Как решались государственные и церковные дела в России, которую мы потеряли
Из Воспоминаний Степана Петровича Белецкого, царского чиновника.
…приближалась сессия Государственной Думы, а думская агентура, сведения от Родзянко и других депутатов предсказывали неизбежность выступлений по поводу Распутина при обсуждении сметы министерства внутренних дел.
К тому же наш план сделать кн. Андронникова единственным посредником для сношений с нами Распутина по его делам и ходатайствам не удался... Мы увеличили поэтому сумму наших выдач Распутину, и мне пришлось, кроме ежемесячной выдачи в 1500 р., давать ему разновременно по 3 т. р. (тайно от кн. Андронникова)…
Все вышеизложенное побудило нас серьезно приняться за проведение ряда широких мер, не жалея, по приказанию А. Н. Хвостова, денег из секретного фонда, ибо с именем Распутина связывалось антидинастическое движение в стране, - ряда широких мер, чтобы предупредить проникновение в общество сведений и фактов из жизни Распутина, повлиять на Распутина в смысле большей разборчивости его в знакомствах, развить ради того же тесную кружковую жизнь около Распутина при помощи расположенных к нему лиц, особенно дам, не проводивших через него своих дел (а таких было очень мало), бороться с разного рода влияниями на него и т. п.
По докладе об этом А. А. Вырубовой она согласилась с нашими планами и просила нас отдалить от Распутина лиц, имеющих на него дурное влияние, хотя она по опыту хорошо знала, как трудно было, а иногда бесполезно пытаться влиять на Распутина в хорошую сторону, так как эти попытки только его озлобляли.
О наших мероприятиях, отнюдь не опорачивая Распутина, а, наоборот, защищая его и указывая лишь на обстановку времени и дурные извне влияния, А. Н. Хвостов доложил и государю, получив и его согласие, и благодарность.
[Читать далее]Помимо всего, политическая жизнь того времени и наши служебные обязанности требовали от нас слишком много времени, - и мы решили, что лучше всего было бы удалить Распутина на некоторое время из Петрограда, хотя бы для путешествия по монастырям, и затянуть это путешествие на возможно долгий срок, с тем, чтобы к моменту открытия Государственной Думы Распутина в столице не было. Во время моего директорства, после речи А. И. Гучкова в Государственной Думе о Распутине, такой план удаления его из Петрограда удался, и Распутин, хотя неохотно, но сознательно подчинился и уехал.
Удалением Распутина из Петрограда мы имели в виду создать себе возможность спокойно работать, но главным образом, заставить общество забыть о Распутине. В думскую среду мы предполагали провести слухи о том, что нам удалось ослабить влияние Распутина в сферах настолько, что Распутин уехал не к себе домой, как обычно делал, а по монастырям, чтобы таким смирением восстановить подорванное к себе у высоких особ доверие; мы хотели убедить влиятельных депутатов Думы и ее председателя не мешать нам в нашей дальнейшей в этом направлении работе своими выступлениями против Распутина: такие выступления, в силу особого склада характера августейших особ, усиливали только положение Распутина…
С поездкой Распутина к себе домой были связаны многие важные дела. Еп. Варнава, еще до приезда Распутина, взял с А. Н. Хвостова и меня слово назначить тобольским губернатором, вместо бывшего тогда на этом посту Станкевича, вице-губернатора Гаврилова, своего друга, что нами и было обещано. Но Распутин по приезде категорически заявил, что Станкевича надо удалить, а на его место назначить «своего человека», который защищал бы его, Распутина, а не предавал. Дело в том, что Распутин, в последние дни министерства Маклакова, едучи на пароходе с Мартемианом, в пьяном виде наскандалил на пароходе, где, после пьянства и плясок с новобранцами, избил лакея, за что и был высажен капитаном парохода на берег, о чем был составлен полицией протокол. Полиция, однако, протокола по подсудности не направила, имея предписание считаться с личностью Распутина и затушевывать подобные факты поведения его, и отослала этот протокол губернатору Станкевичу, который, не имея директив в отношении Распутина от министра внутренних дел кн. Щербатова, личным письмом «в собственные руки» препроводил ему всю переписку по делу в копии. Кн. Щербатов отправил переписку министру юстиции А. А. Хвостову, а последний вернул ее князю, указав, что подобные дела не подлежат разрешению министерства юстиции, так как в законе указана подсудность подобного рода дел. Кн. Щербатов осведомил об этой переписке и председателя совета министров И. Л. Горемыкина. Об этом проникли слухи и в думские сферы. И в таком виде переписка поступила в наследство к новому министру внутренних дел - А. Н. Хвостову. Дело же должно было разбираться в волостном суде, так как потерпевший лакей отказался от примирения. Это обстоятельство сильно беспокоило А. А. Вырубову и Распутина, который отрицал правдивость протокола, хотя Мартемиан в беседе со мной подтвердил справедливость всех деталей скандала. Распутин же успел по-своему изложить все происшествие и в высоких сферах, так что возобновление дела его очень тревожило. Мы понимали, что необходимо как-нибудь уладить этот инцидент и отстрочить по крайней мере процесс, чтобы он не совпал с думской сессией, иначе при огласке дело вызвало бы неудовольствие и А. А. Вырубовой, и августейших особ.
