Александров-Агентов о попытках объединения Германии, о дурости Хрущёва и о многом другом. Часть II
Из книги Андрея Михайловича Александрова-Агентова "От Коллонтай до Горбачева".
[Ознакомиться]
Так или иначе, с решением австрийского и югославского вопросов две «прокладки», в какой-то мере (наряду с нейтральными Швецией и Финляндией) смягчавшие остроту прямого противостояния с НАТО в Европе и ограничивавшие возможности дальнейшей политической экспансии этого блока, были созданы. Теперь предстояло сосредоточиться на центральной проблеме всей новой европейской ситуации - на Германии.
Собственно, борьба за то, чтобы не допустить превращения Западной Германии (и уж тем более всей Германии) в военное ядро НАТО, главную опору Запада в его противостоянии Советскому Союзу и вошедшим в сферу его влияния европейским странам народной демократии, была продолжена Хрущевым сразу же после его прихода к руководству и проводилась непрерывно, параллельно с усилиями по решению австрийского и югославского вопросов, но особенно после того, как эти две задачи были решены. Работая в те годы в 3-м Европейском (германо-австрийском) отделе МИД, я воочию убедился и, можно сказать, ощущал каждодневно, сколько напряженного внимания и сил уделяло советское руководство (и, естественно, аппарат МИД) германским делам, сколько разрабатывалось все новых и новых идей, инициатив, предложений во имя достижения упомянутой цели. Теперь, оценивая в общем нашу германскую политику тех лет в ретроспективе, довольно ясно видишь, как сочетались в ней, то идя параллельно, то сменяя друг друга, два разных метода, два разных подхода. С одной стороны, упорное, терпеливое и настойчивое (я бы сказал, в молотовском стиле) проталкивание на разных уровнях и на разных форумах идеи нейтралитета Германии (или двух германских государств) в рамках общей системы европейской коллективной безопасности. С другой стороны (или наряду с этим), ведущие к той же цели, но чисто хрущевские по своей неожиданности новые инициативы и шаги: нетрадиционные решения, уступки, угрозы, откровенный и порой довольно грубый нажим. Очень интересно было наблюдать за этим разворотом событий и в какой-то мере в нем участвовать.
Но прежде чем перейти к упоминанию некоторых конкретных фактов, хочу со всей определенностью выразить твердое убеждение: какими бы поворотами ни изобиловала наша германская политика после совершившегося раскола Германии (и Европы) на два противостоящих друг другу лагеря, ни в период Хрущева, ни тем более в годы руководства Брежнева она никогда не преследовала агрессивных военных целей. Ее мотивы: страх перед наличием таких целей у Запада (может быть, и необоснованный, но понятный после только что пережитого нападения гитлеровской Германии), стремление максимально обеспечить безопасность СССР, укрепить его связи с приобретенными после войны союзниками и на этой основе добиться смягчения общей международной напряженности, заложить основы для нужного нам мирного сотрудничества со странами Запада.
Еще в январе 1954 года, когда процесс включения ФРГ в западный военный блок только разворачивался, СССР выступил на совещании министров иностранных дел четырех держав в Берлине с предложением заключить общеевропейский договор о коллективной безопасности в Европе, который обеспечил бы нейтралитет обоих германских государств и облегчил бы решение германской проблемы в целом. Запад отверг это, настаивая на сохранении Западной Германии под контролем своего военного блока.
Когда к маю 1955 года формальное включение ФРГ в НАТО стало фактом и в ответ был заключен Варшавский Договор (с участием ГДР), в июле 1955 года в Женеве собралось совещание СССР, США, Англии и Франции на высшем уровне. Советскую делегацию возглавляли Хрущев и Булганин, в нее входили Молотов и маршал Жуков. Со стороны Запада активнее всего действовали Эйзенхауэр, Даллес, Иден. Стали обсуждать, как быть дальше в условиях состоявшегося политического раскола Европы. СССР настойчиво требовал поэтапного создания системы общеевропейской безопасности, в рамках которой происходило бы сближение (а не отдаление) обоих германских государств. Запад и тут ответил отказом, считая, что объединенная Германия войдет в состав НАТО, а Советскому Союзу будут взамен предоставлены «гарантии безопасности». Дискуссия была острой, но безрезультатной, если не считать договоренности о возможных консультациях четырех министров иностранных дел с представителями ФРГ и ГДР.
