Русский флот в революциях 1917 года. Часть II
Из книги Егора Николаевича Яковлева и Дмитрия Юрьевича Пучкова "Красный шторм. Октябрьская революция глазами российских историков".
А как бы вы охарактеризовали Павла Дыбенко - матроса, который стал председателем Центробалта?
Это очень любопытная фигура, знаковая для 1917-1918 годов. Авторитет Павла Ефимовича в этот момент был исключительно высок. О нем сложился целый ряд мифов. Например, пишут, что он был гигантского роста и невероятных физических способностей. На самом деле рост Дыбенко составлял 176 см. Может, дело в том, что средний рост матросов был в то время 165 см, поэтому Дыбенко действительно над ними возвышался? Богатырем назвать его тоже сложно, несмотря на крепкое сложение. Видимо, влияние Дыбенко было таково, что он казался крупной фигурой и в физическом смысле.
Еще один миф гласит, будто Дыбенко был совершенно необразован. Это не так. За плечами у него было городское трехклассное училище, что по тем временам считалось высоким уровнем образования, который в цензовом обществе давал право допуска к экзамену на офицера по Адмиралтейству. Если бы события повернулись иначе, Дыбенко, скорее всего, стал бы прапорщиком. Но с началом революции он довольно ловко эксплуатировал свой образ матроса. На Первом всероссийском флотском съезде в ноябре 1917 года его предложили произвести в адмиралы. Но Дыбенко заявил, что звание матроса он считает гораздо более почетным для революционера. Отличный ход. Он сразу выводил Дыбенко из традиционной иерархии флотских начальников. Если бы Павел Ефимович стал адмиралом, он стал бы одним из адмиралов. Но министр-матрос (а Дыбенко в первом советском правительстве стал наркомом по морским делам) - это уникальное положение.[Читать далее]
Как вы считаете, почему программы большевиков и левых эсеров приобрели такую популярность среди матросов?
Я бы добавил еще анархистов, потому что анархистская вольница была очень близка матросам по духу. Но если говорить о большевиках, то, во-первых, у них в 1917 году была наиболее ясная программа. Это не парадокс. Очень часто четкие программы дефицит в политике. Между тем апрельские тезисы Ленина были понятными и конкретными: национализация земли и банков, рабочий контроль над производством, прекращение войны, переход к республике Советов. Матросы на это реагировали, потому что считали себя частью трудового народа. Любопытно, что они больше откликались на защиту интересов крестьян, чем рабочих. Об этом свидетельствуют материалы из архивов Центробалта. Я не видел ни одной фразы «мы рабочие». А вот «мы крестьяне» звучит время от времени. Напомню, что перед войной в последних наборах во флот количество хлебопашцев, как их официально называли, составляло около 30%. А связаны с деревней в той или иной степени были 2/3 призвавшихся во флот. Поэтому лозунг национализации земли и ее раздела между крестьянами был матросам очень близок. Но и внятным рабочим лозунгам они тоже сочувствовали. Поэтому симпатии к большевикам, которые давно зарекомендовали себя как защитники рабочих, были вполне естественны.
Очень важной была позиция по войне: большевики четко выступали против нее, так же как анархисты и левые эсеры. Наши представления о Великой Отечественной с ее максимой «нам нужна одна победа» нельзя переносить на Первую мировую. Целей и смыслов Первой мировой население не видело.
В конце 1916 года премьер-министр Российской империи Александр Трепов назвал в Государственной думе официальной целью войны завоевание Константинополя и проливов. Очевидно, войну с такой целью нельзя считать Отечественной.
А кроме того, нельзя это считать вопросом жизни и смерти для России и ее народа. Мы не завоевали черноморские проливы и сто лет живем после этого. Нельзя сказать, что плохо. И нельзя сказать, что если мы завоюем их сейчас, то будем жить принципиально лучше.
Представление о ненужности, бессмысленности мировой войны укоренилось в умах. При этом матросы, конечно, не сидели в окопах, не кормили вшей и не голодали. Они жили во вполне приемлемых условиях. Но зато парадоксальным образом у них было больше времени на то, чтобы это осмыслить. Отсюда и очень сильные антивоенные настроения. При этом надо заметить то важное обстоятельство, что до начала 1918 года многие считали: Германия точно так же измучена войной, и реален мир без аннексий и контрибуций. К примеру, адмирал Вердеревский был сторонником немедленного заключения такого мира: он говорил об этом еще в сентябре 1917 года. За это же выступал последний военный министр Временного правительства генерал Верховский. И большевики впоследствии приступили к переговорам именно о таком мире. Казалось, что его можно будет заключить.
Ну и наконец, матросам были гораздо более симпатичны Советы, чем Временное правительство. Идея демократии, которая будет исходить с заводов и полей, была им гораздо ближе, чем идея демократии, которой будут управлять помещики и буржуазия. Поэтому программа перехода власти к Советам пользовалась на Балтийском флоте большой популярностью. А все остальные флоты шли в кильватере с определенным отставанием.
...
В расчетах большевиков перед Октябрьским вооруженным восстанием матросы играли большую роль?
Вообще надо сказать, что военная история Октябрьского вооруженного восстания еще не написана. Мы, например, хорошо знаем, где какой полк стоял 14 декабря 1825 года, откуда и куда он шел и как развивалось восстание декабристов. Но вот кто, откуда и куда какими силами ходил 25 октября 1917 года, мы знаем очень приблизительно. До сих пор не очень понятно, какие именно воинские части оказались в Зимнем дворце, из каких районов красногвардейцы. Однако с уверенностью можно утверждать, что матросы показали себя наиболее дисциплинированный частью восставших, они выделялись спайкой. Так было и дальше. Когда Дыбенко 5 января 1918 года разгонял Учредительное собрание, ему задали вопрос: «Вы не боитесь того, что в городе много солдат? Они могут выступить на защиту Учредительного собрания». Дыбенко ответил: «Они ничего не стоят. Буквально сотня матросов разгонит любых солдат». Отчасти это была бравада. Но, с другой стороны, матросы сохранили дисциплину в гораздо большей степени, чем сухопутные войска.
У Джона Рида есть интересные заметки по этому поводу. Если он встречал вооруженный солдатский патруль на улицах Петрограда, то руководил им, как правило, рабочий или матрос. Рабочие и матросы были стихийно выдвинуты на руководящие должности. Причем дело здесь не в том, что кто-то кому-то приказал подчиняться. Приказывать было бессмысленно. Слушались тех, кого хотели слушаться. И, видимо, черный бушлат сам по себе производил очень сильное впечатление.
Характерно, что, когда вскоре после Октябрьского восстания начались винные погромы, усмиряли их в основном матросы. Они взяли под охрану винные погреба Зимнего дворца, разбили там бутылки и перевернули бочки, содержимое вылили в подвалы, а потом с помощью пожарных откачали в Неву. Несколько предшествующих попыток установить караул из солдат сухопутных частей приводили только к тому, что караул напивался вместе с теми, от кого он должен был охранять эти запасы.