Так как Распутин настаивал на удалении Станкевича, то мы его вызвали телеграммой в Петроград, предписав привезти подлинное дело, касавшееся Распутина. Станкевич привез, однако, и второе дело о Распутине по обвинению его в неуважительном отзыве в пьяном виде об императрице и августейших дочерях. Дознание поэтому делу велось жандармским управлением и, по требованию Станкевича, было переслано ему. Об этом дознании не знали еще ни Вырубова, ни Распутии, и, таким образом, у меня явился хороший козырь в отстаивании Станкевича, которого я считал необходимым и полезным оставить на службе в качестве губернатора с переводом в лучшую, земскую губернию…
А. Н. Хвостов заявил Распутину, что все расходы по его поездке будут оплачены и соответствующие суммы выданы игумену Мартемиану. В беседе со мной, затем последовавшей, А. Н. Хвостов сказал мне, что верит в удачу поездки Распутина, потому что знает Мартемиана и потому что в Вологде и в губернии у него есть много преданных ему лиц, которые окружат тесным кольцом Распутина и надолго его задержат путем спаивания; особенные надежды в этом отношении он возлагал на вологодского исправника, друга Мартемиана. В денежном отношении решено было не скупиться и предложить Мартемиану не стесняться в средствах, в особенности на вино... Игумен Мартемпан ставил, однако, условием своего участия в поездке с Распутиным возведение его, Мартемиана, в сан архимандрита. Поэтому я, по просьбе А. И. Хвостова, ввиду согласия еп. Варнавы войти с соответствующим представлением в синод, заехал на другой день к Волжину и отвез ему послужной список Мартемиана, прося Волжина о содействии, на что последний, в особенности узнав о предполагаемом отъезде Распутина, охотно согласился.
Мы удовлетворили также все просьбы еп. Варнавы и устроили ему собственную квартиру, выдав для этой цели денег на обстановку и ежемесячное пособие его сестре, и, кроме того, выдали епископу и пособие. На другой день деньги на поездку Мартемиану были выданы. Кроме того, я передал Распутину на личные расходы 5 т. р. и на примирение с побитым им лакеем еще 3 т. р. После этой передачи я сообщил Распутину о втором о нем деле по поводу оскорбления им высочайших особ и отметил в этом инциденте тактичную роль Станкевича, с которым рекомендовал не ссориться. Это второе дело сильно поразило Распутина, очевидно, боявшегося, что о нем узнает государь. Распутин переменил свой тон и манеру обращения, стал доказывать полную свою невиновность и успокоился тогда лишь, когда я сообщил ему, что об этом деле решительно никто не знает, кроме меня и А. Н. Хвостова, не знает даже кн. Андронников… Весь этот образ действий я объяснил Распутину сердечным к нему отношением с нашей стороны. Мы расцеловались, и когда я после этого заговорил о Станкевиче, то Распутин уже заявил, что он зла ему не желает, но что в Тобольск требует назначения «своего человека», а именно председателя пермской казенной палаты Ордовского-Танеевского. Вопрос о Станкевиче был улажен. А. А. Вырубова согласилась на перевод его губернатором в Самару, и соответствующий об этом доклад был сделан А. Н. Хвостовым царю и не встретил возражений.
Что касается кандидатуры Ордовского-Танеевского, то, как оказалось из дальнейшей беседы с Распутиным, она была предрешена. Пермский управляющий казенной палатой был в отличных отношениях с Распутиным, воздавал ему почесть при проезде его через Пермь, когда Ордовский-Танеевский исправлял там должность губернатора, и о переводе его в Тобольск губернатором Распутин уже условился с А. А. Вырубовой, и государыня уже одобрила этот план. А. А. Вырубова была также весьма довольна нашим планом покончить первое пароходное дело Распутина примирением с лакеем, для чего я выдал Распутину 3 т. р.; и еще более довольна тем, что я передал ей в подлиннике второе дело о Распутине (оскорбление высочайших особ), чем оно и было ликвидировано. Но когда я заговорил о поездке Распутина, то Вырубова, не возражая ни слова, быстро перевела разговор на другую тему. Распутин же все оттягивал под разными предлогами свой отъезд, поджидая, между прочим, Ордовского-Танеевского, а когда тот приехал, и А. Н. Хвостов провел доклад об его назначении у государя, то положение сразу изменилось.
Распутин определенно заявил, что он никуда по монастырям не поедет, и свой отказ выразил в такой категорической форме, что возражать, из опасения вызвать только его гнев, уже никто не решался. В виду этого я поручил Ордовскому-Танеевскому, по приезде его в Тобольск, ликвидировать дело с лакеем, о чем его просил и сам Распутин, но 3 т. р. он не дал ему для передачи лакею... Я предложил Ордовскому-Танеевскому для ликвидации дела не стесняться расходами.
Почему Распутин не поехал? Мне казалось, что его путешествие по монастырям теперь теряло свой смысл, так как все тобольские инциденты были улажены, а, с другой стороны, ему казались подозрительными наши настойчивые убеждения его в необходимости поездки. Религиозная же цель поездки никакого веса ни в глазах, ни в сердце Распутина не имела...
Но впоследствии, после моей отставки, в 1916 году, когда Распутин стал относиться ко мне доверчивее, я его спрашивал о причинах его отказа от поездки по монастырям. И Распутин откровенно мне сказал, что он и не предполагал выезжать, и что А. А. Вырубова была также против этой поездки. Не устраивала эта поездка и Мартемиана... Играл же свою роль Распутин потому, что хотел выяснить, к чему же все наши настояния клонятся...
