный прислушиваться к мнениям других. Не стеснялся спрашивать совета и прилюдно. Бывало даже так: идут переговоры с иностранной делегацией, причем в ее составе есть люди, понимающие по-русски, а Брежнев, высказав какое-либо соображение, поворачивается ко мне, сидящему рядом, и громко спрашивает: «Я правильно сказал?» Впрочем, может быть, это был и своего рода театральный жест, рассчитанный на «умиление» собеседников... Подобно Хрущеву, он тоже был хитрым, но, пожалуй, более последовательным в своих замыслах, неторопливым, гораздо более сдержанным и менее склонным выдавать всем «на-гора» свои настроения и намерения. И, конечно, это был человек куда более терпеливый и терпимый, даже доброжелательный к людям (до определенных пределов). Но и эта веселая доброжелательность была не без расчета. Мне хорошо запомнилось, как однажды, расслабившись в вагоне во время одной из командировок, Леонид Ильич бросил такую фразу: «Знаешь, Андрей, обаяние - это очень важный фактор в политике».
И сотрудничество, и финальное столкновение двух таких деятелей, как Хрущев и Брежнев, были, можно сказать, предопределены их характерами.
Находясь рядом с Брежневым в годы, когда у руководства стоял Хрущев, можно было наблюдать немало любопытных фактов и обстоятельств.
К Хрущеву как к человеку Брежнев в общем относился хорошо, помнил и ценил все, что тот для него сделал. Причем не только когда Хрущев был у власти, но и потом. Брежнев, создавая свой собственный «имидж», публично помалкивал о Хрущеве и его заслугах, но в частных разговорах нередко их признавал. Главное же было в том, что Брежнев с самого начала искренне одобрял и поддерживал существенные элементы хрущевской политики: покончить с режимом сталинских репрессий, взять твердый курс на мирное сосуществование и взаимовыгодное сотрудничество с Западом, не ослабляя при этом оборону страны, поднять сельское хозяйство за счет освоения целины. Все это Брежнев разделял. Поэтому, несколько лет энергично поддерживая и восхваляя Хрущева, он в общем не лицемерил и не держал камня за пазухой.
Посвящая много времени работе с конструкторами - ракетчиками, руководителями освоения космоса, Брежнев проявлял достаточно такта, чтобы в самые торжественные моменты (запуск спутников, полеты космонавтов и т. п.) не вылезать на первый план, уступая всегда главную роль Хрущеву, который любил предстать перед народом «отцом советской космонавтики» и «творцом ракетной обороны страны».
Наряду с этим Брежнев с большим удовольствием выполнял и такие поручения Хрущева, как «президентские» поездки «доброй воли» в различные страны. Их было немало: в 1960 году -- Гвинея, Гана, Марокко, в 1961-м - Чехословакия, Судан, Индия, в 1962-м - Болгария, Финляндия, а также специальная миссия по закреплению добрых отношений с Тито, в 1963 году - Афганистан, Иран...
Эти поездки, не связанные, как правило, с обсуждением и решением каких-либо сложных и острых проблем (их Хрущев брал на себя), вводили все же неопытного во внешнеполитических делах Брежнева в курс международной жизни, приучали к общению с иностранными государственными деятелями, давали возможность, как говорится, «людей посмотреть и себя показать». Последнее, как правило, удавалось Брежневу неплохо: на собеседников он производил хорошее впечатление и доброжелательностью, тактичностью, и подчеркнутым миролюбием.
Конечно, было бы упрощением думать, что все эти контакты Брежнева в хрущевский период его деятельности были чисто внешней, протокольной показухой. Обсуждались и деловые вопросы развития отношений с той или иной страной. И к этим беседам Брежнев тщательно готовился. В поездках его обычно сопровождали или Громыко, или кто-либо из заместителей министра, а также мидовские эксперты. Да и помощники активно участвовали в подготовке материалов к беседам и текстов речей.
Что касается уже упоминавшегося пристрастия Леонида Ильича к «красивым» публичным выступлениям, эмоционально воздействующим на аудиторию, то в этом было что-то актерское. (Впрочем, почти все политики, наверное, в какой-то степени актеры.) Иногда приходилось прямо-таки сдерживать его в этом отношении, напоминать о том, что эмоциональная реакция на выступление - это преходящее, сиюминутное, а главное - это точно выраженная политическая суть речи, которая будет иметь долговременное значение.
Кстати, театральная манера публичных выступлений Брежнева (с годами она стала убывать, сглаживаться) и стиль его поведения во время заграничных поездок не очень-то нравились Хрущеву. Сам актер (хотя и другого жанра), он, вероятно, воспринимал поведение своего «президента» как намек на конкуренцию, стремление слишком «выдвинуться». И, бывало, бросал иронические реплики на эту тему. Они, конечно, доходили до Брежнева и не просто расстраивали его, но повергали в немалый страх. Брежнев, как и другие члены Президиума ЦК, боялся Хрущева. Боялись не репрессий сталинского типа, конечно, но неожиданных всплесков его необузданного темперамента, внезапной немилости - со всякими возможными последствиями. И жили все время с этим страхом.
Хорошо запомнился мне страшный «разнос», который Брежнев устроил одному из моих коллег-помощников из-за того, что якобы по его «недосмотру» в кинохронику о визите Брежнева в Финляндию попал кадр, показывающий весьма теплое прощание отъезжавшего на поезде Брежнева с провожавшим его президентом Кекконеном. Этот кадр вызвал неудовольствие Хрущева, о чем, конечно, тут же был оповещен Леонид Ильич. (Кстати, мне припоминается, что несколькими годами позже сам Брежнев почти так же реагировал на «чрезмерно раздутый» показ по телевидению кадров о пребывании во Вьетнаме делегации во главе с Мазуровым.)
Но все это более или менее политическая лирика. В основном Никита Сергеевич продолжал доверять Брежневу, хотя и не безоговорочно. Летом 1963 года, когда неизлечимо заболел и «выпал из обоймы» второй человек в партийной иерархии - член Президиума и секретарь ЦК Фрол Козлов, на его место был перемещен Леонид Ильич Брежнев (которого в Президиуме Верховного Совета ненадолго сменил старый большевик еще из сталинского окружения Анастас Микоян).
Казалось бы, по всем законам тогдашнего внутреннего механизма власти в Москве для Брежнева это было очень серьезное продвижение. Ведь «второй секретарь» ЦК (официально он так не назывался) вел все текущие дела партии, проводил заседания Секретариата ЦК, а в отсутствие первого - и заседания Президиума ЦК, готовил предложения по кадровым вопросам и многое другое. Словом, как выражались на Западе, это был «кронпринц» первого.