Кстати, подобный случай был и в Гельсингфорсе, когда матросы вылили на железнодорожные пути несколько цистерн со спиртом, опасаясь погромов. В финской печати отмечалось, что образ русского матроса предстал совершенно с неожиданной стороны. Жители Хельсинки привыкли видеть русских моряков навеселе во время увольнений на берег. И им казалось, что уж от стакана спирта они никогда не откажутся. Но матросы вылили все на землю, и никто даже глотка не сделал. Это еще раз свидетельствует, что уровень самоорганизации моряков был высок.
Матросы и после Октябрьского восстания оказываются наиболее эффективной вооруженной силой новой власти. Их посылают против всех контрреволюционных выступлений: в Москву, на Дон против атамана Каледина, на Украину против Центральной Рады. В протоколах Центробалта даже сохранились ворчливые реплики отдельных матросов. Один из них говорит, что «мы всюду поддерживаем советскую власть. А что же делает Красная гвардия? Почему она не выполняет свои функции?».
Поскольку в ноябре-декабре 1917 года матросы оказались главной военной опорой советского правительства, то у них появилось представление о себе как об очень важных политических фигурах. Здесь характерна история Дыбенко, когда он стал народным комиссаром по морским делам. Это, кстати, случилось не сразу: большевики долго пытались уговорить на этот пост кого-то из старых специалистов..
...став наркомом, он столкнулся с тем, что постоянная отчетность перед Центробалтом сковывает свободу его действий. Активность Павла Ефимовича перенеслась в Петроград, куда он подтянул своих доверенных лиц. В Гельсингфорсе, где заседал Центробалт, он стал бывать наездами, а главное - перестал отчитываться перед матросским комитетом. И это привело к тому, что в январе 1918-го Дыбенко начали остро критиковать. Протокол заседания Центробалта от 14 января 1918 года даже не был напечатан в полном собрании протоколов, опубликованном к 50-летию Октябрьской революции... Там делегаты Центробалта говорили, что, мол, нам не нужны истуканы, идолы, для нас важны демократия и равенство. А Дыбенко ведет себя теперь как барин: сидит, развалившись, в кресле и курит сигару. Когда к нему приходят товарищи, не реагирует на их просьбы. Он не отчитывается перед Центробалтом, не приезжает к нам. Мы не имеем актуальной информации о переговорах с Германией. Мы всё узнаем из газет. А это ненормально.
На заседании даже прозвучала критика в адрес председателя Совнаркома. Один из делегатов сказал: пусть Ленин не забывает, что он сидит на матросских штыках! Другой заявил, что Балтийский флот держит Смольный за манишку. И эта яркая фраза описывала реальную ситуацию.
Правда, часть делегатов Центробалта пыталась успокоить товарищей. Они говорили: мы же избрали Дыбенко делегатом на съезд Советов. А съезд назначил его народным комиссаром. Как же мы можем его отзывать без учета мнения Всероссийского съезда? Флот же не отдельное государство. Но возобладали горячие головы. К Дыбенко была послана матросская делегация с полномочиями арестовать его, если он вдруг будет сопротивляться приезду в Гельсингфорс. Правда, Дыбенко приехал 19 января и очень быстро вновь расположил Центробалт к себе. Но критика была острая.
Матросы все чаще проявляли себя как неспокойный элемент. Они могли заявиться в Смольный и потребовать от Совнаркома отчета по конкретным вопросам. Совнарком вынужден был высылать какого-то докладчика с ответами: чаще всего это был нарком просвещения Луначарский. Он считался хорошим оратором, умеющим говорить с матросами: было в нем что-то, что привлекало и располагало к нему моряков. Возможно, дело в академическом стиле речи. Луначарский говорил как классический профессор, произнося иностранные слова с особым прононсом: контррэволюция. Это очень приятная, успокаивающая манера речи. Скажем, у Троцкого она была совершенно другой: он был митинговый оратор. Но у матросов имелись собственные митинговые ораторы. А вот классический ритор был для них в новинку, и Луначарский приобрел неожиданную популярность среди матросов.
Сидеть на матросских штыках политикам было действительно неудобно, потому что матросы были очень требовательными и их симпатии могли измениться. И, на мой взгляд, отъезд правительства из Петрограда в Москву в марте 1918 года в значительной степени связан с желанием вывернуться из крепких объятий, в которых матросы держали советское правительство. К тому же в это время у Совнаркома возникла другая вооруженная опора: латышские стрелковые полки, которые при высокой дисциплинированности были политически более управляемы. Ни о каких политических демаршах латышей против советского правительства мы не знаем.
А вот матросы в 1918 году проявили себя неоднозначно. Дыбенко, когда его сняли с поста наркома, прямо угрожал правительству и давал весьма неосторожные интервью.
Его сняли за поражение под Нарвой?
Я думаю, это был скорее повод. Провал под Нарвой - мифологизированный эпизод. В конце февраля 1918 года брестские переговоры зашли в тупик, и немцы перешли в наступление. Дыбенко во главе отряда матросов выехал под Нарву, чтобы преградить им путь. Дальнейшие события иногда подаются так, будто пьяные матросы всей гурьбой бросились на немецкие пулеметы, а потом убежали куда-то в Гатчину. Но это чушь. На самом деле 2 и 3 марта 1918 года матросы довольно успешно сопротивлялись кайзеровским войскам. Другое дело, что военные планы были шапкозакидательскими. Перед отрядом Дыбенко ставилась задача ни много ни мало отбить у немцев Таллин. Это было абсолютно нереально. Столкнувшись с превосходящими силами противника, отряды Дыбенко дрогнули и оставили Нарву. При этом в Ямбурге Павел Ефимович вступил в конфликт с бывшим генералом Дмитрием Павловичем Парским, который был начальником Нарвского оборонительного района. Парский настаивал на контрударе, но Дыбенко проигнорировал его требования и отказался подчиняться старорежимному генералу.
Победы немцев привели к окончательному краху идеи революционной армии, построенной на новых началах сознательной дисциплины. Надо сказать, что Дыбенко был одним из главных пропагандистов этой идеи, которая, естественно, вызывала оппозицию всех профессиональных военных.
Безусловно, генералы и адмиралы, которые решили сотрудничать с большевиками, хотели, чтобы идея революционной армии провалилась. И неудачные бои отряда Дыбенко в первых числах марта под Нарвой были очень кстати. Они дискредитировали и Дыбенко лично, и идею коллегиального руководства флотом, и идею революционной армии. И мне кажется, есть основания считать, что глава Высшего военного совета бывший генерал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич и бывший генерал Парский сознательно усугубляли реальную вину Дыбенко в случившемся фиаско, а его самого рисовали неуправляемым и недисциплинированным человеком.
В Совнаркоме полностью приняли или сделали вид, что приняли, трактовку Бонч-Бруевича и Парского. 15 марта Дыбенко был снят с поста наркома по морским делам. Воспринял он это весьма болезненно - как предательство со стороны политических товарищей: вместо того чтобы прикрыть его как большевика, его топят в угоду старым генералам! Но в тот момент Дыбенко стал неудобной политической фигурой. Уменьшить его влияние было в интересах Совнаркома и руководства РСДРП(б). Поэтому его и отправили в отставку.
