А. Р. Раупах об Азефе и Гапоне
Из книги Александра-Роберта-Карла-Рихарда Робертовича фон Раупаха "Лик умирающего".
…член Центрального Комитета партии социалистов-революционеров и руководитель ее боевой организации инженер Евно Азеф. В его ведении находилась все действовавшие в России террористические отряды, он давал им задания, разрабатывал планы отдельных убийств и сам назначал лиц, которыми эти убийства должны были выполняться. В то же самое время Азеф состоял на службе у департамента полиции и сообщал начальнику петербургского охранного отделения, генералу Герасимову, время и место им же задуманных и разработанных покушений. Чтобы скрыть от партии свою провокаторскую деятельность, Азеф допускал приведение ею в исполнение некоторых из организованных им террористических актов. В таких случаях он обычно уезжал за границу, оправдываясь перед департаментом полиции, что акт совершен в его отсутствие и без его ведома.
Успешное осуществление убийств министра Плеве и Великого князя Сергея исключало, конечно, для революционной организации всякую возможность подозревать их творца и руководителя Азефа в предательстве, а он в это время задумывал и разрабатывал новые планы покушений: на Государя, на Великого князя Николая Николаевича и других высших должностных лиц, и предавая полиции исполнителей этих планов, подвергал сотни безоглядно доверявшим ему людей тягчайшим уголовным наказаниям до эшафота включительно.
Евно Азеф происходил из бедной еврейской семьи и свои услуги в качестве осведомителя предложил полиции, будучи еще юношей-студентом. Провокаторская деятельность его продолжалась более 15 лет, и потому все высшие руководители политического розыска его хорошо знали, но в расцвете своей деятельности он сносился только с начальником петербургского охранного отделения генералом Герасимовым, который, в свою очередь, регулярно докладывал о всем ему сообщенном премьер- министру Столыпину и вместе с ним контролировал его сведения и намечал направление, в котором они должны были быть использованы. При этом, зная что Азеф состоит в боевой революционной организации, Столыпин производил по его данным аресты и ликвидации с таким расчетом, чтобы они не вызвали подозрений против Азефа и не пошатнули его положения в партии.
[Читать далее]Первое покушение на Государя азефовская боевая организация приурочила к его поездке в Ревель в 1907 году на свидание с английским королем. Азеф выдал тогда политической полиции план покушения, но, боясь за себя, поставил условием, чтобы никаких арестов произведено не было. Генерал Герасимов согласился, и покушение предотвратили неожиданной переменой царского маршрута. Провал этого покушения, объясненный случайностью, вскоре был компенсирован Азефом, блестяще организовавшим вывоз из Туркестана экспроприированных там его партией 300 000 рублей. Это была огромная заслуга, позволявшая оживить и расширить партийную боевую деятельность, требовавшую очень больших затрат.
Азеф, который сообщил генералу Герасимову об этой операции, хвастливо утверждал, что большая часть этих денег будет передана ему, Азефу. Рассказывая впоследствии об этом эпизоде, Герасимов заметил: «Ведь я же знал, что значительная часть этих денег все равно останется у нас в хозяйстве, - поступит в распоряжение нашего человека». При таком отношении Герасимова полный успех в сложном и опасном деле вывоза похищенных денег является, конечно, понятным.
Сделав крупный подарок революционерам, Азеф счел себя обязанным оказать не менее ценную услугу и департаменту полиции, и 20 февраля 1908 года выслал девять человек, вооруженных бомбами и револьверами, для убийства Великого князя Николая Николаевича и министра юстиции Щегловитова. Всех девятерых арестовали и семерых из них впоследствии повесили (событие это послужило темой для знаменитого рассказа Л. Андреева «Семь повешенных»).
Этот провал и в особенности непонятные обстоятельства ликвидации отряда «Карла» создали в партии убеждение, что в Центральном Комитете ее не все благополучно.
Больше чем за два года до этой последней неудачи из разных мест стали распространяться сведения о связи Азефа с департаментом полиции. Источником этих слухов партия считала полицию, происки которой, по ее мнению, были направлены к тому, чтобы скомпрометировать самого талантливого из партийных организаторов. Сам Азеф, конечно, негодовал, а близорукие жертвы его предательства искренно сочувствовали этому негодованию, утешали его и выражали неизменную готовность оказывать всяческую поддержку.
Азефу пришлось вести себя с большой осторожностью. Будучи сам главой боевой организации, он существенные сведения о ней департаменту полиции давать перестал, а чтобы укрепить веру в свою непогрешимость, стал с беспощадной жестокостью устранять своих конкурентов по предательству.
Одним из таких устраненных оказался прославившийся на весь мир священник Гапон.
В воскресенье 9 января 1905 года более 10 000 петербургских рабочих с женами и детьми шли по улицам города к Зимнему дворцу, чтобы поведать царю свои нужды и просить его заступничества.
Толпу эту вел с крестом в руках Георгий Гапон. Манифестанты были уверены, что увидят самого Царя, передадут ему петицию и спокойно удалятся. Царь знал о готовившемся движении и даже имел копию петиции.
Когда утром толпа подошла к Зимнему дворцу, расставленные там воинские части отказались пропустить ее на Дворцовую площадь.