Потом опять и снова совещались четыре министра - и все столь же бесплодно.
Требовались новые идеи. Над ними упорно работали наши «германисты». Но прежде всего было решено покончить с ненужной нам самоизоляцией от ФРГ как государства. В 1955 году Хрущев и Булганин пригласили Аденауэра посетить в сентябре Москву. После некоторых колебаний он явился в сопровождении группы ведущих министров. Переговоры, хотя и не «теплые», были корректными и закончились договоренностью об установлении дипломатических отношений. Это облегчало дальнейшие маневры в германском вопросе.
В 1956-1957 годах в недрах МИД под руководством занимавшегося германскими делами заместителя министра В. С. Семенова и нашего посла в ГДР Г. М. Пушкина разрабатывалась идея создания германской конфедерации в составе ФРГ и ГДР как шага на пути к укреплению европейского мира и воссоединения Германии, свободной от милитаризма и участия в военных блоках. Идея эта была одобрена руководством ГДР, и оно выступило с таким предложением от своего имени в июне 1957 года. На Западе (особенно в США) отнеслись к этой идее с определенным интересом ввиду явного тупика, в который зашел германский вопрос. Но Бонн категорически воспротивился, и Аденауэр навязал союзникам по НАТО свою волю.
К осени 1958 года было решено поднять вопрос о нормализации положения в Западном Берлине, который в условиях западной оккупации превратился в очаг интриг и провокаций, отравляющий атмосферу в Европе и причиняющий громадный материальный ущерб Г ДР. Многочисленные демарши и протесты как со стороны СССР, так и тем более ГДР никакого эффекта не имели. О выводе своих оккупационных контингентов из Берлина в рамках общеевропейской системы безопасности Запад и слышать не хотел. Требовался какой-то новый подход. И он появился.
Мне уже приходилось писать, что я был свидетелем того, как Хрущев впервые изложил свою новую идею относительно Западного Берлина. Громыко в сопровождении двух сотрудников приехал к Хрущеву в ЦК, чтобы зачитать заготовленный в МИД текст очередного демарша США, Англии и Франции по поводу Западного Берлина. Хрущев не стал слушать, предложил «выбросить бумагу в корзину» и тут же стал диктовать стенографистке свою идею относительно превращения Западного Берлина в вольный демилитаризованный город без всяких оккупационных войск и независимый как от ФРГ, так и от Г ДР. Явно довольный и самой этой идеей, и тем, что она исходит от него (кто уж ему ее подсказал, не знаю, может быть, Аджубей, но едва ли Никита Сергеевич «родил» ее самостоятельно), Хрущев вдруг хлопнул себя ладонью по колену и весело сказал: «Вот они там на Западе зашевелятся, вот скажут, Хрущев, сукин сын, еще «вольный город» выдумал!»
А идея была действительно логичной и по-своему даже подкупающей. СССР предлагал западным державам и обоим германским государствам обеспечить вольному городу общественный строй, который захочет его население, гарантировать свободные связи со всеми странами и экономическую жизнеспособность. И ГДР давала на это согласие, хотя Западный Берлин был расположен в центре ее территории. От самого Западного Берлина требовалось только одно - не допускать враждебной деятельности с его территории против других государств. Но Бонну, конечно, не хотелось лишаться возможности фактического поглощения Западного Берлина, а США, Англии и Франции - своих оккупационных «прав» в центре ГДР.
Борьба продолжалась с неослабевающей силой. В январе 1959 года СССР выступил с развернутым проектом мирного договора с Германией на новой основе: с участием ФРГ и ГДР или их конфедерации, а также вольного города Западного Берлина. За немцами признавалось право иметь свои необходимые для обороны национальные армии (но без ядерного оружия), признавалось и право немецкого народа на воссоединение страны на пути сближения обоих германских государств. Исключалось их участие в военных блоках.
Для обсуждения этого проекта СССР предложил созвать мирную конференцию с участием обоих германских государств. Советские предложения нашли сильный отклик среди общественности Запада. А чтобы подкрепить предложенный компромисс дополнительным нажимом, с советской стороны вскоре же было заявлено, что в случае отказа Запада Советский Союз сам заключит мирный договор с ГДР и тем самым положит конец оккупационному режиму в Западном Берлине.