В ответ Дыбенко стал угрожать бунтом революционных матросов. Конечно, это было крайне нелояльное поведение члена политической команды. Латышские стрелки тут же взяли Дыбенко под арест. В апреле под давлением довольно многочисленных матросских отрядов, которые находились в Москве, его освободили до суда на поруки с запретом покидать столицу. Поручилась за него супруга, старый член партии большевиков и приятельница Ленина Александра Михайловна Коллонтай. Она довольно много сделала для смягчения отношения партийного руководства к Дыбенко и все время пыталась сглаживать острые углы.
Однако Дыбенко на поруках не усидел. С отрядом матросов он самовольно уехал в Самару якобы на борьбу с атаманом Дутовым, который под Оренбургом собирал военные силы против Советов. Судя по всему, это был только предлог.
Я читал, что, когда начальнику следственной комиссии большевику Крыленко удалось с ним связаться и пригрозить арестом за отъезд, Дыбенко ответил: «Еще неизвестно, кто кого будет арестовывать».
Действительно, бывший нарком демонстрировал откровенное неповиновение. В Самаре, где позиции большевиков в Советах не были стопроцентно прочными, он начал делать громкие заявления: говорил о том, что бывший наркомвоен Крыленко не имеет права судить его, потому что сам он практически сдал немцам не один город, а весь фронт. Кроме того, Павел Ефимович стал требовать от Совнаркома отчетов по денежным тратам. После долгих переговоров его все же удалось вернуть в Москву. В мае 1918 года он был отдан под суд. По военным обвинениям его оправдали, что говорит в пользу версии о сгущении красок Бонч-Бруевичем и Парским. Суд пришел к выводу, что Дыбенко совершил политические ошибки, но не военные. После этого экс-председатель Центробалта вышел на свободу.
Однако о политических амбициях Дыбенко пришлось забыть. Параллельно Совнарком принял эффективные меры по снижению влияния матросов. 20 апреля, буквально на следующий день после отъезда Дыбенко в Самару, наркомвоенмор Троцкий издал приказ о роспуске всех матросских отрядов, которые были отправлены на сухопутный фронт. Таким образом, был проведен очередной этап наведения порядка в военной сфере. После этого Дыбенко окончательно лишился политического влияния.
Он начинает новую жизнь: уезжает на Украину, пытается организовать там революционное движение среди матросов Черноморского флота. В годы Гражданской войны хорошо зарекомендовал себя как командир дивизии. Одно время комбригом у него служил небезызвестный Нестор Махно, а вся бригада состояла из махновцев. Другой бригадой командовал не менее знаменитый деятель украинского повстанческого движения Григорьев. То есть Павлу Ефимовичу достались двое исключительно самостоятельных подчиненных, и тем не менее он смог выстроить с ними отношения. Так что о политической карьере мечтать не приходилось.
Эпилогом матросской вольницы стал левоэсеровский мятеж в Москве, одной из ударных сил которого был матросский отряд при ВЧК под командованием Попова. После подавления бунта отряд распустили, а матросы окончательно потеряли имидж надежной вооруженной силы в глазах советского руководства. Латыши в этом смысле выглядели гораздо выигрышнее. Впоследствии настоящей гвардией советской власти стали красные курсанты.
Новый нарком Лев Троцкий известен как сторонник сотрудничества со старым офицерством. На флоте он проводил ту же линию, что и в сухопутной армии?
Да. Наиболее близким к Троцкому флотским военспецом стал контр-адмирал Василий Михайлович Альтфатер, который принадлежал к сливкам российского военного сообщества. Он одним из первых среди адмиралов перешел на сторону советской власти и участвовал в брестских переговорах в качестве эксперта. В Бресте он написал Троцкому любопытное письмо, в котором признался: «До сих пор я служил лишь потому, что считал нужным быть полезным России. Я не знал вас и не верил вам. Даже теперь многое мне непонятно, но я убедился - вы любите Россию, более чем многие из наших».
Это он так брестские переговоры истолковал?
Да, и, кстати говоря, это имело основания. Есть воспоминания царского генерала Александра Александровича Самойло, который сделал в советское время вполне успешную карьеру. Он отмечает, что Троцкий во главе советской делегации смотрелся энергичным переговорщиком и часто ставил в тупик немецкого начальника штаба Восточного фронта Макса Гофмана. По словам Самойло, ему пришлись по сердцу жесткие пикировки Троцкого с немецким генералом. Правда, Александр Александрович оговаривается, что другой член делегации, большевик Михаил Покровский, тут же разъяснил ему, как пагубна для переговоров горячность Троцкого. Но, возможно, эта оговорка Самойло придумана уже постфактум, когда Троцкий считался однозначно отрицательным персонажем. А вообще-то Лев Давидович был великолепным полемистом, и не генералу Гофману было тягаться с ним в словесных баталиях.
Конечно, Троцкий умно вел себя с представителями старого генералитета. Он всячески демонстрировал к ним уважение. Но и кадровые военные почувствовали в Троцком начальника: вроде бы человек в штатском, а перед ним вытягиваются полковники. Старые генералы в целом хорошо относились к нему. И это тем удивительней, что против Троцкого работали антисемитские предрассудки, укорененные в офицерской среде русской армии и флота. Недавно мне довелось читать воспоминания офицера, уволенного из флота в 1906 году. О нем говорили, что он выпадает из кают-компании, так как защищает студентов и требует, чтобы жидов называли евреями. В 1906 году это делало офицера флота белой вороной. И понятно, что к 1917 году мало что изменилось. А тут вдруг военным министром становится еврей Троцкий с ярко выраженными семитскими чертами внешности. И тем не менее…
Если мы посмотрим на то, кто командовал соединениями Красного флота, то увидим, что в основном это старые адмиралы: Александр Павлович Зеленой - на Балтике, Андрей Семенович Максимов - на Черном море, Александр Васильевич Немитц, который одно время возглавлял все силы Красного флота и который будет участвовать еще в Великой Отечественной войне. Ряд адмиралов занимал различные посты в штабах. Большая часть адмиралитета русского дореволюционного флота оказалась у красных.
Как вы думаете, с чем связана такая позиция адмиралитета?
Я бы сказал, что сыграл роль ряд факторов. С одной стороны, это следование в фарватере матросской массы, которая тянулась к большевикам и Советам. Вторая причина в том, что с началом интервенции у флота появился внешний враг. Так, на Балтике возникли англичане, а память о том, что англичане - это противники, была на флоте довольно сильной: до Русско-японской войны Британия считалась главным потенциальным соперником России на море. Выросли поколения русских морских офицеров, которые готовились к войне с Англией, и наконец она произошла.
Боевые действия на Балтийском море в ходе интервенции были очень интенсивными. В августе 1919 года британцы планировали уничтожить основные силы Балтфлота неожиданной атакой торпедных катеров на Кронштадт. Это нападение было отражено, но наш флот понес потери.