Но на сей раз оказалось не совсем так. Одновременно с Брежневым секретарем ЦК, примерно с теми же функциями, был избран Николай Викторович Подгорный, до этого занимавший пост первого секретаря ЦК Компартии Украины,- малокультурный, но очень напористый и честолюбивый человек. Получился как бы дуумвират на Старой площади, контролировать который Хрущеву из своего кабинета в Кремле (или там же) было, очевидно, легче. Именно в этот период Леонид Ильич как-то рассказал мне с очень обиженным видом, что Хрущев - как уже успели донести досужие друзья - спрашивал других секретарей ЦК: «Неужели вы их (Брежнева и Подгорного.- Авт.) признаете настоящими руководителями?» Вот поди ж ты разберись в этих закоулках «коридоров власти»!
В течение второй половины правления Хрущева в стране, партии и внутри партийного руководства происходили процессы, которые все больше ослабляли позиции первого секретаря ЦК и главы советского правительства, все больше подрывали доверие и лояльность к нему со стороны различных слоев общества, государственного и партийного аппарата и даже его ближайшего окружения, таких его близких соратников, каким был и Л. И. Брежнев.
Дело было и в политике, которую стал проводить Хрущев, и в стиле руководства, который он все больше усваивал, проводя эту политику.
Так, энергично воевавший против «культа личности» после смерти Сталина, Хрущев довольно скоро начал постепенно создавать свой «культ личности» - не кровавый, не репрессивный, как у Сталина, но достаточно авторитарный и непререкаемый. Натура активная и деятельная, да еще окруженная целым хором умиляющихся подхалимов, он окончательно уверовал в безупречность своих «новаторских» идей и, не считаясь ни с чьим критическим мнением, принялся проводить их в жизнь буквально на всех направлениях, причем с лихорадочной поспешностью.
Во имя укрепления социалистических основ сельского хозяйства были ликвидированы личные участки и личный скот колхозников (а заодно и большинство очень полезных людям подсобных хозяйств промышленных предприятий, санаториев и домов отдыха). «Спасение» нашей агрокультуры увидели (глядя на Америку) в обязательном широкомасштабном внедрении кукурузы - вплоть до северных, почти приполярных областей. Потом вдруг в самой богатой землей стране решили спасаться с помощью... гидропоники.
С трудностями в управлении промышленностью было решено покончить одним ударом - путем ликвидации отраслевых хозяйственных министерств и замены их совнархозами (с переводом туда бывших министров). Происходила бесконечная перетряска управленческого аппарата, чуть не еженедельно ликвидировались одни ведомства и создавались другие.
Мало того, Хрущев решил перетрясти и саму партию, упразднить райкомы и разделить партийные органы на не зависящие друг от друга промышленные и сельскохозяйственные, то есть по существу создать две партии. Хорошо помню, как Брежнев «втихомолку» возмущался этой реформой, особенно ликвидацией райкомов, издавна считавшихся в аппарате становым хребтом партии, ее главным инструментом для работы в массах по реализации партийных решений. И как бы апофеозом этого «новаторства», бездумно и с невероятной поспешностью даже не вводимых, а вталкиваемых Хрущевым в жизнь партии и страны перемен явилось принятие XXII съездом КПСС в ноябре 1961 года новой программы партии...
Повторяя в общем традиционные марксистско-ленинские положения об основных характеристиках коммунистического общества как главной цели партии, текст программы, посвященный конкретным путям и срокам достижения этой цели, носил поистине до трогательности «хрущевский» характер: суетливый, непродуманный и абсолютно утопический. В него были включены совершенно произвольные, без всякой серьезной экономической основы цифровые показатели развития народного хозяйства страны на ближайшие десятилетия и пресловутый вывод о том, что к началу 80-х годов Советскому Союзу предстоит «оставить далеко позади нынешний общий объем промышленного производства США». К тому же сроку, обещала программа, в стране «будет достигнуто изобилие материальных и культурных благ для всего населения, будут созданы материальные предпосылки для перехода в последующий период к коммунистическому принципу распределения по потребностям». И все это завершалось столь же легковесным, сколь и трескучим лозунгом: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!».
Пожалуй, ни один исходивший от Хрущева документ более, чем этот текст программы, сотворенный в уединенной тиши Беловежской пущи (!) узкой группой собранных им людей (Л. Ф. Ильичев, А. И. Аджубей, главный редактор «Правды» П. А. Сатюков, академик П. Н. Федосеев и др.), буквально обрушенный на головы остальных членов партийного руководства и правительства, а затем уже широкой общественности без какой-либо серьезной научной проработки, не создал такого глубокого внутреннего отчуждения между Хрущевым и остальными членами советского руководства. За проект голосовали все (партийная дисциплина!), но по репликам того же Брежнева «в узком кругу» действительное отношение к этому документу было достаточно ясным.
Внутренний разрыв между лидером и его окружением нарастал и из-за ряда предпринятых по инициативе Хрущева импульсивных, недостаточно продуманных и нанесших в конечном итоге ущерб интересам нашего государства шагов на важных участках внешней политики СССР. Достаточно вспомнить неожиданный, вопреки всем договорам и контрактам, отзыв всех наших не только военных, но и экономических советников и специалистов из Китая, работавших на важнейших участках народного хозяйства этой страны. Причина? Идеологический спор и соперничество между Хрущевым и Мао и недоговоренность по некоторым вопросам обороны. (Китайцы хотели получить от нас атомную бомбу, мы - военные базы в Китае для «совместной защиты» от США и т. д.) Нетрудно понять, какой глубокий и многолетний след оставил внезапный и резкий шаг Хрущева на дальнейшем развитии отношений между СССР и Китаем.
И почти в то же самое время Хрущев ухитрился резко и внезапно обострить налаживавшиеся (при его активном участии) отношения с США. Грубая, оскорбительная лично для президента Эйзенхауэра (как раз собиравшегося с официальным визитом в Советский Союз) манера, в которой Хрущев (я об этом уже рассказывал) в мае 1960 года сорвал начавшуюся было в Париже встречу руководителей четырех держав по германскому вопросу, затем бестактная, в менторском тоне беседа с новым президентом США Джоном Кеннеди в Вене летом 1961 года и, наконец, авантюра с тайной переброской на Кубу советских ядерных ракет и последовавший карибский кризис в отношениях с Вашингтоном - все это до крайности осложнило обстановку, отбросило назад начатое самим Хрущевым улучшение отношений с Америкой. (Этим я вовсе не хочу сказать, что действия американцев были безупречными. Были и наглые разведывательные полеты в глубь территории СССР, были и провокации против Кубы, и наращивание войны во Вьетнаме, но с точки зрения общих государственных интересов СССР импульсивные реакции Хрущева были явно недальновидными.)