Все вопросы, тесно связанные с церковной жизнью и назначениями, как по обер-прокурорскому надзору, так и в составе высшей духовной иерархии, не только интересовали Распутина, но близко его задевали, так как в этой области он считал себя не только компетентным, но и как бы непогрешимым. Поэтому при всяком видном назначении или в мероприятиях в сфере духовных интересов церкви он играл, особенно в последнее время, доминирующую роль. С ним считались многие, в том числе видные иерархи церкви, не говоря уже о средних духовных слоях, искавших, по человеческой слабости, мощной поддержки у него. И наоборот, ко всему тому, что происходило помимо Распутина и его желаний, он относился нервно и неблагожелательно. Это задевало его самолюбие, и Распутин искал тех или других слабых сторон данного лица, чтобы оттенить их в высоких сферах, как крупную ошибку при назначении, происшедшую потому, что его не послушали или с ним не посоветовались. Этим объясняется, почему зачастую предположения синода по некоторым вопросам или проектам назначений, представляемые через обер-прокурора, не разрешались немедленно при докладах, а оставлялись царем и возвращались с резолюциями, дававшими иные указания.
После ухода Самарина и в связи с делом еп. Варнавы предстояло обновление состава синода.
Мы предупредили Волжина об отношении к подобного рода вопросам со стороны Распутина и рекомендовали, предварительно всеподданнейшего доклада, хорошо узнать, нет ли в составе представляемых лиц таких, к которым Распутин относится неблагоприятно. Что касается нашего участия в деле составления списка присутствующих в синоде, то А. Н. Хвостов рекомендовал архиепископа тверского, а я - епископа могилевского Константина (противника Распутина). С этими кандидатурами согласилась и Вырубова, записавшая эти имена себе на память. Когда мы заговорили по этому вопросу на одном из обедов с Распутиным, то он согласился с нашими кандидатурами, но прибавил категорически, что необходимо вызвать с Кавказа экзарха Питирима, так как он «свой человек» и Варнаву защитит.
Ни я, ни Хвостов Питирима не знали, но у обер-прокурора Волжина имелись, как оказалось, секретные сведения о нем, касавшиеся его отношений к своему секретарю Осипенко. Эти секретные сведения Волжин доложил царю, когда Николай II повелел Волжину вычеркнуть из списка епископа могилевского Константина и вместо него поместить Питирима. Царь ответил, что он впервые слышит об этом, список оставил у себя, а затем вернул его с пометкой о вызове преосвященного Питирима. Оказалось, что Вырубова уже давно знала Питирима, что у него были давнишние связи со двором и что, наконец, кандидатуру его провел Распутин.
…
…характерная особенность государыни, - отождествлять личное к ней отношение с отношениями ко всей августейшей семье, - заставляла нас серьезно считаться при проведении всех наших дел и проектов, а также и при различных докладах Вырубовой. Относительно этих докладов приходилось во все посвящать Распутина, который подозрительно относился к влияниям на Вырубову вне своего участия и всегда проверял, правильно ли ему был передан доклад Вырубовой. Он придавал большое значение своей осведомленности, чтобы при свиданиях с государем, которым он придавал большое значение, обнаруживать знание и интерес к вопросам государственного порядка…
…
Распутин понимал хорошо, насколько для него лично важно парализовать влияние великих князей на государя. Поддерживая настроение императрицы и государя против тех высочайших особ, которые шли против него, Распутин в тех случаях, когда видел возможность заручиться хоть каким-нибудь поводом завязать с каким-нибудь двором августейших особ связи, старался проявить к тому свой живой интерес. …вел. кн. Павел Александрович был в опале из за своего морганатического брака. Отношение со стороны императрицы к его супруге было исключительно отрицательным, и последняя поэтому обратилась за содействием к Распутину. Распутин обрадовался случаю и со свойственной ему настойчивостью добился того, что императрица переменила свое отношение к жене Павла Александровича: опала была снята, брак великого князя был признан, его жене был дан титул светлейшей княгини Палей, а великий князь был привлечен к активной деятельности... Однако Распутин и поддерживавшие его лица не простили княгине Палей перемену ее отношений к Распутину, и результатом ее разрыва с ним явилось охлаждение к великому князю Павлу Александровичу и опала княгини Палей со стороны императрицы.
Тем же надо объяснить и последовавшее в последнее время охлаждение царской семьи к великому князю Михаилу Александровичу. Снятие с него опалы, признание его брака с дарованием его супруге титула графини Брасовой, назначение командиром дикой дивизии, его посещение Кавказа и оказанный ему прием, успехи этой дивизии, все это невольно выдвигало личность вел. кн. и служило причиной частого упоминания его имени. Распутин все время поддерживал в императрице опасность популярности Михаила Александровича в армии и народе. Когда вел. кн. Михаил Александрович, после недолгого пребывания на театре военных действий, вернулся с супругой в Гатчину, то императрица обратила внимание на его личную жизнь и, в особенности, на его появление запросто с женою в общих залах петроградских ресторанов «Астории» и «Медведя» и на круг его знакомств и родственных связей его супруги. Вследствие этого Вырубова поручила нам сообщать ей для доклада императрице все сведения о Михаиле Александровиче. Нам было поручено возможно подробнее осветить его жизнь, так как императрица и Вырубова видели в замкнутой жизни семьи великого князя в Гатчине, в его знакомствах и в особенности во влиянии его жены, обладавшей сильным характером и большим честолюбием, - указания на возможность тайных династических притязаний. Однако, мои данные не дали никаких для этого материалов.