Под этим двойным давлением Москвы западные политики явно заколебались. Даллес, в частности, выступил с рядом заявлений о том, что нельзя больше не считаться с фактом существования двух германских государств. Для «отца» НАТО и одного из главных вдохновителей «холодной войны» это был большой прогресс.
В итоге последовавших дипломатических контактов договорились о важном шаге: в июне - июле, а затем в июле - августе 1959 года в Женеве состоялось совещание по германскому вопросу министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции с участием министра иностранных дел ГДР и министра (а затем специального представителя) ФРГ.
Атмосфера дискуссий была теперь уже иной - более корректной, уважительной и даже в чем-то конструктивной. Чувствовалось, что осознание необходимости так или иначе решить германскую проблему назревает. Но укоренившиеся традиции беспрерывного соперничества и противостояния, давно уже вытеснившие союзнический дух времен войны, давали себя знать не только в крупных политических вопросах, но и в ритуальных дипломатических мелочах, мешая серьезной работе. Помню, например, что на женевском совещании министров не один день был потрачен на споры о том, где и как сидеть в зале заседаний делегациям, представлявшим ГДР и ФРГ. Запад, конечно, и слышать не хотел, чтобы немцы (ГДР прежде всего) сидели «на равных» с остальными за общим круглым столом. Когда было решено, что немцы сядут по бокам за два приставных стола, то началась тяжба по поводу того, на каком расстоянии от главного, круглого, будут эти два стола (вплотную Запад не желал). Сошлись, помнится, на том, что приставные столы будут отстоять от главного на расстоянии, равном... толщине шести положенных рядом карандашей... И этим занимались государственные деятели, которым надлежало решать судьбы европейского мира! Или еще одна анекдотическая ситуация, родившаяся в ходе того же многонедельного совещания. Представители западных держав, упорно не желавшие в ту пору признавать ГДР как независимое государство, именовали ее «советской оккупационной зоной», а если и употребляли в переговорах для краткости термин ГДР, то обязательно с прибавлением слов «так называемая». Среди западных делегатов ходила шутка, что кто-то из их среды, говоря о присутствовавшем министре иностранных дел ГДР докторе JL Больце, следуя привычному обороту, назвал его «так называемый доктор Больц». Это, конечно, была не просто шутка, а своего рода самоирония по поводу закостенелых позиций Запада.
Кое о чем в Женеве удалось договориться, но не по основным вопросам: соглашаться на неучастие немцев в военных блоках и покончить с оккупацией Западного Берлина натовцы не желали. Главное, пожалуй, состояло в том, что женевское совещание министров как бы проложило путь к совещанию четырех великих держав на высшем уровне по германским делам. Но прежде чем было согласовано проведение этого совещания в Париже 16 мая 1960 г., Н. С. Хрущеву пришлось немало поработать «индивидуально» с лидерами западных держав. С премьером Англии Макмилланом еще весной 1959 года в Москве было согласовано, что необходимы безотлагательные переговоры по германскому мирному договору и Западному Берлину. А вот к Эйзенхауэру в Вашингтон Хрущев направился осенью (совместив это с выступлением в ООН по разоруженческим проблемам). В ходе длительных бесед, проходивших, как свидетельствуют присутствовавшие, в весьма дружественном духе, Эйзенхауэр признал, что положение в Западном Берлине ненормальное, надо искать скорейший выход, тем более что быстрое воссоединение Германии маловероятно.
В марте 1960 года Хрущев ведет переговоры с де Голлем в ходе официального визита во Францию. Французский президент вновь высказывается за нерушимость сложившихся в итоге войны границ Германии и заявляет Хрущеву, что между Францией и СССР нет непреодолимых противоречий по германскому вопросу.
Итак, советская дипломатия и руководство СССР проделали для решения германского вопроса громадную и многоплановую работу. Все было подготовлено неплохо. Совещание «четырех великих» (бытовавший тогда в публицистике термин) могло стать важной вехой в урегулировании всего комплекса проблем, связанных с
Германией, и в оздоровлении отношений между Востоком и Западом в целом, а значит, и укреплении всеобщего мира. Вся наша делегация (а она была большой - с Хрущевым направились Громыко, министр обороны Малиновский, большое число советников, экспертов и пр., среди них и автор этих строк) летела в Париж в приподнятом настроении, в предчувствии важных событий.