И наконец, еще один импульсивный, хотя и благонамеренный шаг Хрущева существенно ослабил его позиции в стране: по его инициативе в начале 1960 года было принято решение Верховного Совета СССР сократить в одностороннем порядке (в качестве «доброго примера») на одну треть численность Вооруженных Сил СССР, в том числе и военно-морских, где у нас никакого превосходства над Западом не было. 1 миллион 200 тысяч человек оказались неожиданно выдворенными с военной службы, тысячи и тысячи офицеров были уволены, началось уничтожение военных кораблей, в том числе совсем новых, только что построенных. Нетрудно представить себе, какие настроения вызвала такая ситуация среди военных, тем более что никаких аналогичных ответных шагов со стороны Запада не последовало.
На это наложилось и другое: старые, прошедшие Великую Отечественную войну армейские кадры по-прежнему воспринимали с большой обидой то унижение, которому Хрущев подверг память их главнокомандующего Сталина, отрицая за ним какие-либо заслуги в достижении победы, а также обращение, которому подвергся, самый выдающийся полководец войны маршал Жуков, внезапно снятый Хрущевым со всех постов и впавший в немилость.
Брежнев, близко связанный с военными и военно-промышленными кругами, знал, конечно, очень хорошо об этих настроениях.
Ко всему перечисленному следует добавить, что Хрущев, начавший свою деятельность на высшем посту не только с освобождения узников сталинско-бериевских лагерей, но и с освобождения духовной жизни страны, ее культуры и искусства от оков сталинско-бериевской «цензуры» (период, с легкой руки Ильи Эренбурга получивший название «оттепель»), вскоре сам стал претендовать на роль главного судьи и арбитра в вопросах о том, что «допустимо» и что «недопустимо» в социалистическом искусстве, ввел в практику и систематические поучения и «разносы» наших виднейших писателей, мастеров живописи и скульптуры. Это были отнюдь не творческие дискуссии, а бесконечные, чаще всего разгромные, грубые монологи, к тому же ярко демонстрировавшие низкий уровень культуры самого их автора.
Брежнев, даже если присутствовал на такого рода «представлениях», никогда в них не вмешивался как в силу природного такта (и, конечно, нежелания «перебегать дорогу» шефу), так и потому, что не считал себя знатоком культуры и искусства (и не был им ни в какой степени).
Таким образом, в последние годы пребывания во главе партии и правительства Н. С. Хрущев восстановил против себя значительную часть крестьянства, интеллигенции, государственного аппарата, партийной номенклатуры и, что не менее важно, Вооруженных Сил. И в довершение всего он оказался в состоянии перманентного, хотя и скрытого, конфликта с подавляющим большинством своих коллег по руководству - членов Президиума ЦК, секретарей ЦК, членов правительства, которые видели ошибки и промахи Хрущева, пытались иногда как-то их исправить, повлиять на него, но абсолютно безуспешно. Хрущев был убежден в правильности своей политики, критику воспринимать был неспособен, а несогласным «затыкал рот»: третировал их и издевался над ними.
Вот это последнее обстоятельство и послужило детонатором того взрыва, который мгновенно и, казалось бы, неожиданно сбросил опытного, хитрого и энергичного руководителя, популярного во внешнем мире государственного деятеля с занимаемого им поста.
Многочисленные грубые промахи и наивность действий Хрущева на ряде важнейших участков внутренней и внешней политики обрекали его на провал. Он и сам это чувствовал в последний период своего руководства. От товарищей, близко стоявших к Хрущеву в это время, я слышал, что он говорил иногда: «Пора мне уходить в отставку, не справляюсь я...» Однако непосредственной причиной падения Хрущева явилось неумение да и нежелание наладить дружную работу возглавленного им руководящего коллектива - своего рода претензия на единовластие (не подкрепленное страхом по методу Сталина - это было Хрущеву чуждо). Терпение должно было лопнуть, но лопнуло оно прежде всего не у масс трудящихся, не у мощного аппарата управления или могучих Вооруженных Сил, а у группы ближайших коллег Никиты Сергеевича, объединившихся, несмотря на многочисленные политические различия между ними, сплоченных общей обидой на «волюнтаризм», самоуправство и грубость «хозяина».
Поэтому смещение Хрущева, неизбежное исторически, произошло в спокойной и вполне легальной форме, внутри Президиума ЦК, а затем на пленуме Центрального Комитета партии. Старый закаленный боец, уставший от трудных битв последних лет, видя, что его никто не защищает, кроме, может быть, старого друга и соратника Микояна, не принял боя, а покорно подписал продиктованное ему прошение об отставке. Он, безусловно, чувствовал, что потерял поддержку не только в ЦК, но и в партии, в стране.
Чтобы читатель яснее мог представить себе и атмосферу, сложившуюся в Президиуме ЦК в момент смещения Хрущева, и конкретные обвинения, которые были предъявлены ему его коллегами, я решил привести здесь (полностью и, как говорится, с сохранением орфографии и пунктуации) текст одного документа, который до сих пор нигде никогда не фигурировал, а находился у меня в течение 28 лет. Речь идет о написанном самим Брежневым красным фломастером содержании (а частично, видимо, конспекте) его выступления на Президиуме ЦК 13 октября 1964 г., когда обсуждался вопрос о Хрущеве. Вскоре после того как бурные события миновали, Леонид Ильич передал мне эти свои заметки и сказал: «Пусть будут у тебя, никуда не сдавай и никому не отдавай». Я честно выполнил эту просьбу. Но теперь, когда со времени событий прошло почти три десятилетия, да и автора заметок нет в живых уже 10 лет, думаю, есть все основания, в интересах уточнения некоторых моментов того исторического периода, обнародовать и этот небольшой документ. Вот его текст:
I
«Я полностью согласен со всеми критическими выступлениями товарищей в адрес тов. Хрущева и разделяю точку зрения что многие крупные ошибки и промахи в нашей работе происходят по вине тов. Хрущева.
Вы Никита Сергеевич знаете мое отношение к Вам на протяжении 25 лет
Вы знаете мое отношение, в трудную для Вас минуту - я тогда честно смело и уверенно боролся за Вас - за Ленинскую линию. Я тогда заболел у меня (был) инфаркт миокарда - но и будучи тяжело больным я нашел силы для борьбы.
Сегодня я не могу вступать в сделку со своей совестью и хочу по партийному высказать свои замечания.
Почему мы сегодня вынуждены говорить о крупных ошибках и промахах в работе - почему мы все отмечаем тяжелую обстановку в работе През. ЦК.
Над этим вопросом я думал много и серьезно и твердо убежден, что если бы Вы Н. С. не страдали бы такими пороками как властолюбие, самообольщение своей личностью, верой в свою непогрешимость, если бы вы обладали хотя бы небольшой скромностью - вы бы тогда не допустили создания культа своей личности- а вы наоборот все делали для того чтобы укрепить этот культ.
Вы не только не принимали мер к тому, чтобы остановиться на каком-то рубеже - но наоборот поставили радио, кино, телевидение на службу своей личности. (Здесь на поле приписана неоконченная фраза: Вспомните какой шум вы подняли по поводу того, что в печати появилась заметка о приеме... Точного обозначения места этой фразы в основном тексте нет.)