За тот же свой служебный период я заметил огромное влияние Распутина на возраставшее в ту пору охлаждение государыни к своей августейшей сестре Елизавете Федоровне. Со слов Распутина я знал, что приезды Елизаветы Федоровны, в особенности, если они совпадали с пребыванием государя в Царском Селе, сильно нервировали императрицу. При этом Распутин прибавлял, что Елизавета Федоровна постоянно поднимает вопрос об удалении его, Распутина, от близости к августейшей семье, чем, по словам Распутина, она добьется только того, что ее совсем не будут принимать.
…
Государь после речи А. И. Гучкова в Государственной Думе о влияниях Распутина заглушил в себе, считаясь с государственными соображениями, личное чувство обиды и не пошел навстречу сильному напору на него разных влияний, желавших использовать этот момент личных чувств государя в своих домогательствах об упразднении Государственной Думы. Но зато государыня с этого момента резко изменила свое отношение к ней и всецело перешла в этом вопросе на точку зрения правых групп. Она прислушивалась к их голосу, в особенности идущему из провинции и зачастую отвечавшему правительственным директивам. Старалась приблизить к государю тех влиятельных сановников, которые могли бы содействовать изменению его взглядов на Государственную Думу, нервно относилась ко всеподданнейшим личным докладам председателя Государственной Думы, в особенности, если темою доклада служили вопросы, которым она придавала личное значение.
…
В нашу задачу входило также примирить государыню с необходимостью, в интересах армии и страны, прохождения бюджета в предстоящей сессии Государственной Думы, а также принять все меры к сближению с председателем Государственной Думы и влиятельными ее депутатами. Подготовив такую обстановку, мы предполагали, переговорив с генералом Алексеевым и убедив Воейкова, - осветить именно в этом направлении вопрос о Думе при личном докладе государю.
Центральную роль в осуществлении этого плана взял на себя Хвостов, а я, подготовляя ему обстановку, должен был влиять на Вырубову и на Распутина. По моему совету, А. Н. Хвостов сделал визиты влиятельным правым Государственного Совета и вошел в кружок Штюрмера, находившийся в полном согласии с Горемыкиным и придворными сферами. Я лично просил Штюрмера оказать Хвостову содействие, обещая ему перевод его старшего сына в Петроград, а затем и назначение его вице-губернатором в одну из отдаленных губерний. Равным образом, я постарался обеспечить Хвостову хорошее отношение к нему сенатора А. А. Римского-Корсакова и его монархического кружка. Кроме того, я устроил ряд обедов для правых членов Государственного Совета и влиятельных правых Государственной Думы, а также некоторых сенаторов для закрепления более тесного единения их с Хвостовым. Что касается монархических организаций, то вели переговоры с их представителями как Хвостов, так и я.
В отношении же Государственной Думы мною было значительно усилено, - путем дополнительного, по три тысячи рублей в месяц, ассигнования полковнику Бертхольду из секретного фонда, - агентурное освещение всех фракционных и советских заседаний Государственной Думы, а также кулуарных разговоров и ложи журналистов. Кроме того, секретно от Куманина было установлено проверочное наблюдение сообщаемых им председателю совета министров того же порядка сведений. Кроме того, все то, что мне сообщал А. Д. Протопопов или члены Государственной Думы Марков, Замысловский, Алексеев и Дерюгин при получении у меня субсидии, и все другие сведения о Думе я докладывал Хвостову при личных, почти ежедневных свиданиях. Что касается Хвостова, то он широко использовал князя Волконского, имевшего в Государственной Думе большое значение и большой круг знакомств, - как для парализования нежелательных для нас течений, слухов и разговоров, так и для передачи тех сведений, которые могли бы успокоительно подействовать на депутатов, особенно в вопросе своевременного открытия сессии и отношения государя к работам Думы. Вместе с тем, Хвостов, кроме инструктирования указанных выше правых депутатов, в особенности Барача, предпринял, как он мне говорил, меры к сближению с националистами и октябристами (насколько они были удачны, не знаю) и сблизился с членом Государственной Думы П. Н. Крупенским, которому я, по поручению Хвостова, переданному мне в присутствии Крупенского, выдал 20 тысяч рублей якобы для устройства потребительной при Государственной Думе лавки. При сем по уходе Крупенского Хвостов, смеясь, мне заявил, что эта ассигновка имеет своим назначением привлечение Крупенского к освещению настроения Государственной Думы.
…
Зная со слов Протопопова, сообщавшего мне сведения о настроениях Родзянко и о совете старейшин, насколько был обижен Родзянко пожалованием ему по случаю трехсотлетия юбилея дома Романовых ордена Владимира З-ей степени в очередном, как рядовому чиновнику, порядке, тогда как министры получили награды в исключительном порядке, я высказал мысль о пожаловании Родзянке к предстоящему 6-го декабря вне правил ордена св. Станислава 1-ой степени, что покажет Родзянко знак милостивого отношения государя к нему и его заслугам…
…
Архиепископ иркутский Иннокентий был удален со своего поста ввиду того, что в департамент полиции попала перлюстрированная военной цензурой его переписка с одной из игумений монастыря, в которой, кроме чисто интимных излияний, был высказан ряд горьких мыслей по поводу губительно отражающегося на всем ходе церковного управления, развращающего высшую иерархию влияния Распутина и отношений к нему высоких особ. Я ознакомил Вырубову с этой перепиской и по ее указаниям передал копию обер-прокурору Волжину и митрополиту Питириму. После указа об удалении епископа были приняты меры к тому, чтобы его прощание с паствой, в которой он был популярен, не сопровождалось демонстрациями.