Масса не поверила и местами стала прорывать воинские кордоны. Войска открыли огонь, и, когда толпа разбежалась, на площади оказалось более 200 убитых.
Событие это, ставшее началом русской революции, произвело огромное впечатление не только в России, но и за границей. Гапон стал народным героем, о нем писали газеты всего мира и во всех магазинах продавались его фотографические карточки.
В то время министром внутренних дел был П. Дурново. Обладая научным багажом штурманского офицера, этот «самородок» настолько выделялся среди тогдашнего чиновничества своими блестящими способностями и незаурядным умом, что еще в царствование Александра III достиг высокого поста директора департамента полиции. Но, «чтобы поступать умно, одного ума мало», заметил как-то Достоевский, и эту верную и глубокую мысль П. Дурново подтвердил полностью.
Пользуясь расположением известной в Петербурге светской дамы и заподозрив ее в близости к послу одной из иностранных держав, Дурново поручил своему агенту, служившему у посла прислугой, вскрыть и обыскать его письменный стол. Два найденных в нем собственноручных письма своей возлюбленной взбешенный директор департамента бросил ей в лицо, а легкомысленная красавица повторила тот же жест в отношении посла.
В жизни преследуются и караются не пороки, а неумение их скрыть.
Случай с послом стал известен Александру III, и на поданной ему жалобе о нарушении прав экстерриториальности Царь положил хорошо понятную всем резолюцию: «Немедленно убрать эту свинью».
Словом можно ударить больнее, чем кулаком.
Имя П. Дурново в течение всей его жизни произносилось не иначе, как с саркастической ссылкой на царскую резолюцию. Служебной его карьере она повредила много меньше, прервав ее только на десять лет, и при Николае II после убийства Великого Князя Сергея и министра Плеве опального чиновника вновь призвали на службу, поручив ему ликвидировать революционный террор.
Разыскать и уничтожить неуловимый боевой отряд социалистов-революционеров без содействия лица, в этот отряд входившего и пользовавшегося в партии крупным авторитетом, оказалось невозможным. Использовать для этой цели Азефа не удалось, и тогда кто-то вспомнил о Гапоне.
Мысль предложить ему роль предателя представлялась осуществимой потому, что бывший священник, проживавший в то время в Монте-Карло, вел там очень рассеянный образ жизни и проводил время в обществе кафешантанных звезд, которых щедро угощал в самых дорогих ресторанах.
Посланному в Монте-Карло известному петербургскому авантюристу Манасевичу-Мануйлову без особого труда удалось склонить Гапона к сотрудничеству с департаментом полиции, и он вернулся в Россию.
За 100 000 рублей Гапон предложил Дурново выдать всю боевую организацию. Дурново, находя сумму чрезвычайной, предложил 25 000 и, кроме того, потребовал гарантию в исполнении самого обязательства, каковою считал привлечение уже самим Гапоном в качестве секретного сотрудника еще кого-либо из влиятельных членов центрального комитета партии.
Как революционер Гапон всегда был дилетантом, в политических программах не разбирался, техники революционного дела не знал вовсе и был совершенно убежден, что талантливый и умелый вождь ни в каких политических программах и партиях вообще не нуждается и может сделать революцию в один день.
Эта ребяческая наивность и была причиной того, что даже в дни рассвета его славы Гапона не посвящали в партийные дела, а когда в Монте-Карло он стал таскаться по ресторанам и открыто продавать свои подписи на фотографических карточках, то быстро исчезло доверие и уважение к нему как к человеку.
Имя все равно что платье, одни его носят, другие таскают. Люди, торгующие своими автографами, принадлежат к последним, и потому среди членов боевой организации нашелся только один человек, сохранивший к герою «Кровавого воскресенья» доверие и даже восторженное обожание. Этим человеком был тот самый инженер Рутенберг, который в воскресенье 9/22 января шел с ним рядом и который после стрельбы на Дворцовой площади затащил его в ближайший двор и там своими карманными ножницами остриг ему волосы и бороду. Уничтожив эти обязательные атрибуты православного священника и надев ему на голову чью-то рабочую фуражку, Рутенберг тем самым спас Гапону жизнь, сделав священника неузнаваемым для разыскивавших его полицейских.
Вот этому-то Рутенбергу Гапон и предложил сотрудничать вместе с ним в качестве секретного агента петербургского охранного отделения.
Ошеломленный Рутенберг, не отказывая в своем согласии, категорического ответа, однако, не дал и предложил еще раз встретиться и обсудить вопрос.
В людях и их психологии Гапон, по-видимому, разбирался плохо и не учел, что для положительного ответа существует только одно слово - да, и что все остальные слова придуманы людьми для ответов отрицательных.
Прощаясь тогда с Рутенбергом, Гапон был вполне убежден в его согласии и потому просил о времени и месте предстоящей встречи его известить как можно скорее.
Эту просьбу Рутенберг исполнил и, созвав центральный комитет партии, сообщил ему о сделанном Гапоном предложении. Присутствовавший на этом заседании Азеф категорически потребовал, чтобы «с этой гадиной было немедленно покончено», и ЦК это предложение принял.