Вам это понравилось. Вы по своему увидели в этом свою силу и решили, что теперь вы можете управлять самостоят. единолично.
Вам понравилось давать указания всем и по всем вопросам а известно что ни один человек не может справиться с такой задачей - в этом лежит основа всех ошибок.
К сожалению мы члены Президиума ЦК Секр. ЦК видели это говорили,- пытались поправлять но это встречалось с вашей стороны как сопротивление якобы новой линии? И мы не смогли во время остан. и пленум ЦК - которому мы должны доложить о нашем разговоре вправе критиковать нас за это.
(Следующий абзац не дописан и перечеркнут, но я его привожу:
Я согласен с тов-ми в том, что мы слишком громко кричим о наших успехах и достижениях не анализируя подчас действительного.)
Ыне кажется нам надо серьезно поправить наши радио, печать телевидение - в частности я согласен с критикой т. Аджубея считал бы правильным освободить
Я хочу остановиться на некоторых вопросах, показывающих какое значение и влияние имеет культ личности -
вспомним тов. так называемое рязанское дело -
Вы инициатор этого дела -
Вы ездили туда сделано кино -
Вы подняли на щит двух секр. Иларионова и Хворост у хина
Пытались ли влиять
да
А. И. Микоян на заседании спросил что это такое - какой был ответ
А какой итог всего этого дела Освободили Аристова и Кальченко пошло исключение кадров из партии Промышленность Мы обюрократили руководство
* * *
Нам предстоит серьезно заняться экономической структурой - нашей промышленности.
Нельзя формировать структуру промышленности за обедом
Как вы отзываетесь о тов-щах о Секретариате Вы ведь не знаете работу секр-та он ведет большую работу
А вы говорите что мы как кобели сцим на тумбу
Несколько, слов об отношении к нам - чл. през.
Вот хотя бы один пример день полета Титова Еще один мой звонок в 1030
А кто из нас ходит без ярлыков О кадрах Кунаев Серов Сахаров
Снять секр. Тулы
Снять Мазурова
Освободить Мжаванадзе
Каковы выводы надо сделать из обсуждения - из того тяжелого положения которое сложилось в руководстве Президиума.
Пленуму надо сегодня доложить».
Вот такие заметки по поводу процесса отстранения Н. С. Хрущева от власти. При всей их фрагментарности (а я не знаю, существует ли стенограмма заседания Президиума ЦК в ночь с 13 на 14 октября 1964 г., но сомневаюсь, что она есть) они, мне думается, представляют немалый исторический интерес. Прежде всего в них недвусмысленно подтверждается изложенный мною выше вывод о том, что детонатором взрыва, сбросившего Хрущева, явилось его неумение наладить дружную или хотя бы корректную совместную работу со своими коллегами по руководству партией и правительством. Были, конечно, и разногласия по существу многих важных вопросов, в том числе о методах руководства народным хозяйством страны (о чем я тоже говорил выше), но характерно, что этих проблем Брежнев касается лишь вскользь в своей мотивировке снятия Хрущева.
И наконец, самое любопытное для меня состоит в том, что вопросы внешней политики вообще не фигурируют в тексте, даже не упоминаются. Видимо, по этим вопросам каких-то постоянных, глубоких противоречий между Хрущевым и его коллегами не было. Уже после его ухода из руководства обнаружилась определенная группа в партийном и государственном аппарате, в том числе такие видные в то время деятели, как А. Н. Шелепин, С. П. Трапезников и др., которая предпринимала попытки активных действий. Они ополчились на «хрущевщину» во внешней политике, упрекая Хрущева в отходе от классовых принципов в этой сфере, предавая анафеме концепцию мирного сосуществования и ряд конкретных акций, которые осуществлялись в этом направлении. И, конечно, обвиняли Хрущева в разрушении дружбы с Китаем. Что же касается Брежнева и оставшегося с ним большинства состава Президиума ЦК, то ведь в области внешней политики они по существу стали продолжать принципиальную линию, намеченную Хрущевым, только без его импульсивных «взбрыков».
[Ознакомиться]
Интересно и поучительно было сравнивать этих двух людей, каждому из которых судьбой было предопределено сыграть весьма заметную роль в истории нашей страны.
Много было у них общего, как бы объединяло их. Это прежде всего социальная среда, из которой они вышли на политическую арену: оба родились и выросли в рабочих семьях, с ранних лет познали нелегкий физический труд, знали психологию рабочего да и крестьянина не по книжкам, а из собственного жизненного опыта.
Это - ограниченность их образования и культурного кругозора. Образование у обоих было типичным для эпохи ускоренного формирования нового, послереволюционного слоя хозяйственных и политических руководителей различных уровней. В одном случае - рабфак и Промакадемия (очень примитивная, конечно, «академия»), в другом - мелиоративный техникум и вечернее отделение металлургического института. Вся «теоретическая» подготовка ограничивалась изучением и сдачей экзаменов по обязательным курсам марксистско-ленинских азов политэкономии, диамата, истмата. И, конечно, истории партии. Большого пристрастия к чтению литературы как политической, так и художественной не было, по-моему, ни у того, ни у другого. Во всяком случае, у Брежнева точно: читал для удовольствия, по внутренней потребности он крайне редко и мало, ограничиваясь газетами и «популярными» журналами типа «Огонька», «Крокодила», «Знания - силы». Уговорить Леонида Ильича прочитать какую-нибудь интересную, актуальную книгу, что-либо из художественной литературы было делом почти невозможным. И за 21 год совместной работы с ним мне не приходилось видеть ни разу, чтобы он по собственной инициативе взял том сочинений Ленина, не говоря уж о Марксе или Энгельсе, и прочитал какую-либо из их работ. Может быть, у Никиты Сергеевича на этот счет дело обстояло лучше - не знаю, но думаю, что разница была невелика.
В общем-то, это объяснимо: так сложилась жизнь многих пришедших «с низов» руководящих работников партийного, советского и хозяйственного аппарата той эпохи. Потребности практической жизни, напряженная и ответственная работа захлестнули их с ранних лет - и тут уж было не до теории. Но зато я видел другое: тот же Брежнев умел использовать людей, «как книги». Очень контактный по своей натуре, он и на высших постах очень много общался с людьми - и с коллегами по руководству, и с работниками промышленности, сельского хозяйства, и с представителями мира науки и, в какой- то мере, искусства и литературы. И в этом общении всегда был очень внимателен и как бы впитывал то, что слышал, фиксировал своей прекрасной памятью, чтобы затем, когда надо, «вынуть с полки» ту или иную услышанную и понравившуюся идею, мысль, даже фразу и пустить в практический оборот.
Жизненный путь и Хрущева, и Брежнева сформировался в рамках партийного аппарата, и это тоже породило в них немало общих черт: привычку к беспрекословной партийной дисциплине (пока ты сам не высший начальник), умение хорошо ориентироваться в «аппаратных играх».