…приближалась сессия Государственной Думы, а думская агентура, сведения от Родзянко и других депутатов предсказывали неизбежность выступлений по поводу Распутина при обсуждении сметы министерства внутренних дел.
К тому же наш план сделать кн. Андронникова единственным посредником для сношений с нами Распутина по его делам и ходатайствам не удался... Мы увеличили поэтому сумму наших выдач Распутину, и мне пришлось, кроме ежемесячной выдачи в 1500 р., давать ему разновременно по 3 т. р. (тайно от кн. Андронникова)…
Все вышеизложенное побудило нас серьезно приняться за проведение ряда широких мер, не жалея, по приказанию А. Н. Хвостова, денег из секретного фонда, ибо с именем Распутина связывалось антидинастическое движение в стране, - ряда широких мер, чтобы предупредить проникновение в общество сведений и фактов из жизни Распутина, повлиять на Распутина в смысле большей разборчивости его в знакомствах, развить ради того же тесную кружковую жизнь около Распутина при помощи расположенных к нему лиц, особенно дам, не проводивших через него своих дел (а таких было очень мало), бороться с разного рода влияниями на него и т. п.
По докладе об этом А. А. Вырубовой она согласилась с нашими планами и просила нас отдалить от Распутина лиц, имеющих на него дурное влияние, хотя она по опыту хорошо знала, как трудно было, а иногда бесполезно пытаться влиять на Распутина в хорошую сторону, так как эти попытки только его озлобляли.
О наших мероприятиях, отнюдь не опорачивая Распутина, а, наоборот, защищая его и указывая лишь на обстановку времени и дурные извне влияния, А. Н. Хвостов доложил и государю, получив и его согласие, и благодарность.
[Читать далее]Помимо всего, политическая жизнь того времени и наши служебные обязанности требовали от нас слишком много времени, - и мы решили, что лучше всего было бы удалить Распутина на некоторое время из Петрограда, хотя бы для путешествия по монастырям, и затянуть это путешествие на возможно долгий срок, с тем, чтобы к моменту открытия Государственной Думы Распутина в столице не было. Во время моего директорства, после речи А. И. Гучкова в Государственной Думе о Распутине, такой план удаления его из Петрограда удался, и Распутин, хотя неохотно, но сознательно подчинился и уехал.
Удалением Распутина из Петрограда мы имели в виду создать себе возможность спокойно работать, но главным образом, заставить общество забыть о Распутине. В думскую среду мы предполагали провести слухи о том, что нам удалось ослабить влияние Распутина в сферах настолько, что Распутин уехал не к себе домой, как обычно делал, а по монастырям, чтобы таким смирением восстановить подорванное к себе у высоких особ доверие; мы хотели убедить влиятельных депутатов Думы и ее председателя не мешать нам в нашей дальнейшей в этом направлении работе своими выступлениями против Распутина: такие выступления, в силу особого склада характера августейших особ, усиливали только положение Распутина…
С поездкой Распутина к себе домой были связаны многие важные дела. Еп. Варнава, еще до приезда Распутина, взял с А. Н. Хвостова и меня слово назначить тобольским губернатором, вместо бывшего тогда на этом посту Станкевича, вице-губернатора Гаврилова, своего друга, что нами и было обещано. Но Распутин по приезде категорически заявил, что Станкевича надо удалить, а на его место назначить «своего человека», который защищал бы его, Распутина, а не предавал. Дело в том, что Распутин, в последние дни министерства Маклакова, едучи на пароходе с Мартемианом, в пьяном виде наскандалил на пароходе, где, после пьянства и плясок с новобранцами, избил лакея, за что и был высажен капитаном парохода на берег, о чем был составлен полицией протокол. Полиция, однако, протокола по подсудности не направила, имея предписание считаться с личностью Распутина и затушевывать подобные факты поведения его, и отослала этот протокол губернатору Станкевичу, который, не имея директив в отношении Распутина от министра внутренних дел кн. Щербатова, личным письмом «в собственные руки» препроводил ему всю переписку по делу в копии. Кн. Щербатов отправил переписку министру юстиции А. А. Хвостову, а последний вернул ее князю, указав, что подобные дела не подлежат разрешению министерства юстиции, так как в законе указана подсудность подобного рода дел. Кн. Щербатов осведомил об этой переписке и председателя совета министров И. Л. Горемыкина. Об этом проникли слухи и в думские сферы. И в таком виде переписка поступила в наследство к новому министру внутренних дел - А. Н. Хвостову. Дело же должно было разбираться в волостном суде, так как потерпевший лакей отказался от примирения. Это обстоятельство сильно беспокоило А. А. Вырубову и Распутина, который отрицал правдивость протокола, хотя Мартемиан в беседе со мной подтвердил справедливость всех деталей скандала. Распутин же успел по-своему изложить все происшествие и в высоких сферах, так что возобновление дела его очень тревожило. Мы понимали, что необходимо как-нибудь уладить этот инцидент и отстрочить по крайней мере процесс, чтобы он не совпал с думской сессией, иначе при огласке дело вызвало бы неудовольствие и А. А. Вырубовой, и августейших особ.