Для исполнения этого решения Рутенберг нанял в пригородном местечке Озерки отдаленную дачу и, ссылаясь на необходимость конспирации, предложил Гапону туда приехать.
Чтобы подслушать их разговор, в соседней комнате поместились несколько из преданных Гапону рабочих.
Беседа началась с указания Рутенберга на незначительность предложенной Дурново суммы. За 25 000, сказал он, нам предлагается пожертвовать нашим ближайшим друзьями, ведь всех их предлагается подвести под виселицу. Гапон возражал, что 25 000 деньги хорошие и что, кроме того, многим можно потом устроить побег, а если кое-кто и погибнет, то ведь «когда лес рубят, то щепки летят».
- Ну а что бы ты сделал, - спросил Рутенберг, - если бы я не дал своего согласия и сообщил весь наш разговор партийным товарищам.
Гапон ответил, что он начисто от всего отрекся бы и Рутенбергу никто бы не поверил.
Тогда Рутенберг встал и, открыв дверь в соседнюю комнату, впустил находившихся там рабочих.
Со смертным ужасом на лице Гапон стал уверять их, что все слышанное ими неправда и что единственной целью его было испытать Рутенберга. «Товарищи, - молил он, - вспомните то воскресенье, когда я бесстрашно шел впереди вас, простите меня». Но его никто не слушал. Ему связали руки, накинули на шею петлю и вздернули на вбитом в стену крючке.
Когда наступила смерть, рассказывает Рутенберг, он, перерезывая веревку на шее Гапона, вспомнил, что год назад этими карманными ножницами он остриг ему волосы и бороду и тем спас жизнь.
Царь был человек набожный, но хроническая болезнь воли помешала ему отвергнуть услуги негодяя, который, сохраняя личину хранителя заветов Евангелия, в то же время за иудины сребренники совершал величайшую из человеческих подлостей.
Но закон зла неумолим: «Рукою беспристрастной, - говорит шекспировский Макбет, - подносит он нам чашу с нашим ядом». 13 лет спустя другой священник предал самого Царя.
Дочь лейб-медика Боткина, Татьяна Мельник, в своих воспоминаниях о царской семье рассказывает, что в первые месяцы пребывания ее в Тобольске организация побега не представляла никакого затруднения. В то время охрану нес отряд, состоявший преимущественно из унтер-офицеров старой гвардии и взвода стрелков Императорской фамилии, командир которой поручик Малышев гарантировал успешность побега. Благоприятствовало ему и географическое положение Тобольска, связанного водным и санным путями с Благовещенском и Обдорском, где всегда стояли норвежские пароходы.
Побег не удался, пишет Т. Мельник, главным образом вследствие предательства духовника Государя, священника Алексея Васильева. Пользуясь неограниченным доверием религиозных Царя и Императрицы, доверявших своему духовному отцу даже пересылку писем, Васильев служил связующим звеном между узниками и приезжими в Тобольск для организации побега членами монархических организаций. В то же время он, совместно с другим предателем, поручиком Соловьевым, устроил ловушку, в которую попадали все доверчивые спасатели царя. Получаемые таким путем сведения немедленно сообщались в Петербург.
Из относительно большой суммы денег, врученных Васильеву для передачи царской семье, как оказалось впоследствии, до них дошло не более одной четверти. Все остальное оказалось в руках духовного отца и поручика Соловьева в качестве иудиных сребренников.
Когда после неудавшегося покушения на Великого князя Николая Николаевича розыском провокатора занялся редактор журнала «Былое» В. Бурцев, то излюбленная поговорка Азефа «не первый снег на голову» сразу утратила для него свою убедительность. Он заявил генералу Герасимову, что хочет отойти от активного участия в партийных делах и навсегда уехать за границу. После 15 лет работы и под угрозой сгущавшейся опасности Герасимов нашел эту просьбу законной, и в июне 1908 года Азеф навсегда из России уехал.
Азеф был давно женат и имел детей. Все знали его за примерного мужа, чадолюбивого и заботливого отца, но этот человек обманывал не только революционеров и правительство, но и свою семью. Это был прирожденный предатель, предатель во всех сферах жизни, и предавал он так, что никому и в голову не приходило, что он был не тем, чем казался. Из Петербурга Азеф тогда уехал не один, а взял с собою довольно известную в то время кафешантанную певицу, на которую, как оказалось впоследствии, тратил огромные суммы из партийной кассы, и с которой сохранял отношения и после переезда его семьи в Париж.
Спокойной и привольной жизни теперь мешали только непрекращавшиеся розыски Бурцева. Этот Дамоклов меч надо было устранить во чтобы то ни стало, и Азеф задумал новый план убийства царя. Удавшееся «дело Николая II» навсегда обезопасило бы его от всяких изобличений.
В шотландском городе Глазго на верфях Виккерса строился русский крейсер «Рюрик», и социалистам-революционерам удалось включить в состав посланного туда будущего экипажа своих членов. Распропагандировав команду, они подыскали двух добровольцев, согласившихся убить Царя при осмотре им корабля после прибытия его в Россию. Этими добровольцами были матросы Авдеев и Каптелович.