Напомню малоизвестный факт, что первая в истории победа русской подводной лодки над боевым кораблем противника произошла именно во время отражения английской интервенции: 31 августа 1919 года подлодка «Пантера» потопила английский эсминец «Виктория» в Финском заливе. Спустя несколько дней еще один эсминец, «Верулам», подорвался на советском минном заграждении. Красный флот на Балтике победил английский. И в этом была заслуга многих старых офицеров, которые вступили в Красный флот, чтобы бороться с внешними захватчиками.
Третьей причиной можно считать разумную политику Троцкого, который декларировал, что честная служба делает бывшего офицера другом советской власти. Кстати, большевики необязательно гнали офицерство на поля Гражданской войны: они как раз давали возможность избежать участия в ней, предлагая работу в учебных заведениях или в комиссиях по осмыслению опыта Первой мировой войны. Эта работа приносила зарплату, паек и относительно прочное положение.
Кроме того, сказывался территориальный фактор. Базой Балтийского флота стал Петроград, потому что Гельсингфорс и Ревель оказались за границей. В городе на Неве находилось до 65 % всего бывшего флотского офицерства. Отсюда до белых еще нужно было добраться. И если бежать в Архангельск было вполне реально, то пробраться в Сибирь к Колчаку или на юг к Деникину оказывалось технически очень сложно. Не говоря уже о том, что, скорее всего, это означало бросить семьи и отказаться от стабильного куска хлеба, который приносила служба на Красном флоте. Наконец, бои Гражданской войны разворачивались преимущественно на суше, поэтому морской офицер понимал, что в профессиональном плане у белых он окажется где-то на десятых ролях.
Ну и наконец, еще одно немаловажное обстоятельство: белые далеко не всегда с распростертыми объятиями встречали тех, кто бежал к ним из советской России. Например, в деникинской армии существовало четкое разделение на первопоходников (тех, кто участвовал в отчаянном Ледяном походе Корнилова на Кубань) и всех остальных, примкнувших к уже сложившемуся белому движению. Причем офицеры в возрасте и при хороших чинах, пришедшие позднее, ясное дело, претендовали на командные должности. А молодежь, которая прошла Ледяной поход, не видела оснований подчиняться полковникам, пересидевшим его в теплых квартирах где-нибудь в Ростове-на-Дону. Уже одно это создавало напряжение. А уж если офицер послужил до этого красным…
Итак, бежать далеко, риск большой, непонятно, что тебя ждет. Даже для откровенно антисоветски настроенных флотских офицеров по всему выходило, что лучше сидеть на месте. Тем более что постоянно ходили слухи, будто большевики вот-вот падут, а на их место придут старые офицеры, которые возродят флот. Может быть, даже Колчак, который вообще «свой». Так что смысла срываться нет.
А в советском флоте сохранялись атавизмы сословного отношения со стороны бывших строевых офицеров, которые остались с красными?
Конечно, изживалось все это долго. Я бы мог порекомендовать красноречивые произведения замечательного писателя Леонида Сергеевича Соболева, который был кадетом Морского корпуса, сражался при Моонзунде и служил в Красном флоте во время Гражданской войны. К примеру, рассказ «Первый слушатель» явно написан с натуры. Его герой, советский моряк Белосельский, приезжает с фронта в Морскую академию, где все преподаватели - представители царского офицерства. Старый профессор свысока заводит с ним беседу о применении артиллерии в современной морской войне. Но слушатель неожиданно отвечает ему интересно и толково. Тогда профессор просит его взять логарифмическую линейку и «подсчитать вероятность попадания» в той операции, которую они обсуждают. И вдруг оказывается, что советский моряк логарифмической линейкой пользоваться не умеет. Он нигде не учился. Он бывший артиллерийский унтер-офицер, который вырос в Красном флоте до командных постов и освоил все методы стрельбы морской артиллерии на практике. Профессор в негодовании: «И вы, унтер-офицер, хотите учиться в академии?» Это не вымысел: такие настроения, безусловно, сохранялись.
А были среди профессиональных офицеров флота примкнувшие к большевикам до революции?
Их было немного. Наиболее известен Федор Федорович Ильин-Раскольников, которого смерть Альтфатера в 1919 году выдвинула на первые роли в советском флоте. Это профессиональный революционер, вступивший в ряды большевиков в 1910 году, и одновременно профессиональный офицер, который окончил отдельные гардемаринские классы, то есть получил полное трехлетнее образование военно-морского офицера во время Первой мировой войны. Парадоксальным образом в классы он поступил, чтобы уклониться от боевых действий, так как Первую мировую считал империалистической и не хотел в ней участвовать. Тем не менее к концу войны он имел полное право считаться военным профессионалом и был в чине лейтенанта.
Несколько его попыток руководить соединениями Красного флота закончились с разным результатом. В его активе очень успешная Энзелийская десантная операция 1920 года, когда удалось нанести поражение британской пехотной бригаде и вывести с территории Ирана большое количество советских торговых судов. Это был большой успех. Но за Ильиным-Раскольниковым числились и грандиозные провалы: в декабре 1918 года он вел эсминцы «Спартак» и «Автроил» на Таллин и попал в плен к английским морякам. Тогда Раскольникова выменивали на британских офицеров.
Интересно, что он фантастическим образом проявил себя в 1930 году, когда получил назначение советским посланником в Эстонию. Там он случайно наткнулся на своего знакомого по Кронштадту, бывшего капитана 2-го ранга барона фон Зайца, ныне контр-адмирала эстонского флота. После разговора с ним Раскольников послал в Москву сообщение, которое сохранилось в военно-морском архиве. Это десяток страниц машинописного текста: дана характеристика каждой пушки на кораблях эстонского флота и деловая характеристика всех офицеров старше капитана 3-го ранга. Это бесценные разведывательные данные, которые фон Зайц просто так выдал Раскольникову как члену корпорации морских офицеров. Видимо, чувство корпоративной солидарности было настолько велико, что все политические соображения были отодвинуты в сторону.
Давайте подведем итоги участия флота в событиях 1917 года и Гражданской войны.
Основных итогов два. Первый - личный состав флота, который себя проявил на ниве политической борьбы в 1917-1918 годах, снова лишился политического влияния. Что, собственно, является нормальным для вооруженных сил в нормальной стране. Второй итог - главные морские силы страны пришли в плохое техническое состояние, и к концу Гражданской войны флот стал представлять из себя небольшую величину. Выход из этой ситуации один: значительные денежные вливания. Но они пошли только начиная со второй пятилетки, то есть с 1932-1933 годов.
Десять лет флот сидел сначала на полуголодном пайке. В двадцатые годы пришлось продать на металлолом целый ряд более или менее устаревших кораблей и отказаться от достройки линейных крейсеров типа «Измаил». Финансирование личного состава тоже было очень скромным. Поэтому на службе оставались только те люди, кто был фанатиком своего дела или кому некуда было податься. Уныние, связанное с плохим материальным положением личного состава, чувствовалось на протяжении двадцатых годов довольно сильно. Но в тридцатые ситуация изменилась: советское правительство приняло решение строить большой океанский флот, что, конечно, вызвало у моряков энтузиазм. Но это уже совсем другая история.