Так как Распутин настаивал на удалении Станкевича, то мы его вызвали телеграммой в Петроград, предписав привезти подлинное дело, касавшееся Распутина. Станкевич привез, однако, и второе дело о Распутине по обвинению его в неуважительном отзыве в пьяном виде об императрице и августейших дочерях. Дознание поэтому делу велось жандармским управлением и, по требованию Станкевича, было переслано ему. Об этом дознании не знали еще ни Вырубова, ни Распутии, и, таким образом, у меня явился хороший козырь в отстаивании Станкевича, которого я считал необходимым и полезным оставить на службе в качестве губернатора с переводом в лучшую, земскую губернию…
А. Н. Хвостов заявил Распутину, что все расходы по его поездке будут оплачены и соответствующие суммы выданы игумену Мартемиану. В беседе со мной, затем последовавшей, А. Н. Хвостов сказал мне, что верит в удачу поездки Распутина, потому что знает Мартемиана и потому что в Вологде и в губернии у него есть много преданных ему лиц, которые окружат тесным кольцом Распутина и надолго его задержат путем спаивания; особенные надежды в этом отношении он возлагал на вологодского исправника, друга Мартемиана. В денежном отношении решено было не скупиться и предложить Мартемиану не стесняться в средствах, в особенности на вино... Игумен Мартемпан ставил, однако, условием своего участия в поездке с Распутиным возведение его, Мартемиана, в сан архимандрита. Поэтому я, по просьбе А. И. Хвостова, ввиду согласия еп. Варнавы войти с соответствующим представлением в синод, заехал на другой день к Волжину и отвез ему послужной список Мартемиана, прося Волжина о содействии, на что последний, в особенности узнав о предполагаемом отъезде Распутина, охотно согласился.
Мы удовлетворили также все просьбы еп. Варнавы и устроили ему собственную квартиру, выдав для этой цели денег на обстановку и ежемесячное пособие его сестре, и, кроме того, выдали епископу и пособие. На другой день деньги на поездку Мартемиану были выданы. Кроме того, я передал Распутину на личные расходы 5 т. р. и на примирение с побитым им лакеем еще 3 т. р. После этой передачи я сообщил Распутину о втором о нем деле по поводу оскорбления им высочайших особ и отметил в этом инциденте тактичную роль Станкевича, с которым рекомендовал не ссориться. Это второе дело сильно поразило Распутина, очевидно, боявшегося, что о нем узнает государь. Распутин переменил свой тон и манеру обращения, стал доказывать полную свою невиновность и успокоился тогда лишь, когда я сообщил ему, что об этом деле решительно никто не знает, кроме меня и А. Н. Хвостова, не знает даже кн. Андронников… Весь этот образ действий я объяснил Распутину сердечным к нему отношением с нашей стороны. Мы расцеловались, и когда я после этого заговорил о Станкевиче, то Распутин уже заявил, что он зла ему не желает, но что в Тобольск требует назначения «своего человека», а именно председателя пермской казенной палаты Ордовского-Танеевского. Вопрос о Станкевиче был улажен. А. А. Вырубова согласилась на перевод его губернатором в Самару, и соответствующий об этом доклад был сделан А. Н. Хвостовым царю и не встретил возражений.
Что касается кандидатуры Ордовского-Танеевского, то, как оказалось из дальнейшей беседы с Распутиным, она была предрешена. Пермский управляющий казенной палатой был в отличных отношениях с Распутиным, воздавал ему почесть при проезде его через Пермь, когда Ордовский-Танеевский исправлял там должность губернатора, и о переводе его в Тобольск губернатором Распутин уже условился с А. А. Вырубовой, и государыня уже одобрила этот план. А. А. Вырубова была также весьма довольна нашим планом покончить первое пароходное дело Распутина примирением с лакеем, для чего я выдал Распутину 3 т. р.; и еще более довольна тем, что я передал ей в подлиннике второе дело о Распутине (оскорбление высочайших особ), чем оно и было ликвидировано. Но когда я заговорил о поездке Распутина, то Вырубова, не возражая ни слова, быстро перевела разговор на другую тему. Распутин же все оттягивал под разными предлогами свой отъезд, поджидая, между прочим, Ордовского-Танеевского, а когда тот приехал, и А. Н. Хвостов провел доклад об его назначении у государя, то положение сразу изменилось.
Распутин определенно заявил, что он никуда по монастырям не поедет, и свой отказ выразил в такой категорической форме, что возражать, из опасения вызвать только его гнев, уже никто не решался. В виду этого я поручил Ордовскому-Танеевскому, по приезде его в Тобольск, ликвидировать дело с лакеем, о чем его просил и сам Распутин, но 3 т. р. он не дал ему для передачи лакею... Я предложил Ордовскому-Танеевскому для ликвидации дела не стесняться расходами.
Почему Распутин не поехал? Мне казалось, что его путешествие по монастырям теперь теряло свой смысл, так как все тобольские инциденты были улажены, а, с другой стороны, ему казались подозрительными наши настойчивые убеждения его в необходимости поездки. Религиозная же цель поездки никакого веса ни в глазах, ни в сердце Распутина не имела...
Но впоследствии, после моей отставки, в 1916 году, когда Распутин стал относиться ко мне доверчивее, я его спрашивал о причинах его отказа от поездки по монастырям. И Распутин откровенно мне сказал, что он и не предполагал выезжать, и что А. А. Вырубова была также против этой поездки. Не устраивала эта поездка и Мартемиана... Играл же свою роль Распутин потому, что хотел выяснить, к чему же все наши настояния клонятся...