Такой смотр действительно состоялся, и Авдееву случайно пришлось даже подать Царю бокал с шампанским. Но он его не убил - не хватило смелости.
В это время неутомимый в поисках Бурцев встретился за границей в поезде с бывшим директором департамента полиции действительным тайным советником Лопухиным. О том, что встреча была заранее подготовлена, Лопухин не знал, и Бурцев, начав свой разговор с посторонних вопросов, незаметно перевел его на убийство Великого Князя Сергея и министра Плеве. Не называя Азефа по имени, он рассказал, что план этих убийств и руководство в осуществлении их принадлежали члену боевой организации, состоявшему в то же время агентом департамента полиции.
Рассказ Бурцева произвел на Лопухина ошеломляющее впечатление. Он, конечно, не подозревал, что Азеф, отправляя одной рукой своих товарищей революционеров на виселицу, другой рукой направлял бомбы, растерзавшие Великого Князя и министра Плеве. Под умелым напором Бурцева Лопухин назвал ему имя инженера Евно Азефа и впоследствии подтвердил это в Лондоне перед двумя членами центрального комитета партии социалистов-революционеров.
Результатом этих встреч были два суда: в Петербурге над Лопухиным и в Париже над Азефом.
Суд сенаторов усмотрел в лондонской встрече Лопухина и сообщении им членам центрального комитета сведений об Азефе не более и не менее как доказательство принадлежности самого действительного тайного советника Лопухина к партии социалистов-революционеров, и за это приговорил его к каторжным работам.
«После этого приговора, - пишет граф Витте в своих воспоминаниях, - премьер-министр Столыпин приказал выдать председателю суда сенатору Варварину из секретного фонда пять тысяч рублей».
Парижским судьям посчастливилось меньше. Когда члены центрального комитета партии, явившись на квартиру Азефа, сообщили ему о собранных Бурцевым уликах, он стал путаться в ответах и давал противоречивые объяснения, но скоро овладел собою и, обратив эту растерянность в пользу, заявил, что тяжесть обвинения лишает его возможности собраться с мыслями. Чтобы привести их в порядок и подготовить объяснения, он просил предоставить ему суточный срок.
Обаяние и авторитет Азефа были так велики, что судьи, несмотря на имевшиеся у них совершенно несомненные против него улики, все же поверили в возможность их оправдания и просьбу его уважили.
Оставшись один, Азеф спешно уложил чемоданы и из-за спущенной шторы долго следил за всеми прохожими, боясь, что удалившиеся судьи поджидают его на улице. Только в половине четвертого ночи, убедившись, что простодушные члены центрального комитета разошлись по домам, он простился с детьми и покинул квартиру.
Жена проводила его до вокзала, уверенная, что он едет в Вену, чтобы собрать там необходимые для своей реабилитации документы. В действительности он ехал в провинциальный германский городок, где в то время проживала у своей матери его подруга из кафешантана. В гостях у нее он пробыл недолго, и получив от генерала Герасимова несколько подложных паспортов, отправился путешествовать. Они побывали в Италии, Греции, в Египте, а когда наступило жаркое лето, объездили Швецию, Норвегию и Данию. По возвращении в Германию в лучшей части Берлина была нанята большая квартира, куплена дорогая обстановка, и Азеф, записавшийся биржевым маклером, стал заниматься ценными бумагами. Своей сожительнице он тогда говорил, что денег у него на их век хватит, и ни в чем себе не отказывал. Конец этой прекрасной жизни наступил только на второй год войны. Какой-то немец, знавший Азефа по его прежней революционной деятельности, встретился с ним в кафе и сообщил об этом полиции. Последовал арест, и как ни старался Азеф доказать немцам, что он не только никогда не был революционером, но, наоборот, служил секретным агентом в департаменте полиции, его продержали в тюрьме до заключения перемирия с Россией.
В письмах своих из тюрьмы, рисуя себя глубоко верующим и умудренным жизненным опытом человеком, Азеф наставляет бывшую кафешантанную звезду: «Не презирай людей, не ненавидь их, не высмеивай их чрезмерно, - жалей их». Или: «После молитвы я обычно радостен и чувствую себя хорошо и сильным душою. Даже страдания порой укрепляют меня. Да, и в страданиях бывает счастье, - близость к Богу. В наше тревожное, торопливое время человек обычно забывает то лучшее, что в нем заключено, и лишь страдания дают ему блаженство, заставляя с лучшей стороны взглянуть на себя и покорно приблизиться к Богу».
Но это смирение и резиньяция были лишь обычным азефовским лицемерием, угрызений совести он не испытывал никаких. «Меня постигло несчастие, - писал он, - величайшее несчастие, которое может постигнуть невиновного человека, и которое можно сравнить только с несчастием Дрейфуса».
Два года пребывания в тюрьме подорвали здоровье Азефа, и через несколько месяцев после выхода из нее он умер от болезни почек.