И наконец, по моему глубокому убеждению, для обоих было характерно искреннее (а не показное) стремление обеспечить прочный мир стране и улучшить условия жизни народа. Только каждый из них делал это по-своему, как умел.
При столь значительной общности важных рабочих и чисто человеческих характеристик не приходится удивляться, что Брежнев вышел на политическую арену и стал совершать свое восхождение по иерархической лестнице партийного и государственного аппарата именно как протеже Хрущева. Так было на Украине (Днепропетровск, Запорожье), затем, по-видимому, в Москве (1952 г.), потом в Казахстане, в период освоения целины, и снова в ЦК (1957 г.). Даже находясь с I960 года на престижном посту председателя Президиума Верховного Совета СССР, Брежнев, кроме того, под внимательным и участливым наблюдением Хрущева курировал активно развивавшиеся в то время ракетно-космические дела. Так что в нашей «президентской» приемной в Кремле можно было систематически видеть не только депутатов, но и крупнейших конструкторов - Королева, Челомея, Янгеля, заведующего отделом оборонной промышленности ЦК Сербина и многих других деятелей этой сферы,
О Никите Сергеевиче Брежнев всегда (по крайней мере до «переворота» в октябре 1964 г.) говорил тепло и с уважением, хотя и побаивался его буйного темперамента. А Хрущева в Брежневе привлекали, как можно было понять, покладистость, жизнерадостность и энергия, умение общаться с людьми, определенная (в дозволенных рамках!) мера инициативы, а главное - лояльность (прошедшая высшую проверку во время жестокой схватки Хрущева с группировкой Маленкова, Молотова, Кагановича и др. в 1957 г.).
Суммируя вышесказанное, видишь, что было немало причин тому, что летом 1963 года Хрущев принял решение переместить Брежнева (после ухода в отставку заболевшего Ф. Р. Козлова) фактически на второй по значению политический пост в стране в те времена - на пост второго секретаря ЦК КПСС. На свою голову, как оказалось...
Я говорил о целом ряде черт, как бы объединявших этих двух людей, помогавших им находить общий язык. Но немало было и черт, резко различавших их.
Хрущев - властный, вспыльчивый, необузданный, грубый, в том числе и в отношении своих ближайших коллег, самоуверенный и падкий на лесть. Одновременно - порывистый, нетерпеливый, увлекающийся, одержимый «духом новаторства», но без серьезной концепции, научной базы, нередко мечущийся - и во внутренней, и во внешней политике. Последние годы у власти - открытое игнорирование коллег по руководству, упоение собственной персоной, сотворение собственного «культа», причем в немалых масштабах и, надо сказать, не менее примитивного, чем это было у Брежнева в конце его правления...
Брежнев - тоже честолюбивый деятель, но гораздо более осторожный, менее самоуверенный и амбициозный, более склонный прислушиваться к мнениям других. Не стеснялся спрашивать совета и прилюдно. Бывало даже так: идут переговоры с иностранной делегацией, причем в ее составе есть люди, понимающие по-русски, а Брежнев, высказав какое-либо соображение, поворачивается ко мне, сидящему рядом, и громко спрашивает: «Я правильно сказал?» Впрочем, может быть, это был и своего рода театральный жест, рассчитанный на «умиление» собеседников... Подобно Хрущеву, он тоже был хитрым, но, пожалуй, более последовательным в своих замыслах, неторопливым, гораздо более сдержанным и менее склонным выдавать всем «на-гора» свои настроения и намерения. И, конечно, это был человек куда более терпеливый и терпимый, даже доброжелательный к людям (до определенных пределов). Но и эта веселая доброжелательность была не без расчета. Мне хорошо запомнилось, как однажды, расслабившись в вагоне во время одной из командировок, Леонид Ильич бросил такую фразу: «Знаешь, Андрей, обаяние - это очень важный фактор в политике».
И сотрудничество, и финальное столкновение двух таких деятелей, как Хрущев и Брежнев, были, можно сказать, предопределены их характерами.
Находясь рядом с Брежневым в годы, когда у руководства стоял Хрущев, можно было наблюдать немало любопытных фактов и обстоятельств.
К Хрущеву как к человеку Брежнев в общем относился хорошо, помнил и ценил все, что тот для него сделал. Причем не только когда Хрущев был у власти, но и потом. Брежнев, создавая свой собственный «имидж», публично помалкивал о Хрущеве и его заслугах, но в частных разговорах нередко их признавал. Главное же было в том, что Брежнев с самого начала искренне одобрял и поддерживал существенные элементы хрущевской политики: покончить с режимом сталинских репрессий, взять твердый курс на мирное сосуществование и взаимовыгодное сотрудничество с Западом, не ослабляя при этом оборону страны, поднять сельское хозяйство за счет освоения целины. Все это Брежнев разделял. Поэтому, несколько лет энергично поддерживая и восхваляя Хрущева, он в общем не лицемерил и не держал камня за пазухой.
Посвящая много времени работе с конструкторами - ракетчиками, руководителями освоения космоса, Брежнев проявлял достаточно такта, чтобы в самые торжественные моменты (запуск спутников, полеты космонавтов и т. п.) не вылезать на первый план, уступая всегда главную роль Хрущеву, который любил предстать перед народом «отцом советской космонавтики» и «творцом ракетной обороны страны».
Наряду с этим Брежнев с большим удовольствием выполнял и такие поручения Хрущева, как «президентские» поездки «доброй воли» в различные страны. Их было немало: в 1960 году -- Гвинея, Гана, Марокко, в 1961-м - Чехословакия, Судан, Индия, в 1962-м - Болгария, Финляндия, а также специальная миссия по закреплению добрых отношений с Тито, в 1963 году - Афганистан, Иран...
Эти поездки, не связанные, как правило, с обсуждением и решением каких-либо сложных и острых проблем (их Хрущев брал на себя), вводили все же неопытного во внешнеполитических делах Брежнева в курс международной жизни, приучали к общению с иностранными государственными деятелями, давали возможность, как говорится, «людей посмотреть и себя показать». Последнее, как правило, удавалось Брежневу неплохо: на собеседников он производил хорошее впечатление и доброжелательностью, тактичностью, и подчеркнутым миролюбием.
Конечно, было бы упрощением думать, что все эти контакты Брежнева в хрущевский период его деятельности были чисто внешней, протокольной показухой. Обсуждались и деловые вопросы развития отношений с той или иной страной. И к этим беседам Брежнев тщательно готовился. В поездках его обычно сопровождали или Громыко, или кто-либо из заместителей министра, а также мидовские эксперты. Да и помощники активно участвовали в подготовке материалов к беседам и текстов речей.