Все вопросы, тесно связанные с церковной жизнью и назначениями, как по обер-прокурорскому надзору, так и в составе высшей духовной иерархии, не только интересовали Распутина, но близко его задевали, так как в этой области он считал себя не только компетентным, но и как бы непогрешимым. Поэтому при всяком видном назначении или в мероприятиях в сфере духовных интересов церкви он играл, особенно в последнее время, доминирующую роль. С ним считались многие, в том числе видные иерархи церкви, не говоря уже о средних духовных слоях, искавших, по человеческой слабости, мощной поддержки у него. И наоборот, ко всему тому, что происходило помимо Распутина и его желаний, он относился нервно и неблагожелательно. Это задевало его самолюбие, и Распутин искал тех или других слабых сторон данного лица, чтобы оттенить их в высоких сферах, как крупную ошибку при назначении, происшедшую потому, что его не послушали или с ним не посоветовались. Этим объясняется, почему зачастую предположения синода по некоторым вопросам или проектам назначений, представляемые через обер-прокурора, не разрешались немедленно при докладах, а оставлялись царем и возвращались с резолюциями, дававшими иные указания.
После ухода Самарина и в связи с делом еп. Варнавы предстояло обновление состава синода.
Мы предупредили Волжина об отношении к подобного рода вопросам со стороны Распутина и рекомендовали, предварительно всеподданнейшего доклада, хорошо узнать, нет ли в составе представляемых лиц таких, к которым Распутин относится неблагоприятно. Что касается нашего участия в деле составления списка присутствующих в синоде, то А. Н. Хвостов рекомендовал архиепископа тверского, а я - епископа могилевского Константина (противника Распутина). С этими кандидатурами согласилась и Вырубова, записавшая эти имена себе на память. Когда мы заговорили по этому вопросу на одном из обедов с Распутиным, то он согласился с нашими кандидатурами, но прибавил категорически, что необходимо вызвать с Кавказа экзарха Питирима, так как он «свой человек» и Варнаву защитит.
Ни я, ни Хвостов Питирима не знали, но у обер-прокурора Волжина имелись, как оказалось, секретные сведения о нем, касавшиеся его отношений к своему секретарю Осипенко. Эти секретные сведения Волжин доложил царю, когда Николай II повелел Волжину вычеркнуть из списка епископа могилевского Константина и вместо него поместить Питирима. Царь ответил, что он впервые слышит об этом, список оставил у себя, а затем вернул его с пометкой о вызове преосвященного Питирима. Оказалось, что Вырубова уже давно знала Питирима, что у него были давнишние связи со двором и что, наконец, кандидатуру его провел Распутин.
…
…характерная особенность государыни, - отождествлять личное к ней отношение с отношениями ко всей августейшей семье, - заставляла нас серьезно считаться при проведении всех наших дел и проектов, а также и при различных докладах Вырубовой. Относительно этих докладов приходилось во все посвящать Распутина, который подозрительно относился к влияниям на Вырубову вне своего участия и всегда проверял, правильно ли ему был передан доклад Вырубовой. Он придавал большое значение своей осведомленности, чтобы при свиданиях с государем, которым он придавал большое значение, обнаруживать знание и интерес к вопросам государственного порядка…
…
Распутин понимал хорошо, насколько для него лично важно парализовать влияние великих князей на государя. Поддерживая настроение императрицы и государя против тех высочайших особ, которые шли против него, Распутин в тех случаях, когда видел возможность заручиться хоть каким-нибудь поводом завязать с каким-нибудь двором августейших особ связи, старался проявить к тому свой живой интерес. …вел. кн. Павел Александрович был в опале из за своего морганатического брака. Отношение со стороны императрицы к его супруге было исключительно отрицательным, и последняя поэтому обратилась за содействием к Распутину. Распутин обрадовался случаю и со свойственной ему настойчивостью добился того, что императрица переменила свое отношение к жене Павла Александровича: опала была снята, брак великого князя был признан, его жене был дан титул светлейшей княгини Палей, а великий князь был привлечен к активной деятельности... Однако Распутин и поддерживавшие его лица не простили княгине Палей перемену ее отношений к Распутину, и результатом ее разрыва с ним явилось охлаждение к великому князю Павлу Александровичу и опала княгини Палей со стороны императрицы.
Тем же надо объяснить и последовавшее в последнее время охлаждение царской семьи к великому князю Михаилу Александровичу. Снятие с него опалы, признание его брака с дарованием его супруге титула графини Брасовой, назначение командиром дикой дивизии, его посещение Кавказа и оказанный ему прием, успехи этой дивизии, все это невольно выдвигало личность вел. кн. и служило причиной частого упоминания его имени. Распутин все время поддерживал в императрице опасность популярности Михаила Александровича в армии и народе. Когда вел. кн. Михаил Александрович, после недолгого пребывания на театре военных действий, вернулся с супругой в Гатчину, то императрица обратила внимание на его личную жизнь и, в особенности, на его появление запросто с женою в общих залах петроградских ресторанов «Астории» и «Медведя» и на круг его знакомств и родственных связей его супруги. Вследствие этого Вырубова поручила нам сообщать ей для доклада императрице все сведения о Михаиле Александровиче. Нам было поручено возможно подробнее осветить его жизнь, так как императрица и Вырубова видели в замкнутой жизни семьи великого князя в Гатчине, в его знакомствах и в особенности во влиянии его жены, обладавшей сильным характером и большим честолюбием, - указания на возможность тайных династических притязаний. Однако, мои данные не дали никаких для этого материалов.