Шансонетная певица похоронила его на кладбище в Вильмерсдорфе. Биограф «великого провокатора» Б. Николаевский рассказывает, что посетил вместе с нею его могилу. «Могила не заброшена, обнесена железной оградой, - цветы, кусты шиповника в цвету, две маленькие туйи, видна заботливая рука. Госпожа N не забыла Азефа, о нем она вспоминает с большой любовью и, по ее словам, часто ходит на могилу. Но на последней нет никакой надписи, - только кладбищенский паспорт: дощечка с номером места 446. Госпожа N сознательно решила не делать никакой надписи: „знаете, здесь так много русских, часто ходят и сюда. Вот видите, рядом тоже русские лежат. Кто-нибудь прочтет, вспомнит старое, может выйти неприятность. Лучше не надо“».
Удар, нанесенный партии разоблачением Азефа, был огромный. Принцип взаимного доверия, объединявший партию, оказался подорванным. Один из членов ее центрального комитета, террорист Б. Савинков, решил создать новую боевую организацию и составил ее ядро из двенадцати человек, среди которых не было ни одного, не побывавшего за свои убеждения в тюрьме, ссылке или каторге. Скоро ему пришлось убедиться, что трое из этих «вернейших людей» состояли на службе у департамента полиции.
Кто-то из работавших в партии по следственным делам сказал тогда приобретшую популярность фразу: «Каждый член революционной партии - потенциальный провокатор».
В подобной обстановке та чистая вера и тот душевный подъем, которые необходимы каждому идущему на верную смерть, конечно, были уже невозможны, и с изменой Азефа революционный террор прекратился. Его сменил террор агентов правительства.
…
Летом 1911 года в Киеве во время одного из антрактов торжественного спектакля, на котором присутствовал Государь, из партера вышел одетый во фрак молодой человек и, направляясь к стоявшему у рампы министру-председателю П. Столыпину, на ходу произвел в него несколько выстрелов. Раненый министр покачнулся и упал.
Началась невероятная суматоха, пользуясь которой убийца постарался скрыться, но сосед его по креслу, какой-то молодой офицер, узнал его в толпе и задержал у самого выхода из театра.
Террорист оказался молодым киевским евреем Багровым, состоявшим на секретной службе у департамента полиции и получившим пропуск в театр от чинов политической охраны. Говорили, что когда Багрова вели на казнь, он, несмотря на завязанный рот, успел крикнуть, что его вешают те самые люди, которые послали на убийство.
Что организовано это дело было департаментом полиции, оказалось бесспорным, но кто именно был высшим инициатором его, следствие не выяснило.
Революционные организации, во всяком случае, никакого отношения к нему не имели, о чем и объявили в особой, изданной ими по этому поводу листовке.
Убийство Столыпина нагляднее, чем когда-либо, показало, что в условиях русской действительности путь от Капитолия к Тарпейской скале недалек.
Система, при которой власть, пользуясь Гапонами, Азефами и Петровыми, обратила провокацию в метод борьбы со своими противниками, привела к такому разложению, при котором в самом правительстве никто уже никому не доверял.
…член Центрального Комитета партии социалистов-революционеров и руководитель ее боевой организации инженер Евно Азеф. В его ведении находилась все действовавшие в России террористические отряды, он давал им задания, разрабатывал планы отдельных убийств и сам назначал лиц, которыми эти убийства должны были выполняться. В то же самое время Азеф состоял на службе у департамента полиции и сообщал начальнику петербургского охранного отделения, генералу Герасимову, время и место им же задуманных и разработанных покушений. Чтобы скрыть от партии свою провокаторскую деятельность, Азеф допускал приведение ею в исполнение некоторых из организованных им террористических актов. В таких случаях он обычно уезжал за границу, оправдываясь перед департаментом полиции, что акт совершен в его отсутствие и без его ведома.
Успешное осуществление убийств министра Плеве и Великого князя Сергея исключало, конечно, для революционной организации всякую возможность подозревать их творца и руководителя Азефа в предательстве, а он в это время задумывал и разрабатывал новые планы покушений: на Государя, на Великого князя Николая Николаевича и других высших должностных лиц, и предавая полиции исполнителей этих планов, подвергал сотни безоглядно доверявшим ему людей тягчайшим уголовным наказаниям до эшафота включительно.
Евно Азеф происходил из бедной еврейской семьи и свои услуги в качестве осведомителя предложил полиции, будучи еще юношей-студентом. Провокаторская деятельность его продолжалась более 15 лет, и потому все высшие руководители политического розыска его хорошо знали, но в расцвете своей деятельности он сносился только с начальником петербургского охранного отделения генералом Герасимовым, который, в свою очередь, регулярно докладывал о всем ему сообщенном премьер- министру Столыпину и вместе с ним контролировал его сведения и намечал направление, в котором они должны были быть использованы. При этом, зная что Азеф состоит в боевой революционной организации, Столыпин производил по его данным аресты и ликвидации с таким расчетом, чтобы они не вызвали подозрений против Азефа и не пошатнули его положения в партии.
[Читать далее]Первое покушение на Государя азефовская боевая организация приурочила к его поездке в Ревель в 1907 году на свидание с английским королем. Азеф выдал тогда политической полиции план покушения, но, боясь за себя, поставил условием, чтобы никаких арестов произведено не было. Генерал Герасимов согласился, и покушение предотвратили неожиданной переменой царского маршрута. Провал этого покушения, объясненный случайностью, вскоре был компенсирован Азефом, блестяще организовавшим вывоз из Туркестана экспроприированных там его партией 300 000 рублей. Это была огромная заслуга, позволявшая оживить и расширить партийную боевую деятельность, требовавшую очень больших затрат.