Что касается уже упоминавшегося пристрастия Леонида Ильича к «красивым» публичным выступлениям, эмоционально воздействующим на аудиторию, то в этом было что-то актерское. (Впрочем, почти все политики, наверное, в какой-то степени актеры.) Иногда приходилось прямо-таки сдерживать его в этом отношении, напоминать о том, что эмоциональная реакция на выступление - это преходящее, сиюминутное, а главное - это точно выраженная политическая суть речи, которая будет иметь долговременное значение.
Кстати, театральная манера публичных выступлений Брежнева (с годами она стала убывать, сглаживаться) и стиль его поведения во время заграничных поездок не очень-то нравились Хрущеву. Сам актер (хотя и другого жанра), он, вероятно, воспринимал поведение своего «президента» как намек на конкуренцию, стремление слишком «выдвинуться». И, бывало, бросал иронические реплики на эту тему. Они, конечно, доходили до Брежнева и не просто расстраивали его, но повергали в немалый страх. Брежнев, как и другие члены Президиума ЦК, боялся Хрущева. Боялись не репрессий сталинского типа, конечно, но неожиданных всплесков его необузданного темперамента, внезапной немилости - со всякими возможными последствиями. И жили все время с этим страхом.
Хорошо запомнился мне страшный «разнос», который Брежнев устроил одному из моих коллег-помощников из-за того, что якобы по его «недосмотру» в кинохронику о визите Брежнева в Финляндию попал кадр, показывающий весьма теплое прощание отъезжавшего на поезде Брежнева с провожавшим его президентом Кекконеном. Этот кадр вызвал неудовольствие Хрущева, о чем, конечно, тут же был оповещен Леонид Ильич. (Кстати, мне припоминается, что несколькими годами позже сам Брежнев почти так же реагировал на «чрезмерно раздутый» показ по телевидению кадров о пребывании во Вьетнаме делегации во главе с Мазуровым.)
Но все это более или менее политическая лирика. В основном Никита Сергеевич продолжал доверять Брежневу, хотя и не безоговорочно. Летом 1963 года, когда неизлечимо заболел и «выпал из обоймы» второй человек в партийной иерархии - член Президиума и секретарь ЦК Фрол Козлов, на его место был перемещен Леонид Ильич Брежнев (которого в Президиуме Верховного Совета ненадолго сменил старый большевик еще из сталинского окружения Анастас Микоян).
Казалось бы, по всем законам тогдашнего внутреннего механизма власти в Москве для Брежнева это было очень серьезное продвижение. Ведь «второй секретарь» ЦК (официально он так не назывался) вел все текущие дела партии, проводил заседания Секретариата ЦК, а в отсутствие первого - и заседания Президиума ЦК, готовил предложения по кадровым вопросам и многое другое. Словом, как выражались на Западе, это был «кронпринц» первого.
Но на сей раз оказалось не совсем так. Одновременно с Брежневым секретарем ЦК, примерно с теми же функциями, был избран Николай Викторович Подгорный, до этого занимавший пост первого секретаря ЦК Компартии Украины,- малокультурный, но очень напористый и честолюбивый человек. Получился как бы дуумвират на Старой площади, контролировать который Хрущеву из своего кабинета в Кремле (или там же) было, очевидно, легче. Именно в этот период Леонид Ильич как-то рассказал мне с очень обиженным видом, что Хрущев - как уже успели донести досужие друзья - спрашивал других секретарей ЦК: «Неужели вы их (Брежнева и Подгорного.- Авт.) признаете настоящими руководителями?» Вот поди ж ты разберись в этих закоулках «коридоров власти»!
В течение второй половины правления Хрущева в стране, партии и внутри партийного руководства происходили процессы, которые все больше ослабляли позиции первого секретаря ЦК и главы советского правительства, все больше подрывали доверие и лояльность к нему со стороны различных слоев общества, государственного и партийного аппарата и даже его ближайшего окружения, таких его близких соратников, каким был и Л. И. Брежнев.
Дело было и в политике, которую стал проводить Хрущев, и в стиле руководства, который он все больше усваивал, проводя эту политику.
Так, энергично воевавший против «культа личности» после смерти Сталина, Хрущев довольно скоро начал постепенно создавать свой «культ личности» - не кровавый, не репрессивный, как у Сталина, но достаточно авторитарный и непререкаемый. Натура активная и деятельная, да еще окруженная целым хором умиляющихся подхалимов, он окончательно уверовал в безупречность своих «новаторских» идей и, не считаясь ни с чьим критическим мнением, принялся проводить их в жизнь буквально на всех направлениях, причем с лихорадочной поспешностью.
Во имя укрепления социалистических основ сельского хозяйства были ликвидированы личные участки и личный скот колхозников (а заодно и большинство очень полезных людям подсобных хозяйств промышленных предприятий, санаториев и домов отдыха). «Спасение» нашей агрокультуры увидели (глядя на Америку) в обязательном широкомасштабном внедрении кукурузы - вплоть до северных, почти приполярных областей. Потом вдруг в самой богатой землей стране решили спасаться с помощью... гидропоники.
С трудностями в управлении промышленностью было решено покончить одним ударом - путем ликвидации отраслевых хозяйственных министерств и замены их совнархозами (с переводом туда бывших министров). Происходила бесконечная перетряска управленческого аппарата, чуть не еженедельно ликвидировались одни ведомства и создавались другие.
Мало того, Хрущев решил перетрясти и саму партию, упразднить райкомы и разделить партийные органы на не зависящие друг от друга промышленные и сельскохозяйственные, то есть по существу создать две партии. Хорошо помню, как Брежнев «втихомолку» возмущался этой реформой, особенно ликвидацией райкомов, издавна считавшихся в аппарате становым хребтом партии, ее главным инструментом для работы в массах по реализации партийных решений. И как бы апофеозом этого «новаторства», бездумно и с невероятной поспешностью даже не вводимых, а вталкиваемых Хрущевым в жизнь партии и страны перемен явилось принятие XXII съездом КПСС в ноябре 1961 года новой программы партии...
Повторяя в общем традиционные марксистско-ленинские положения об основных характеристиках коммунистического общества как главной цели партии, текст программы, посвященный конкретным путям и срокам достижения этой цели, носил поистине до трогательности «хрущевский» характер: суетливый, непродуманный и абсолютно утопический. В него были включены совершенно произвольные, без всякой серьезной экономической основы цифровые показатели развития народного хозяйства страны на ближайшие десятилетия и пресловутый вывод о том, что к началу 80-х годов Советскому Союзу предстоит «оставить далеко позади нынешний общий объем промышленного производства США». К тому же сроку, обещала программа, в стране «будет достигнуто изобилие материальных и культурных благ для всего населения, будут созданы материальные предпосылки для перехода в последующий период к коммунистическому принципу распределения по потребностям». И все это завершалось столь же легковесным, сколь и трескучим лозунгом: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!».