За тот же свой служебный период я заметил огромное влияние Распутина на возраставшее в ту пору охлаждение государыни к своей августейшей сестре Елизавете Федоровне. Со слов Распутина я знал, что приезды Елизаветы Федоровны, в особенности, если они совпадали с пребыванием государя в Царском Селе, сильно нервировали императрицу. При этом Распутин прибавлял, что Елизавета Федоровна постоянно поднимает вопрос об удалении его, Распутина, от близости к августейшей семье, чем, по словам Распутина, она добьется только того, что ее совсем не будут принимать.
…
Государь после речи А. И. Гучкова в Государственной Думе о влияниях Распутина заглушил в себе, считаясь с государственными соображениями, личное чувство обиды и не пошел навстречу сильному напору на него разных влияний, желавших использовать этот момент личных чувств государя в своих домогательствах об упразднении Государственной Думы. Но зато государыня с этого момента резко изменила свое отношение к ней и всецело перешла в этом вопросе на точку зрения правых групп. Она прислушивалась к их голосу, в особенности идущему из провинции и зачастую отвечавшему правительственным директивам. Старалась приблизить к государю тех влиятельных сановников, которые могли бы содействовать изменению его взглядов на Государственную Думу, нервно относилась ко всеподданнейшим личным докладам председателя Государственной Думы, в особенности, если темою доклада служили вопросы, которым она придавала личное значение.
…
В нашу задачу входило также примирить государыню с необходимостью, в интересах армии и страны, прохождения бюджета в предстоящей сессии Государственной Думы, а также принять все меры к сближению с председателем Государственной Думы и влиятельными ее депутатами. Подготовив такую обстановку, мы предполагали, переговорив с генералом Алексеевым и убедив Воейкова, - осветить именно в этом направлении вопрос о Думе при личном докладе государю.
Центральную роль в осуществлении этого плана взял на себя Хвостов, а я, подготовляя ему обстановку, должен был влиять на Вырубову и на Распутина. По моему совету, А. Н. Хвостов сделал визиты влиятельным правым Государственного Совета и вошел в кружок Штюрмера, находившийся в полном согласии с Горемыкиным и придворными сферами. Я лично просил Штюрмера оказать Хвостову содействие, обещая ему перевод его старшего сына в Петроград, а затем и назначение его вице-губернатором в одну из отдаленных губерний. Равным образом, я постарался обеспечить Хвостову хорошее отношение к нему сенатора А. А. Римского-Корсакова и его монархического кружка. Кроме того, я устроил ряд обедов для правых членов Государственного Совета и влиятельных правых Государственной Думы, а также некоторых сенаторов для закрепления более тесного единения их с Хвостовым. Что касается монархических организаций, то вели переговоры с их представителями как Хвостов, так и я.
В отношении же Государственной Думы мною было значительно усилено, - путем дополнительного, по три тысячи рублей в месяц, ассигнования полковнику Бертхольду из секретного фонда, - агентурное освещение всех фракционных и советских заседаний Государственной Думы, а также кулуарных разговоров и ложи журналистов. Кроме того, секретно от Куманина было установлено проверочное наблюдение сообщаемых им председателю совета министров того же порядка сведений. Кроме того, все то, что мне сообщал А. Д. Протопопов или члены Государственной Думы Марков, Замысловский, Алексеев и Дерюгин при получении у меня субсидии, и все другие сведения о Думе я докладывал Хвостову при личных, почти ежедневных свиданиях. Что касается Хвостова, то он широко использовал князя Волконского, имевшего в Государственной Думе большое значение и большой круг знакомств, - как для парализования нежелательных для нас течений, слухов и разговоров, так и для передачи тех сведений, которые могли бы успокоительно подействовать на депутатов, особенно в вопросе своевременного открытия сессии и отношения государя к работам Думы. Вместе с тем, Хвостов, кроме инструктирования указанных выше правых депутатов, в особенности Барача, предпринял, как он мне говорил, меры к сближению с националистами и октябристами (насколько они были удачны, не знаю) и сблизился с членом Государственной Думы П. Н. Крупенским, которому я, по поручению Хвостова, переданному мне в присутствии Крупенского, выдал 20 тысяч рублей якобы для устройства потребительной при Государственной Думе лавки. При сем по уходе Крупенского Хвостов, смеясь, мне заявил, что эта ассигновка имеет своим назначением привлечение Крупенского к освещению настроения Государственной Думы.
…
Зная со слов Протопопова, сообщавшего мне сведения о настроениях Родзянко и о совете старейшин, насколько был обижен Родзянко пожалованием ему по случаю трехсотлетия юбилея дома Романовых ордена Владимира З-ей степени в очередном, как рядовому чиновнику, порядке, тогда как министры получили награды в исключительном порядке, я высказал мысль о пожаловании Родзянке к предстоящему 6-го декабря вне правил ордена св. Станислава 1-ой степени, что покажет Родзянко знак милостивого отношения государя к нему и его заслугам…
…
Архиепископ иркутский Иннокентий был удален со своего поста ввиду того, что в департамент полиции попала перлюстрированная военной цензурой его переписка с одной из игумений монастыря, в которой, кроме чисто интимных излияний, был высказан ряд горьких мыслей по поводу губительно отражающегося на всем ходе церковного управления, развращающего высшую иерархию влияния Распутина и отношений к нему высоких особ. Я ознакомил Вырубову с этой перепиской и по ее указаниям передал копию обер-прокурору Волжину и митрополиту Питириму. После указа об удалении епископа были приняты меры к тому, чтобы его прощание с паствой, в которой он был популярен, не сопровождалось демонстрациями.