И важные события последовали, только совсем другого рода. Уже после того, как все главные участники встречи прибыли в столицу Франции, Хрущев неожиданно сорвал, можно даже сказать - взорвал совещание, использовав для этого состоявшийся еще 1 мая известный разведывательный полет американского самолета У-2, сбитого, к великому конфузу для американцев и лично для Эйзенхауэра, нашей ракетой «земля - воздух». В Париже Хрущев потребовал, чтобы Эйзенхауэр принес ему извинения и признал свою ответственность за полет, а иначе он, Хрущев, с американским президентом встречаться не будет и в совещании участия не примет. Эйзенхауэр извиняться отказался, и все попытки Макмиллана и де Голля, поочередно посещавших поссорившихся лидеров, уговорить их все же собраться и начать работу успеха не имели. Совещание, на которое возлагалось столько надежд, было сорвано.
Вместо этого Хрущев перед отлетом в Москву собрал в парижском Пале-Шайо большую пресс-конференцию и произнес перед несколькими сотнями представителей мировой прессы резкую антиамериканскую речь, а затем в таком же духе отвечал на их вопросы. Когда в конце длинного зала, где проходила пресс-конференция, среди явно враждебно настроенных в отношении советского премьера журналистов (скорее всего, западногерманских) раздался свист, Хрущев вскочил со своего места, побагровел и, стукнув кулаком по столу, закричал: «Я знаю, кто это там свистит! Это те, кого мы в 1943 году не успели закопать под Сталинградом на полтора метра в землю». И вдруг, как при переключении электрической лампочки, разъяренное лицо его осветилось добродушной улыбкой, и, обращаясь к своим соседям по столу - Громыко и Малиновскому, он довольным тоном произнес: «Люблю воевать с врагами рабочего класса!»
Так закончилась, не начавшись, в мае 1960 года парижская встреча «четырех великих» по германскому вопросу. А Хрущев, вернувшись в свою резиденцию в совпосольстве, был за обедом в хорошем настроении и предложил всем нам, участникам обеда, пройти в садик при посольстве и вместе с ним сфотографироваться. После этого премьер вылетел в Москву, а Громыко был немедленно направлен в Нью-Йорк, чтобы изложить нашу жалобу в ООН на шпионские действия американцев. По пути в самолете наша небольшая группа мидовцев, сопровождавшая министра, сочиняла на скорую руку «обвинительную речь» для Совета Безопасности. У Андрея Андреевича большого энтузиазма в отношении предстоящей миссии мы не заметили.
В целом, если говорить откровенно, сложилось такое впечатление, что вся эта история со срывом парижской встречи была заранее продуманным Хрущевым мероприятием. Только зачем? Понять трудно. Может быть, он рассчитывал дополнительным нажимом добиться от Запада еще каких-то уступок в немецких делах? Во всяком случае, такого не получилось. Скорее наоборот.
Тринадцатью годами позже описываемых событий, в период переговоров американцев с Брежневым по Ближнему Востоку, у меня был в Кремле короткий разговор с Киссинджером, во время которого мы вспомнили майские события 1960 года в Париже. Киссинджер тогда сказал: «А знаете ли вы, что все, чего вы добились своими соглашениями с ФРГ и Западом в 1970-1971 годах (признание ГДР, признание немецких границ, берлинское урегулирование;- Авт.), вы могли иметь десятью годами ранее - в 1960 году. Я читал директивы, утвержденные для нашей делегации в Париж, и там предусматривалась возможность подобных наших уступок по всем этим вопросам».
Если это правда, значит, мы имеем еще одно разительное доказательство того, какую роковую роль могут играть неконтролируемые эмоции и непродуманные экспромты во внешней политике.
Наши дела с американцами покатились вниз, общая обстановка обострилась. Намечавшийся было на лето 1960 года официальный визит Эйзенхауэра в Советский Союз, естественно, не состоялся.
Пришедший в январе 1961 года в Белый дом президент Джон Кеннеди фактически начал свою деятельность с того, что содействовал организации вооруженного вторжения кубинских контрреволюционеров на остров Свободы (пресловутый «залив Кочинос», апрель 1961 г.).