Азеф, который сообщил генералу Герасимову об этой операции, хвастливо утверждал, что большая часть этих денег будет передана ему, Азефу. Рассказывая впоследствии об этом эпизоде, Герасимов заметил: «Ведь я же знал, что значительная часть этих денег все равно останется у нас в хозяйстве, - поступит в распоряжение нашего человека». При таком отношении Герасимова полный успех в сложном и опасном деле вывоза похищенных денег является, конечно, понятным.
Сделав крупный подарок революционерам, Азеф счел себя обязанным оказать не менее ценную услугу и департаменту полиции, и 20 февраля 1908 года выслал девять человек, вооруженных бомбами и револьверами, для убийства Великого князя Николая Николаевича и министра юстиции Щегловитова. Всех девятерых арестовали и семерых из них впоследствии повесили (событие это послужило темой для знаменитого рассказа Л. Андреева «Семь повешенных»).
Этот провал и в особенности непонятные обстоятельства ликвидации отряда «Карла» создали в партии убеждение, что в Центральном Комитете ее не все благополучно.
Больше чем за два года до этой последней неудачи из разных мест стали распространяться сведения о связи Азефа с департаментом полиции. Источником этих слухов партия считала полицию, происки которой, по ее мнению, были направлены к тому, чтобы скомпрометировать самого талантливого из партийных организаторов. Сам Азеф, конечно, негодовал, а близорукие жертвы его предательства искренно сочувствовали этому негодованию, утешали его и выражали неизменную готовность оказывать всяческую поддержку.
Азефу пришлось вести себя с большой осторожностью. Будучи сам главой боевой организации, он существенные сведения о ней департаменту полиции давать перестал, а чтобы укрепить веру в свою непогрешимость, стал с беспощадной жестокостью устранять своих конкурентов по предательству.
Одним из таких устраненных оказался прославившийся на весь мир священник Гапон.
В воскресенье 9 января 1905 года более 10 000 петербургских рабочих с женами и детьми шли по улицам города к Зимнему дворцу, чтобы поведать царю свои нужды и просить его заступничества.
Толпу эту вел с крестом в руках Георгий Гапон. Манифестанты были уверены, что увидят самого Царя, передадут ему петицию и спокойно удалятся. Царь знал о готовившемся движении и даже имел копию петиции.
Когда утром толпа подошла к Зимнему дворцу, расставленные там воинские части отказались пропустить ее на Дворцовую площадь.
Масса не поверила и местами стала прорывать воинские кордоны. Войска открыли огонь, и, когда толпа разбежалась, на площади оказалось более 200 убитых.
Событие это, ставшее началом русской революции, произвело огромное впечатление не только в России, но и за границей. Гапон стал народным героем, о нем писали газеты всего мира и во всех магазинах продавались его фотографические карточки.
В то время министром внутренних дел был П. Дурново. Обладая научным багажом штурманского офицера, этот «самородок» настолько выделялся среди тогдашнего чиновничества своими блестящими способностями и незаурядным умом, что еще в царствование Александра III достиг высокого поста директора департамента полиции. Но, «чтобы поступать умно, одного ума мало», заметил как-то Достоевский, и эту верную и глубокую мысль П. Дурново подтвердил полностью.
Пользуясь расположением известной в Петербурге светской дамы и заподозрив ее в близости к послу одной из иностранных держав, Дурново поручил своему агенту, служившему у посла прислугой, вскрыть и обыскать его письменный стол. Два найденных в нем собственноручных письма своей возлюбленной взбешенный директор департамента бросил ей в лицо, а легкомысленная красавица повторила тот же жест в отношении посла.
В жизни преследуются и караются не пороки, а неумение их скрыть.
Случай с послом стал известен Александру III, и на поданной ему жалобе о нарушении прав экстерриториальности Царь положил хорошо понятную всем резолюцию: «Немедленно убрать эту свинью».
Словом можно ударить больнее, чем кулаком.
Имя П. Дурново в течение всей его жизни произносилось не иначе, как с саркастической ссылкой на царскую резолюцию. Служебной его карьере она повредила много меньше, прервав ее только на десять лет, и при Николае II после убийства Великого Князя Сергея и министра Плеве опального чиновника вновь призвали на службу, поручив ему ликвидировать революционный террор.
Разыскать и уничтожить неуловимый боевой отряд социалистов-революционеров без содействия лица, в этот отряд входившего и пользовавшегося в партии крупным авторитетом, оказалось невозможным. Использовать для этой цели Азефа не удалось, и тогда кто-то вспомнил о Гапоне.
Мысль предложить ему роль предателя представлялась осуществимой потому, что бывший священник, проживавший в то время в Монте-Карло, вел там очень рассеянный образ жизни и проводил время в обществе кафешантанных звезд, которых щедро угощал в самых дорогих ресторанах.