Пожалуй, ни один исходивший от Хрущева документ более, чем этот текст программы, сотворенный в уединенной тиши Беловежской пущи (!) узкой группой собранных им людей (Л. Ф. Ильичев, А. И. Аджубей, главный редактор «Правды» П. А. Сатюков, академик П. Н. Федосеев и др.), буквально обрушенный на головы остальных членов партийного руководства и правительства, а затем уже широкой общественности без какой-либо серьезной научной проработки, не создал такого глубокого внутреннего отчуждения между Хрущевым и остальными членами советского руководства. За проект голосовали все (партийная дисциплина!), но по репликам того же Брежнева «в узком кругу» действительное отношение к этому документу было достаточно ясным.
Внутренний разрыв между лидером и его окружением нарастал и из-за ряда предпринятых по инициативе Хрущева импульсивных, недостаточно продуманных и нанесших в конечном итоге ущерб интересам нашего государства шагов на важных участках внешней политики СССР. Достаточно вспомнить неожиданный, вопреки всем договорам и контрактам, отзыв всех наших не только военных, но и экономических советников и специалистов из Китая, работавших на важнейших участках народного хозяйства этой страны. Причина? Идеологический спор и соперничество между Хрущевым и Мао и недоговоренность по некоторым вопросам обороны. (Китайцы хотели получить от нас атомную бомбу, мы - военные базы в Китае для «совместной защиты» от США и т. д.) Нетрудно понять, какой глубокий и многолетний след оставил внезапный и резкий шаг Хрущева на дальнейшем развитии отношений между СССР и Китаем.
И почти в то же самое время Хрущев ухитрился резко и внезапно обострить налаживавшиеся (при его активном участии) отношения с США. Грубая, оскорбительная лично для президента Эйзенхауэра (как раз собиравшегося с официальным визитом в Советский Союз) манера, в которой Хрущев (я об этом уже рассказывал) в мае 1960 года сорвал начавшуюся было в Париже встречу руководителей четырех держав по германскому вопросу, затем бестактная, в менторском тоне беседа с новым президентом США Джоном Кеннеди в Вене летом 1961 года и, наконец, авантюра с тайной переброской на Кубу советских ядерных ракет и последовавший карибский кризис в отношениях с Вашингтоном - все это до крайности осложнило обстановку, отбросило назад начатое самим Хрущевым улучшение отношений с Америкой. (Этим я вовсе не хочу сказать, что действия американцев были безупречными. Были и наглые разведывательные полеты в глубь территории СССР, были и провокации против Кубы, и наращивание войны во Вьетнаме, но с точки зрения общих государственных интересов СССР импульсивные реакции Хрущева были явно недальновидными.)
И наконец, еще один импульсивный, хотя и благонамеренный шаг Хрущева существенно ослабил его позиции в стране: по его инициативе в начале 1960 года было принято решение Верховного Совета СССР сократить в одностороннем порядке (в качестве «доброго примера») на одну треть численность Вооруженных Сил СССР, в том числе и военно-морских, где у нас никакого превосходства над Западом не было. 1 миллион 200 тысяч человек оказались неожиданно выдворенными с военной службы, тысячи и тысячи офицеров были уволены, началось уничтожение военных кораблей, в том числе совсем новых, только что построенных. Нетрудно представить себе, какие настроения вызвала такая ситуация среди военных, тем более что никаких аналогичных ответных шагов со стороны Запада не последовало.
На это наложилось и другое: старые, прошедшие Великую Отечественную войну армейские кадры по-прежнему воспринимали с большой обидой то унижение, которому Хрущев подверг память их главнокомандующего Сталина, отрицая за ним какие-либо заслуги в достижении победы, а также обращение, которому подвергся, самый выдающийся полководец войны маршал Жуков, внезапно снятый Хрущевым со всех постов и впавший в немилость.
Брежнев, близко связанный с военными и военно-промышленными кругами, знал, конечно, очень хорошо об этих настроениях.
Ко всему перечисленному следует добавить, что Хрущев, начавший свою деятельность на высшем посту не только с освобождения узников сталинско-бериевских лагерей, но и с освобождения духовной жизни страны, ее культуры и искусства от оков сталинско-бериевской «цензуры» (период, с легкой руки Ильи Эренбурга получивший название «оттепель»), вскоре сам стал претендовать на роль главного судьи и арбитра в вопросах о том, что «допустимо» и что «недопустимо» в социалистическом искусстве, ввел в практику и систематические поучения и «разносы» наших виднейших писателей, мастеров живописи и скульптуры. Это были отнюдь не творческие дискуссии, а бесконечные, чаще всего разгромные, грубые монологи, к тому же ярко демонстрировавшие низкий уровень культуры самого их автора.
Брежнев, даже если присутствовал на такого рода «представлениях», никогда в них не вмешивался как в силу природного такта (и, конечно, нежелания «перебегать дорогу» шефу), так и потому, что не считал себя знатоком культуры и искусства (и не был им ни в какой степени).
Таким образом, в последние годы пребывания во главе партии и правительства Н. С. Хрущев восстановил против себя значительную часть крестьянства, интеллигенции, государственного аппарата, партийной номенклатуры и, что не менее важно, Вооруженных Сил. И в довершение всего он оказался в состоянии перманентного, хотя и скрытого, конфликта с подавляющим большинством своих коллег по руководству - членов Президиума ЦК, секретарей ЦК, членов правительства, которые видели ошибки и промахи Хрущева, пытались иногда как-то их исправить, повлиять на него, но абсолютно безуспешно. Хрущев был убежден в правильности своей политики, критику воспринимать был неспособен, а несогласным «затыкал рот»: третировал их и издевался над ними.
Вот это последнее обстоятельство и послужило детонатором того взрыва, который мгновенно и, казалось бы, неожиданно сбросил опытного, хитрого и энергичного руководителя, популярного во внешнем мире государственного деятеля с занимаемого им поста.
Многочисленные грубые промахи и наивность действий Хрущева на ряде важнейших участков внутренней и внешней политики обрекали его на провал. Он и сам это чувствовал в последний период своего руководства. От товарищей, близко стоявших к Хрущеву в это время, я слышал, что он говорил иногда: «Пора мне уходить в отставку, не справляюсь я...» Однако непосредственной причиной падения Хрущева явилось неумение да и нежелание наладить дружную работу возглавленного им руководящего коллектива - своего рода претензия на единовластие (не подкрепленное страхом по методу Сталина - это было Хрущеву чуждо). Терпение должно было лопнуть, но лопнуло оно прежде всего не у масс трудящихся, не у мощного аппарата управления или могучих Вооруженных Сил, а у группы ближайших коллег Никиты Сергеевича, объединившихся, несмотря на многочисленные политические различия между ними, сплоченных общей обидой на «волюнтаризм», самоуправство и грубость «хозяина».