А как бы вы охарактеризовали Павла Дыбенко - матроса, который стал председателем Центробалта?
Это очень любопытная фигура, знаковая для 1917-1918 годов. Авторитет Павла Ефимовича в этот момент был исключительно высок. О нем сложился целый ряд мифов. Например, пишут, что он был гигантского роста и невероятных физических способностей. На самом деле рост Дыбенко составлял 176 см. Может, дело в том, что средний рост матросов был в то время 165 см, поэтому Дыбенко действительно над ними возвышался? Богатырем назвать его тоже сложно, несмотря на крепкое сложение. Видимо, влияние Дыбенко было таково, что он казался крупной фигурой и в физическом смысле.
Еще один миф гласит, будто Дыбенко был совершенно необразован. Это не так. За плечами у него было городское трехклассное училище, что по тем временам считалось высоким уровнем образования, который в цензовом обществе давал право допуска к экзамену на офицера по Адмиралтейству. Если бы события повернулись иначе, Дыбенко, скорее всего, стал бы прапорщиком. Но с началом революции он довольно ловко эксплуатировал свой образ матроса. На Первом всероссийском флотском съезде в ноябре 1917 года его предложили произвести в адмиралы. Но Дыбенко заявил, что звание матроса он считает гораздо более почетным для революционера. Отличный ход. Он сразу выводил Дыбенко из традиционной иерархии флотских начальников. Если бы Павел Ефимович стал адмиралом, он стал бы одним из адмиралов. Но министр-матрос (а Дыбенко в первом советском правительстве стал наркомом по морским делам) - это уникальное положение.[Читать далее]
Как вы считаете, почему программы большевиков и левых эсеров приобрели такую популярность среди матросов?
Я бы добавил еще анархистов, потому что анархистская вольница была очень близка матросам по духу. Но если говорить о большевиках, то, во-первых, у них в 1917 году была наиболее ясная программа. Это не парадокс. Очень часто четкие программы дефицит в политике. Между тем апрельские тезисы Ленина были понятными и конкретными: национализация земли и банков, рабочий контроль над производством, прекращение войны, переход к республике Советов. Матросы на это реагировали, потому что считали себя частью трудового народа. Любопытно, что они больше откликались на защиту интересов крестьян, чем рабочих. Об этом свидетельствуют материалы из архивов Центробалта. Я не видел ни одной фразы «мы рабочие». А вот «мы крестьяне» звучит время от времени. Напомню, что перед войной в последних наборах во флот количество хлебопашцев, как их официально называли, составляло около 30%. А связаны с деревней в той или иной степени были 2/3 призвавшихся во флот. Поэтому лозунг национализации земли и ее раздела между крестьянами был матросам очень близок. Но и внятным рабочим лозунгам они тоже сочувствовали. Поэтому симпатии к большевикам, которые давно зарекомендовали себя как защитники рабочих, были вполне естественны.
Очень важной была позиция по войне: большевики четко выступали против нее, так же как анархисты и левые эсеры. Наши представления о Великой Отечественной с ее максимой «нам нужна одна победа» нельзя переносить на Первую мировую. Целей и смыслов Первой мировой население не видело.
В конце 1916 года премьер-министр Российской империи Александр Трепов назвал в Государственной думе официальной целью войны завоевание Константинополя и проливов. Очевидно, войну с такой целью нельзя считать Отечественной.
А кроме того, нельзя это считать вопросом жизни и смерти для России и ее народа. Мы не завоевали черноморские проливы и сто лет живем после этого. Нельзя сказать, что плохо. И нельзя сказать, что если мы завоюем их сейчас, то будем жить принципиально лучше.
Представление о ненужности, бессмысленности мировой войны укоренилось в умах. При этом матросы, конечно, не сидели в окопах, не кормили вшей и не голодали. Они жили во вполне приемлемых условиях. Но зато парадоксальным образом у них было больше времени на то, чтобы это осмыслить. Отсюда и очень сильные антивоенные настроения. При этом надо заметить то важное обстоятельство, что до начала 1918 года многие считали: Германия точно так же измучена войной, и реален мир без аннексий и контрибуций. К примеру, адмирал Вердеревский был сторонником немедленного заключения такого мира: он говорил об этом еще в сентябре 1917 года. За это же выступал последний военный министр Временного правительства генерал Верховский. И большевики впоследствии приступили к переговорам именно о таком мире. Казалось, что его можно будет заключить.
Ну и наконец, матросам были гораздо более симпатичны Советы, чем Временное правительство. Идея демократии, которая будет исходить с заводов и полей, была им гораздо ближе, чем идея демократии, которой будут управлять помещики и буржуазия. Поэтому программа перехода власти к Советам пользовалась на Балтийском флоте большой популярностью. А все остальные флоты шли в кильватере с определенным отставанием.
...
В расчетах большевиков перед Октябрьским вооруженным восстанием матросы играли большую роль?
Вообще надо сказать, что военная история Октябрьского вооруженного восстания еще не написана. Мы, например, хорошо знаем, где какой полк стоял 14 декабря 1825 года, откуда и куда он шел и как развивалось восстание декабристов. Но вот кто, откуда и куда какими силами ходил 25 октября 1917 года, мы знаем очень приблизительно. До сих пор не очень понятно, какие именно воинские части оказались в Зимнем дворце, из каких районов красногвардейцы. Однако с уверенностью можно утверждать, что матросы показали себя наиболее дисциплинированный частью восставших, они выделялись спайкой. Так было и дальше. Когда Дыбенко 5 января 1918 года разгонял Учредительное собрание, ему задали вопрос: «Вы не боитесь того, что в городе много солдат? Они могут выступить на защиту Учредительного собрания». Дыбенко ответил: «Они ничего не стоят. Буквально сотня матросов разгонит любых солдат». Отчасти это была бравада. Но, с другой стороны, матросы сохранили дисциплину в гораздо большей степени, чем сухопутные войска.
У Джона Рида есть интересные заметки по этому поводу. Если он встречал вооруженный солдатский патруль на улицах Петрограда, то руководил им, как правило, рабочий или матрос. Рабочие и матросы были стихийно выдвинуты на руководящие должности. Причем дело здесь не в том, что кто-то кому-то приказал подчиняться. Приказывать было бессмысленно. Слушались тех, кого хотели слушаться. И, видимо, черный бушлат сам по себе производил очень сильное впечатление.
Характерно, что, когда вскоре после Октябрьского восстания начались винные погромы, усмиряли их в основном матросы. Они взяли под охрану винные погреба Зимнего дворца, разбили там бутылки и перевернули бочки, содержимое вылили в подвалы, а потом с помощью пожарных откачали в Неву. Несколько предшествующих попыток установить караул из солдат сухопутных частей приводили только к тому, что караул напивался вместе с теми, от кого он должен был охранять эти запасы.