Посланному в Монте-Карло известному петербургскому авантюристу Манасевичу-Мануйлову без особого труда удалось склонить Гапона к сотрудничеству с департаментом полиции, и он вернулся в Россию.
За 100 000 рублей Гапон предложил Дурново выдать всю боевую организацию. Дурново, находя сумму чрезвычайной, предложил 25 000 и, кроме того, потребовал гарантию в исполнении самого обязательства, каковою считал привлечение уже самим Гапоном в качестве секретного сотрудника еще кого-либо из влиятельных членов центрального комитета партии.
Как революционер Гапон всегда был дилетантом, в политических программах не разбирался, техники революционного дела не знал вовсе и был совершенно убежден, что талантливый и умелый вождь ни в каких политических программах и партиях вообще не нуждается и может сделать революцию в один день.
Эта ребяческая наивность и была причиной того, что даже в дни рассвета его славы Гапона не посвящали в партийные дела, а когда в Монте-Карло он стал таскаться по ресторанам и открыто продавать свои подписи на фотографических карточках, то быстро исчезло доверие и уважение к нему как к человеку.
Имя все равно что платье, одни его носят, другие таскают. Люди, торгующие своими автографами, принадлежат к последним, и потому среди членов боевой организации нашелся только один человек, сохранивший к герою «Кровавого воскресенья» доверие и даже восторженное обожание. Этим человеком был тот самый инженер Рутенберг, который в воскресенье 9/22 января шел с ним рядом и который после стрельбы на Дворцовой площади затащил его в ближайший двор и там своими карманными ножницами остриг ему волосы и бороду. Уничтожив эти обязательные атрибуты православного священника и надев ему на голову чью-то рабочую фуражку, Рутенберг тем самым спас Гапону жизнь, сделав священника неузнаваемым для разыскивавших его полицейских.
Вот этому-то Рутенбергу Гапон и предложил сотрудничать вместе с ним в качестве секретного агента петербургского охранного отделения.
Ошеломленный Рутенберг, не отказывая в своем согласии, категорического ответа, однако, не дал и предложил еще раз встретиться и обсудить вопрос.
В людях и их психологии Гапон, по-видимому, разбирался плохо и не учел, что для положительного ответа существует только одно слово - да, и что все остальные слова придуманы людьми для ответов отрицательных.
Прощаясь тогда с Рутенбергом, Гапон был вполне убежден в его согласии и потому просил о времени и месте предстоящей встречи его известить как можно скорее.
Эту просьбу Рутенберг исполнил и, созвав центральный комитет партии, сообщил ему о сделанном Гапоном предложении. Присутствовавший на этом заседании Азеф категорически потребовал, чтобы «с этой гадиной было немедленно покончено», и ЦК это предложение принял.
Для исполнения этого решения Рутенберг нанял в пригородном местечке Озерки отдаленную дачу и, ссылаясь на необходимость конспирации, предложил Гапону туда приехать.
Чтобы подслушать их разговор, в соседней комнате поместились несколько из преданных Гапону рабочих.
Беседа началась с указания Рутенберга на незначительность предложенной Дурново суммы. За 25 000, сказал он, нам предлагается пожертвовать нашим ближайшим друзьями, ведь всех их предлагается подвести под виселицу. Гапон возражал, что 25 000 деньги хорошие и что, кроме того, многим можно потом устроить побег, а если кое-кто и погибнет, то ведь «когда лес рубят, то щепки летят».
- Ну а что бы ты сделал, - спросил Рутенберг, - если бы я не дал своего согласия и сообщил весь наш разговор партийным товарищам.
Гапон ответил, что он начисто от всего отрекся бы и Рутенбергу никто бы не поверил.
Тогда Рутенберг встал и, открыв дверь в соседнюю комнату, впустил находившихся там рабочих.
Со смертным ужасом на лице Гапон стал уверять их, что все слышанное ими неправда и что единственной целью его было испытать Рутенберга. «Товарищи, - молил он, - вспомните то воскресенье, когда я бесстрашно шел впереди вас, простите меня». Но его никто не слушал. Ему связали руки, накинули на шею петлю и вздернули на вбитом в стену крючке.
Когда наступила смерть, рассказывает Рутенберг, он, перерезывая веревку на шее Гапона, вспомнил, что год назад этими карманными ножницами он остриг ему волосы и бороду и тем спас жизнь.
Царь был человек набожный, но хроническая болезнь воли помешала ему отвергнуть услуги негодяя, который, сохраняя личину хранителя заветов Евангелия, в то же время за иудины сребренники совершал величайшую из человеческих подлостей.
Но закон зла неумолим: «Рукою беспристрастной, - говорит шекспировский Макбет, - подносит он нам чашу с нашим ядом». 13 лет спустя другой священник предал самого Царя.
Дочь лейб-медика Боткина, Татьяна Мельник, в своих воспоминаниях о царской семье рассказывает, что в первые месяцы пребывания ее в Тобольске организация побега не представляла никакого затруднения. В то время охрану нес отряд, состоявший преимущественно из унтер-офицеров старой гвардии и взвода стрелков Императорской фамилии, командир которой поручик Малышев гарантировал успешность побега. Благоприятствовало ему и географическое положение Тобольска, связанного водным и санным путями с Благовещенском и Обдорском, где всегда стояли норвежские пароходы.