Поэтому смещение Хрущева, неизбежное исторически, произошло в спокойной и вполне легальной форме, внутри Президиума ЦК, а затем на пленуме Центрального Комитета партии. Старый закаленный боец, уставший от трудных битв последних лет, видя, что его никто не защищает, кроме, может быть, старого друга и соратника Микояна, не принял боя, а покорно подписал продиктованное ему прошение об отставке. Он, безусловно, чувствовал, что потерял поддержку не только в ЦК, но и в партии, в стране.
Чтобы читатель яснее мог представить себе и атмосферу, сложившуюся в Президиуме ЦК в момент смещения Хрущева, и конкретные обвинения, которые были предъявлены ему его коллегами, я решил привести здесь (полностью и, как говорится, с сохранением орфографии и пунктуации) текст одного документа, который до сих пор нигде никогда не фигурировал, а находился у меня в течение 28 лет. Речь идет о написанном самим Брежневым красным фломастером содержании (а частично, видимо, конспекте) его выступления на Президиуме ЦК 13 октября 1964 г., когда обсуждался вопрос о Хрущеве. Вскоре после того как бурные события миновали, Леонид Ильич передал мне эти свои заметки и сказал: «Пусть будут у тебя, никуда не сдавай и никому не отдавай». Я честно выполнил эту просьбу. Но теперь, когда со времени событий прошло почти три десятилетия, да и автора заметок нет в живых уже 10 лет, думаю, есть все основания, в интересах уточнения некоторых моментов того исторического периода, обнародовать и этот небольшой документ. Вот его текст:
I
«Я полностью согласен со всеми критическими выступлениями товарищей в адрес тов. Хрущева и разделяю точку зрения что многие крупные ошибки и промахи в нашей работе происходят по вине тов. Хрущева.
Вы Никита Сергеевич знаете мое отношение к Вам на протяжении 25 лет
Вы знаете мое отношение, в трудную для Вас минуту - я тогда честно смело и уверенно боролся за Вас - за Ленинскую линию. Я тогда заболел у меня (был) инфаркт миокарда - но и будучи тяжело больным я нашел силы для борьбы.
Сегодня я не могу вступать в сделку со своей совестью и хочу по партийному высказать свои замечания.
Почему мы сегодня вынуждены говорить о крупных ошибках и промахах в работе - почему мы все отмечаем тяжелую обстановку в работе През. ЦК.
Над этим вопросом я думал много и серьезно и твердо убежден, что если бы Вы Н. С. не страдали бы такими пороками как властолюбие, самообольщение своей личностью, верой в свою непогрешимость, если бы вы обладали хотя бы небольшой скромностью - вы бы тогда не допустили создания культа своей личности- а вы наоборот все делали для того чтобы укрепить этот культ.
Вы не только не принимали мер к тому, чтобы остановиться на каком-то рубеже - но наоборот поставили радио, кино, телевидение на службу своей личности. (Здесь на поле приписана неоконченная фраза: Вспомните какой шум вы подняли по поводу того, что в печати появилась заметка о приеме... Точного обозначения места этой фразы в основном тексте нет.)
Вам это понравилось. Вы по своему увидели в этом свою силу и решили, что теперь вы можете управлять самостоят. единолично.
Вам понравилось давать указания всем и по всем вопросам а известно что ни один человек не может справиться с такой задачей - в этом лежит основа всех ошибок.
К сожалению мы члены Президиума ЦК Секр. ЦК видели это говорили,- пытались поправлять но это встречалось с вашей стороны как сопротивление якобы новой линии? И мы не смогли во время остан. и пленум ЦК - которому мы должны доложить о нашем разговоре вправе критиковать нас за это.
(Следующий абзац не дописан и перечеркнут, но я его привожу:
Я согласен с тов-ми в том, что мы слишком громко кричим о наших успехах и достижениях не анализируя подчас действительного.)
Ыне кажется нам надо серьезно поправить наши радио, печать телевидение - в частности я согласен с критикой т. Аджубея считал бы правильным освободить
Я хочу остановиться на некоторых вопросах, показывающих какое значение и влияние имеет культ личности -
вспомним тов. так называемое рязанское дело -
Вы инициатор этого дела -
Вы ездили туда сделано кино -
Вы подняли на щит двух секр. Иларионова и Хворост у хина
Пытались ли влиять
да
А. И. Микоян на заседании спросил что это такое - какой был ответ
А какой итог всего этого дела Освободили Аристова и Кальченко пошло исключение кадров из партии Промышленность Мы обюрократили руководство
* * *
Нам предстоит серьезно заняться экономической структурой - нашей промышленности.
Нельзя формировать структуру промышленности за обедом
Как вы отзываетесь о тов-щах о Секретариате Вы ведь не знаете работу секр-та он ведет большую работу
А вы говорите что мы как кобели сцим на тумбу
Несколько, слов об отношении к нам - чл. през.
Вот хотя бы один пример день полета Титова Еще один мой звонок в 1030
А кто из нас ходит без ярлыков О кадрах Кунаев Серов Сахаров
Снять секр. Тулы
Снять Мазурова
Освободить Мжаванадзе
Каковы выводы надо сделать из обсуждения - из того тяжелого положения которое сложилось в руководстве Президиума.
Пленуму надо сегодня доложить».
Вот такие заметки по поводу процесса отстранения Н. С. Хрущева от власти. При всей их фрагментарности (а я не знаю, существует ли стенограмма заседания Президиума ЦК в ночь с 13 на 14 октября 1964 г., но сомневаюсь, что она есть) они, мне думается, представляют немалый исторический интерес. Прежде всего в них недвусмысленно подтверждается изложенный мною выше вывод о том, что детонатором взрыва, сбросившего Хрущева, явилось его неумение наладить дружную или хотя бы корректную совместную работу со своими коллегами по руководству партией и правительством. Были, конечно, и разногласия по существу многих важных вопросов, в том числе о методах руководства народным хозяйством страны (о чем я тоже говорил выше), но характерно, что этих проблем Брежнев касается лишь вскользь в своей мотивировке снятия Хрущева.
И наконец, самое любопытное для меня состоит в том, что вопросы внешней политики вообще не фигурируют в тексте, даже не упоминаются. Видимо, по этим вопросам каких-то постоянных, глубоких противоречий между Хрущевым и его коллегами не было. Уже после его ухода из руководства обнаружилась определенная группа в партийном и государственном аппарате, в том числе такие видные в то время деятели, как А. Н. Шелепин, С. П. Трапезников и др., которая предпринимала попытки активных действий. Они ополчились на «хрущевщину» во внешней политике, упрекая Хрущева в отходе от классовых принципов в этой сфере, предавая анафеме концепцию мирного сосуществования и ряд конкретных акций, которые осуществлялись в этом направлении. И, конечно, обвиняли Хрущева в разрушении дружбы с Китаем. Что же касается Брежнева и оставшегося с ним большинства состава Президиума ЦК, то ведь в области внешней политики они по существу стали продолжать принципиальную линию, намеченную Хрущевым, только без его импульсивных «взбрыков».