А когда после провала этой авантюры Кеннеди по существу предпринял попытку наладить отношения с Хрущевым во время встречи с ним в Вене в июне того же 1961 года, из этого тоже ничего не вышло. Кеннеди, с его точки зрения, был уступчив: он признал авантюру против Кубы «ошибкой» и предложил Хрущеву что-то вроде общей договоренности между США и СССР о «мирном сосуществовании» при невмешательстве в политику, проводимую в пределах сферы влияния одного из этих государств. Восприняв это, очевидно, прежде всего как требование к СССР «не вмешиваться» в дела Кубы, Хрущев ответил американскому президенту целой лекцией о национально-освободительном движении, мешать которому никто и нигде не имеет права.
И снова началось обострение. Американцы значительно увеличили численность своих войск и авиации в Западной Германии, была увеличена и численность армии ФРГ, нарастала военная истерия.
СССР и его союзники реагировали резко и немедленно. Молниеносно, за один-два дня (к 13 августа), была воздвигнута солидная бетонная стена, опоясавшая всю границу между Восточным и Западным Берлином. Когда американцы через несколько дней решили вывести к проходам в этой стене свои тяжелые танки, они встретили по другую сторону проходов не менее тяжелые и не менее грозные советские танки. И тут же Советский Союз объявил, что возобновляет давно уже не проводившиеся им испытания ядерного оружия, причем новых, более совершенных типов. Международная атмосфера угрожающе накалилась.
Это бьыл еще один случай, когда обе стороны, не имея в действительности намерений совершать военную агрессию, попытались попугать друг друга и на самом деле напугали.
Разумеется, пресловутая Берлинская стена - это физическое доказательство оборонительных, отнюдь не наступательных, намерений СССР и ГДР. Но все остальное шло уже как цепная реакция, пока не наступил момент отрезвления. Американцы отвели свои танки, Вашингтон дал понять, что готов примириться с существованием второго германского государства и на этой основе говорить с СССР и другими соцстранами (заявление специального уполномоченного президента США генерала Клея, прибывшего в Западный Берлин в конце сентября). Несмотря на возмущенные протесты Бонна (и прежде всего лично Аденауэра), снова началась довольно продолжительная серия советско-американских переговоров по германским делам. Они проходили начиная с осени 1961 года и на протяжении 1962-1963 годов во время многочисленных встреч в Нью-Йорке, Москве, Вашингтоне с участием министров иностранных дел и послов обеих стран, а также президента Кеннеди. Даже карибский кризис 1962 года не прервал этого процесса. Было достигнуто определенное взаимопонимание по ряду вопросов (границы, суверенитет ГДР и др.). Споткнулись, однако, снова на Западном Берлине, хотя и тут СССР предложил компромисс: сохранить временно часть иностранных войск в этом городе, но под флагом ООН. Положение, таким образом, осталось неопределенным.
Тогда было решено придать импульс германским делам с другой стороны: 12 июня 1964 г. во время визита Вальтера Ульбрихта в СССР между Советским Союзом и ГДР был подписан Договор о дружбе, взаимной помощи и сотрудничестве. Он подтвердил нерушимость границ ГДР и вместе с тем подчеркнул сохраняющуюся актуальность германского мирного урегулирования с участием западных держав. На Западе договор был воспринят в общем спокойно: вся предыдущая работа, проделанная советской дипломатией в связи с германскими делами, подготовила для этого благоприятную почву.
Договор о дружбе, взаимной помощи и сотрудничестве с ГДР был последним актом советского правительства в германских делах, совершенным под руководством Н. С. Хрущева. Дальнейшее легло уже на плечи Л. И. Брежнева. И если говорить совершенно объективно, то справился Брежнев с этой задачей (разумеется, в тесном сотрудничестве с Громыко) совсем не плохо, во многом даже лучше, чем это удалось Хрущеву. Достаточно упомянуть здесь такие несомненные достижения советской внешней политики на германском направлении, как заключение Московского договора между СССР и ФРГ 12 августа 1970 г. (за которым последовали договоры Бонна с Польшей, ГДР и Чехословакией), четырехстороннее Соглашение по проблемам Западного Берлина от 3 сентября 1971 г. и, наконец, Заключительный акт Общеевропейского совещания в Хельсинки от 1 августа 1975 г.