Кстати, подобный случай был и в Гельсингфорсе, когда матросы вылили на железнодорожные пути несколько цистерн со спиртом, опасаясь погромов. В финской печати отмечалось, что образ русского матроса предстал совершенно с неожиданной стороны. Жители Хельсинки привыкли видеть русских моряков навеселе во время увольнений на берег. И им казалось, что уж от стакана спирта они никогда не откажутся. Но матросы вылили все на землю, и никто даже глотка не сделал. Это еще раз свидетельствует, что уровень самоорганизации моряков был высок.
Матросы и после Октябрьского восстания оказываются наиболее эффективной вооруженной силой новой власти. Их посылают против всех контрреволюционных выступлений: в Москву, на Дон против атамана Каледина, на Украину против Центральной Рады. В протоколах Центробалта даже сохранились ворчливые реплики отдельных матросов. Один из них говорит, что «мы всюду поддерживаем советскую власть. А что же делает Красная гвардия? Почему она не выполняет свои функции?».
Поскольку в ноябре-декабре 1917 года матросы оказались главной военной опорой советского правительства, то у них появилось представление о себе как об очень важных политических фигурах. Здесь характерна история Дыбенко, когда он стал народным комиссаром по морским делам. Это, кстати, случилось не сразу: большевики долго пытались уговорить на этот пост кого-то из старых специалистов..
...став наркомом, он столкнулся с тем, что постоянная отчетность перед Центробалтом сковывает свободу его действий. Активность Павла Ефимовича перенеслась в Петроград, куда он подтянул своих доверенных лиц. В Гельсингфорсе, где заседал Центробалт, он стал бывать наездами, а главное - перестал отчитываться перед матросским комитетом. И это привело к тому, что в январе 1918-го Дыбенко начали остро критиковать. Протокол заседания Центробалта от 14 января 1918 года даже не был напечатан в полном собрании протоколов, опубликованном к 50-летию Октябрьской революции... Там делегаты Центробалта говорили, что, мол, нам не нужны истуканы, идолы, для нас важны демократия и равенство. А Дыбенко ведет себя теперь как барин: сидит, развалившись, в кресле и курит сигару. Когда к нему приходят товарищи, не реагирует на их просьбы. Он не отчитывается перед Центробалтом, не приезжает к нам. Мы не имеем актуальной информации о переговорах с Германией. Мы всё узнаем из газет. А это ненормально.
На заседании даже прозвучала критика в адрес председателя Совнаркома. Один из делегатов сказал: пусть Ленин не забывает, что он сидит на матросских штыках! Другой заявил, что Балтийский флот держит Смольный за манишку. И эта яркая фраза описывала реальную ситуацию.
Правда, часть делегатов Центробалта пыталась успокоить товарищей. Они говорили: мы же избрали Дыбенко делегатом на съезд Советов. А съезд назначил его народным комиссаром. Как же мы можем его отзывать без учета мнения Всероссийского съезда? Флот же не отдельное государство. Но возобладали горячие головы. К Дыбенко была послана матросская делегация с полномочиями арестовать его, если он вдруг будет сопротивляться приезду в Гельсингфорс. Правда, Дыбенко приехал 19 января и очень быстро вновь расположил Центробалт к себе. Но критика была острая.
Матросы все чаще проявляли себя как неспокойный элемент. Они могли заявиться в Смольный и потребовать от Совнаркома отчета по конкретным вопросам. Совнарком вынужден был высылать какого-то докладчика с ответами: чаще всего это был нарком просвещения Луначарский. Он считался хорошим оратором, умеющим говорить с матросами: было в нем что-то, что привлекало и располагало к нему моряков. Возможно, дело в академическом стиле речи. Луначарский говорил как классический профессор, произнося иностранные слова с особым прононсом: контррэволюция. Это очень приятная, успокаивающая манера речи. Скажем, у Троцкого она была совершенно другой: он был митинговый оратор. Но у матросов имелись собственные митинговые ораторы. А вот классический ритор был для них в новинку, и Луначарский приобрел неожиданную популярность среди матросов.
Сидеть на матросских штыках политикам было действительно неудобно, потому что матросы были очень требовательными и их симпатии могли измениться. И, на мой взгляд, отъезд правительства из Петрограда в Москву в марте 1918 года в значительной степени связан с желанием вывернуться из крепких объятий, в которых матросы держали советское правительство. К тому же в это время у Совнаркома возникла другая вооруженная опора: латышские стрелковые полки, которые при высокой дисциплинированности были политически более управляемы. Ни о каких политических демаршах латышей против советского правительства мы не знаем.
А вот матросы в 1918 году проявили себя неоднозначно. Дыбенко, когда его сняли с поста наркома, прямо угрожал правительству и давал весьма неосторожные интервью.
Его сняли за поражение под Нарвой?
Я думаю, это был скорее повод. Провал под Нарвой - мифологизированный эпизод. В конце февраля 1918 года брестские переговоры зашли в тупик, и немцы перешли в наступление. Дыбенко во главе отряда матросов выехал под Нарву, чтобы преградить им путь. Дальнейшие события иногда подаются так, будто пьяные матросы всей гурьбой бросились на немецкие пулеметы, а потом убежали куда-то в Гатчину. Но это чушь. На самом деле 2 и 3 марта 1918 года матросы довольно успешно сопротивлялись кайзеровским войскам. Другое дело, что военные планы были шапкозакидательскими. Перед отрядом Дыбенко ставилась задача ни много ни мало отбить у немцев Таллин. Это было абсолютно нереально. Столкнувшись с превосходящими силами противника, отряды Дыбенко дрогнули и оставили Нарву. При этом в Ямбурге Павел Ефимович вступил в конфликт с бывшим генералом Дмитрием Павловичем Парским, который был начальником Нарвского оборонительного района. Парский настаивал на контрударе, но Дыбенко проигнорировал его требования и отказался подчиняться старорежимному генералу.
Победы немцев привели к окончательному краху идеи революционной армии, построенной на новых началах сознательной дисциплины. Надо сказать, что Дыбенко был одним из главных пропагандистов этой идеи, которая, естественно, вызывала оппозицию всех профессиональных военных.
Безусловно, генералы и адмиралы, которые решили сотрудничать с большевиками, хотели, чтобы идея революционной армии провалилась. И неудачные бои отряда Дыбенко в первых числах марта под Нарвой были очень кстати. Они дискредитировали и Дыбенко лично, и идею коллегиального руководства флотом, и идею революционной армии. И мне кажется, есть основания считать, что глава Высшего военного совета бывший генерал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич и бывший генерал Парский сознательно усугубляли реальную вину Дыбенко в случившемся фиаско, а его самого рисовали неуправляемым и недисциплинированным человеком.
В Совнаркоме полностью приняли или сделали вид, что приняли, трактовку Бонч-Бруевича и Парского. 15 марта Дыбенко был снят с поста наркома по морским делам. Воспринял он это весьма болезненно - как предательство со стороны политических товарищей: вместо того чтобы прикрыть его как большевика, его топят в угоду старым генералам! Но в тот момент Дыбенко стал неудобной политической фигурой. Уменьшить его влияние было в интересах Совнаркома и руководства РСДРП(б). Поэтому его и отправили в отставку.
В ответ Дыбенко стал угрожать бунтом революционных матросов. Конечно, это было крайне нелояльное поведение члена политической команды. Латышские стрелки тут же взяли Дыбенко под арест. В апреле под давлением довольно многочисленных матросских отрядов, которые находились в Москве, его освободили до суда на поруки с запретом покидать столицу. Поручилась за него супруга, старый член партии большевиков и приятельница Ленина Александра Михайловна Коллонтай. Она довольно много сделала для смягчения отношения партийного руководства к Дыбенко и все время пыталась сглаживать острые углы.
Однако Дыбенко на поруках не усидел. С отрядом матросов он самовольно уехал в Самару якобы на борьбу с атаманом Дутовым, который под Оренбургом собирал военные силы против Советов. Судя по всему, это был только предлог.
Я читал, что, когда начальнику следственной комиссии большевику Крыленко удалось с ним связаться и пригрозить арестом за отъезд, Дыбенко ответил: «Еще неизвестно, кто кого будет арестовывать».
Действительно, бывший нарком демонстрировал откровенное неповиновение. В Самаре, где позиции большевиков в Советах не были стопроцентно прочными, он начал делать громкие заявления: говорил о том, что бывший наркомвоен Крыленко не имеет права судить его, потому что сам он практически сдал немцам не один город, а весь фронт. Кроме того, Павел Ефимович стал требовать от Совнаркома отчетов по денежным тратам. После долгих переговоров его все же удалось вернуть в Москву. В мае 1918 года он был отдан под суд. По военным обвинениям его оправдали, что говорит в пользу версии о сгущении красок Бонч-Бруевичем и Парским. Суд пришел к выводу, что Дыбенко совершил политические ошибки, но не военные. После этого экс-председатель Центробалта вышел на свободу.
Однако о политических амбициях Дыбенко пришлось забыть. Параллельно Совнарком принял эффективные меры по снижению влияния матросов. 20 апреля, буквально на следующий день после отъезда Дыбенко в Самару, наркомвоенмор Троцкий издал приказ о роспуске всех матросских отрядов, которые были отправлены на сухопутный фронт. Таким образом, был проведен очередной этап наведения порядка в военной сфере. После этого Дыбенко окончательно лишился политического влияния.
Он начинает новую жизнь: уезжает на Украину, пытается организовать там революционное движение среди матросов Черноморского флота. В годы Гражданской войны хорошо зарекомендовал себя как командир дивизии. Одно время комбригом у него служил небезызвестный Нестор Махно, а вся бригада состояла из махновцев. Другой бригадой командовал не менее знаменитый деятель украинского повстанческого движения Григорьев. То есть Павлу Ефимовичу достались двое исключительно самостоятельных подчиненных, и тем не менее он смог выстроить с ними отношения. Так что о политической карьере мечтать не приходилось.
Эпилогом матросской вольницы стал левоэсеровский мятеж в Москве, одной из ударных сил которого был матросский отряд при ВЧК под командованием Попова. После подавления бунта отряд распустили, а матросы окончательно потеряли имидж надежной вооруженной силы в глазах советского руководства. Латыши в этом смысле выглядели гораздо выигрышнее. Впоследствии настоящей гвардией советской власти стали красные курсанты.
Новый нарком Лев Троцкий известен как сторонник сотрудничества со старым офицерством. На флоте он проводил ту же линию, что и в сухопутной армии?
Да. Наиболее близким к Троцкому флотским военспецом стал контр-адмирал Василий Михайлович Альтфатер, который принадлежал к сливкам российского военного сообщества. Он одним из первых среди адмиралов перешел на сторону советской власти и участвовал в брестских переговорах в качестве эксперта. В Бресте он написал Троцкому любопытное письмо, в котором признался: «До сих пор я служил лишь потому, что считал нужным быть полезным России. Я не знал вас и не верил вам. Даже теперь многое мне непонятно, но я убедился - вы любите Россию, более чем многие из наших».
Это он так брестские переговоры истолковал?
Да, и, кстати говоря, это имело основания. Есть воспоминания царского генерала Александра Александровича Самойло, который сделал в советское время вполне успешную карьеру. Он отмечает, что Троцкий во главе советской делегации смотрелся энергичным переговорщиком и часто ставил в тупик немецкого начальника штаба Восточного фронта Макса Гофмана. По словам Самойло, ему пришлись по сердцу жесткие пикировки Троцкого с немецким генералом. Правда, Александр Александрович оговаривается, что другой член делегации, большевик Михаил Покровский, тут же разъяснил ему, как пагубна для переговоров горячность Троцкого. Но, возможно, эта оговорка Самойло придумана уже постфактум, когда Троцкий считался однозначно отрицательным персонажем. А вообще-то Лев Давидович был великолепным полемистом, и не генералу Гофману было тягаться с ним в словесных баталиях.
Конечно, Троцкий умно вел себя с представителями старого генералитета. Он всячески демонстрировал к ним уважение. Но и кадровые военные почувствовали в Троцком начальника: вроде бы человек в штатском, а перед ним вытягиваются полковники. Старые генералы в целом хорошо относились к нему. И это тем удивительней, что против Троцкого работали антисемитские предрассудки, укорененные в офицерской среде русской армии и флота. Недавно мне довелось читать воспоминания офицера, уволенного из флота в 1906 году. О нем говорили, что он выпадает из кают-компании, так как защищает студентов и требует, чтобы жидов называли евреями. В 1906 году это делало офицера флота белой вороной. И понятно, что к 1917 году мало что изменилось. А тут вдруг военным министром становится еврей Троцкий с ярко выраженными семитскими чертами внешности. И тем не менее…
Если мы посмотрим на то, кто командовал соединениями Красного флота, то увидим, что в основном это старые адмиралы: Александр Павлович Зеленой - на Балтике, Андрей Семенович Максимов - на Черном море, Александр Васильевич Немитц, который одно время возглавлял все силы Красного флота и который будет участвовать еще в Великой Отечественной войне. Ряд адмиралов занимал различные посты в штабах. Большая часть адмиралитета русского дореволюционного флота оказалась у красных.
Как вы думаете, с чем связана такая позиция адмиралитета?
Я бы сказал, что сыграл роль ряд факторов. С одной стороны, это следование в фарватере матросской массы, которая тянулась к большевикам и Советам. Вторая причина в том, что с началом интервенции у флота появился внешний враг. Так, на Балтике возникли англичане, а память о том, что англичане - это противники, была на флоте довольно сильной: до Русско-японской войны Британия считалась главным потенциальным соперником России на море. Выросли поколения русских морских офицеров, которые готовились к войне с Англией, и наконец она произошла.
Боевые действия на Балтийском море в ходе интервенции были очень интенсивными. В августе 1919 года британцы планировали уничтожить основные силы Балтфлота неожиданной атакой торпедных катеров на Кронштадт. Это нападение было отражено, но наш флот понес потери.
Напомню малоизвестный факт, что первая в истории победа русской подводной лодки над боевым кораблем противника произошла именно во время отражения английской интервенции: 31 августа 1919 года подлодка «Пантера» потопила английский эсминец «Виктория» в Финском заливе. Спустя несколько дней еще один эсминец, «Верулам», подорвался на советском минном заграждении. Красный флот на Балтике победил английский. И в этом была заслуга многих старых офицеров, которые вступили в Красный флот, чтобы бороться с внешними захватчиками.
Третьей причиной можно считать разумную политику Троцкого, который декларировал, что честная служба делает бывшего офицера другом советской власти. Кстати, большевики необязательно гнали офицерство на поля Гражданской войны: они как раз давали возможность избежать участия в ней, предлагая работу в учебных заведениях или в комиссиях по осмыслению опыта Первой мировой войны. Эта работа приносила зарплату, паек и относительно прочное положение.
Кроме того, сказывался территориальный фактор. Базой Балтийского флота стал Петроград, потому что Гельсингфорс и Ревель оказались за границей. В городе на Неве находилось до 65 % всего бывшего флотского офицерства. Отсюда до белых еще нужно было добраться. И если бежать в Архангельск было вполне реально, то пробраться в Сибирь к Колчаку или на юг к Деникину оказывалось технически очень сложно. Не говоря уже о том, что, скорее всего, это означало бросить семьи и отказаться от стабильного куска хлеба, который приносила служба на Красном флоте. Наконец, бои Гражданской войны разворачивались преимущественно на суше, поэтому морской офицер понимал, что в профессиональном плане у белых он окажется где-то на десятых ролях.
Ну и наконец, еще одно немаловажное обстоятельство: белые далеко не всегда с распростертыми объятиями встречали тех, кто бежал к ним из советской России. Например, в деникинской армии существовало четкое разделение на первопоходников (тех, кто участвовал в отчаянном Ледяном походе Корнилова на Кубань) и всех остальных, примкнувших к уже сложившемуся белому движению. Причем офицеры в возрасте и при хороших чинах, пришедшие позднее, ясное дело, претендовали на командные должности. А молодежь, которая прошла Ледяной поход, не видела оснований подчиняться полковникам, пересидевшим его в теплых квартирах где-нибудь в Ростове-на-Дону. Уже одно это создавало напряжение. А уж если офицер послужил до этого красным…
Итак, бежать далеко, риск большой, непонятно, что тебя ждет. Даже для откровенно антисоветски настроенных флотских офицеров по всему выходило, что лучше сидеть на месте. Тем более что постоянно ходили слухи, будто большевики вот-вот падут, а на их место придут старые офицеры, которые возродят флот. Может быть, даже Колчак, который вообще «свой». Так что смысла срываться нет.
А в советском флоте сохранялись атавизмы сословного отношения со стороны бывших строевых офицеров, которые остались с красными?
Конечно, изживалось все это долго. Я бы мог порекомендовать красноречивые произведения замечательного писателя Леонида Сергеевича Соболева, который был кадетом Морского корпуса, сражался при Моонзунде и служил в Красном флоте во время Гражданской войны. К примеру, рассказ «Первый слушатель» явно написан с натуры. Его герой, советский моряк Белосельский, приезжает с фронта в Морскую академию, где все преподаватели - представители царского офицерства. Старый профессор свысока заводит с ним беседу о применении артиллерии в современной морской войне. Но слушатель неожиданно отвечает ему интересно и толково. Тогда профессор просит его взять логарифмическую линейку и «подсчитать вероятность попадания» в той операции, которую они обсуждают. И вдруг оказывается, что советский моряк логарифмической линейкой пользоваться не умеет. Он нигде не учился. Он бывший артиллерийский унтер-офицер, который вырос в Красном флоте до командных постов и освоил все методы стрельбы морской артиллерии на практике. Профессор в негодовании: «И вы, унтер-офицер, хотите учиться в академии?» Это не вымысел: такие настроения, безусловно, сохранялись.
А были среди профессиональных офицеров флота примкнувшие к большевикам до революции?
Их было немного. Наиболее известен Федор Федорович Ильин-Раскольников, которого смерть Альтфатера в 1919 году выдвинула на первые роли в советском флоте. Это профессиональный революционер, вступивший в ряды большевиков в 1910 году, и одновременно профессиональный офицер, который окончил отдельные гардемаринские классы, то есть получил полное трехлетнее образование военно-морского офицера во время Первой мировой войны. Парадоксальным образом в классы он поступил, чтобы уклониться от боевых действий, так как Первую мировую считал империалистической и не хотел в ней участвовать. Тем не менее к концу войны он имел полное право считаться военным профессионалом и был в чине лейтенанта.
Несколько его попыток руководить соединениями Красного флота закончились с разным результатом. В его активе очень успешная Энзелийская десантная операция 1920 года, когда удалось нанести поражение британской пехотной бригаде и вывести с территории Ирана большое количество советских торговых судов. Это был большой успех. Но за Ильиным-Раскольниковым числились и грандиозные провалы: в декабре 1918 года он вел эсминцы «Спартак» и «Автроил» на Таллин и попал в плен к английским морякам. Тогда Раскольникова выменивали на британских офицеров.
Интересно, что он фантастическим образом проявил себя в 1930 году, когда получил назначение советским посланником в Эстонию. Там он случайно наткнулся на своего знакомого по Кронштадту, бывшего капитана 2-го ранга барона фон Зайца, ныне контр-адмирала эстонского флота. После разговора с ним Раскольников послал в Москву сообщение, которое сохранилось в военно-морском архиве. Это десяток страниц машинописного текста: дана характеристика каждой пушки на кораблях эстонского флота и деловая характеристика всех офицеров старше капитана 3-го ранга. Это бесценные разведывательные данные, которые фон Зайц просто так выдал Раскольникову как члену корпорации морских офицеров. Видимо, чувство корпоративной солидарности было настолько велико, что все политические соображения были отодвинуты в сторону.
Давайте подведем итоги участия флота в событиях 1917 года и Гражданской войны.
Основных итогов два. Первый - личный состав флота, который себя проявил на ниве политической борьбы в 1917-1918 годах, снова лишился политического влияния. Что, собственно, является нормальным для вооруженных сил в нормальной стране. Второй итог - главные морские силы страны пришли в плохое техническое состояние, и к концу Гражданской войны флот стал представлять из себя небольшую величину. Выход из этой ситуации один: значительные денежные вливания. Но они пошли только начиная со второй пятилетки, то есть с 1932-1933 годов.
Десять лет флот сидел сначала на полуголодном пайке. В двадцатые годы пришлось продать на металлолом целый ряд более или менее устаревших кораблей и отказаться от достройки линейных крейсеров типа «Измаил». Финансирование личного состава тоже было очень скромным. Поэтому на службе оставались только те люди, кто был фанатиком своего дела или кому некуда было податься. Уныние, связанное с плохим материальным положением личного состава, чувствовалось на протяжении двадцатых годов довольно сильно. Но в тридцатые ситуация изменилась: советское правительство приняло решение строить большой океанский флот, что, конечно, вызвало у моряков энтузиазм. Но это уже совсем другая история.