Побег не удался, пишет Т. Мельник, главным образом вследствие предательства духовника Государя, священника Алексея Васильева. Пользуясь неограниченным доверием религиозных Царя и Императрицы, доверявших своему духовному отцу даже пересылку писем, Васильев служил связующим звеном между узниками и приезжими в Тобольск для организации побега членами монархических организаций. В то же время он, совместно с другим предателем, поручиком Соловьевым, устроил ловушку, в которую попадали все доверчивые спасатели царя. Получаемые таким путем сведения немедленно сообщались в Петербург.
Из относительно большой суммы денег, врученных Васильеву для передачи царской семье, как оказалось впоследствии, до них дошло не более одной четверти. Все остальное оказалось в руках духовного отца и поручика Соловьева в качестве иудиных сребренников.
Когда после неудавшегося покушения на Великого князя Николая Николаевича розыском провокатора занялся редактор журнала «Былое» В. Бурцев, то излюбленная поговорка Азефа «не первый снег на голову» сразу утратила для него свою убедительность. Он заявил генералу Герасимову, что хочет отойти от активного участия в партийных делах и навсегда уехать за границу. После 15 лет работы и под угрозой сгущавшейся опасности Герасимов нашел эту просьбу законной, и в июне 1908 года Азеф навсегда из России уехал.
Азеф был давно женат и имел детей. Все знали его за примерного мужа, чадолюбивого и заботливого отца, но этот человек обманывал не только революционеров и правительство, но и свою семью. Это был прирожденный предатель, предатель во всех сферах жизни, и предавал он так, что никому и в голову не приходило, что он был не тем, чем казался. Из Петербурга Азеф тогда уехал не один, а взял с собою довольно известную в то время кафешантанную певицу, на которую, как оказалось впоследствии, тратил огромные суммы из партийной кассы, и с которой сохранял отношения и после переезда его семьи в Париж.
Спокойной и привольной жизни теперь мешали только непрекращавшиеся розыски Бурцева. Этот Дамоклов меч надо было устранить во чтобы то ни стало, и Азеф задумал новый план убийства царя. Удавшееся «дело Николая II» навсегда обезопасило бы его от всяких изобличений.
В шотландском городе Глазго на верфях Виккерса строился русский крейсер «Рюрик», и социалистам-революционерам удалось включить в состав посланного туда будущего экипажа своих членов. Распропагандировав команду, они подыскали двух добровольцев, согласившихся убить Царя при осмотре им корабля после прибытия его в Россию. Этими добровольцами были матросы Авдеев и Каптелович.
Такой смотр действительно состоялся, и Авдееву случайно пришлось даже подать Царю бокал с шампанским. Но он его не убил - не хватило смелости.
В это время неутомимый в поисках Бурцев встретился за границей в поезде с бывшим директором департамента полиции действительным тайным советником Лопухиным. О том, что встреча была заранее подготовлена, Лопухин не знал, и Бурцев, начав свой разговор с посторонних вопросов, незаметно перевел его на убийство Великого Князя Сергея и министра Плеве. Не называя Азефа по имени, он рассказал, что план этих убийств и руководство в осуществлении их принадлежали члену боевой организации, состоявшему в то же время агентом департамента полиции.
Рассказ Бурцева произвел на Лопухина ошеломляющее впечатление. Он, конечно, не подозревал, что Азеф, отправляя одной рукой своих товарищей революционеров на виселицу, другой рукой направлял бомбы, растерзавшие Великого Князя и министра Плеве. Под умелым напором Бурцева Лопухин назвал ему имя инженера Евно Азефа и впоследствии подтвердил это в Лондоне перед двумя членами центрального комитета партии социалистов-революционеров.
Результатом этих встреч были два суда: в Петербурге над Лопухиным и в Париже над Азефом.
Суд сенаторов усмотрел в лондонской встрече Лопухина и сообщении им членам центрального комитета сведений об Азефе не более и не менее как доказательство принадлежности самого действительного тайного советника Лопухина к партии социалистов-революционеров, и за это приговорил его к каторжным работам.
«После этого приговора, - пишет граф Витте в своих воспоминаниях, - премьер-министр Столыпин приказал выдать председателю суда сенатору Варварину из секретного фонда пять тысяч рублей».
Парижским судьям посчастливилось меньше. Когда члены центрального комитета партии, явившись на квартиру Азефа, сообщили ему о собранных Бурцевым уликах, он стал путаться в ответах и давал противоречивые объяснения, но скоро овладел собою и, обратив эту растерянность в пользу, заявил, что тяжесть обвинения лишает его возможности собраться с мыслями. Чтобы привести их в порядок и подготовить объяснения, он просил предоставить ему суточный срок.
Обаяние и авторитет Азефа были так велики, что судьи, несмотря на имевшиеся у них совершенно несомненные против него улики, все же поверили в возможность их оправдания и просьбу его уважили.
Оставшись один, Азеф спешно уложил чемоданы и из-за спущенной шторы долго следил за всеми прохожими, боясь, что удалившиеся судьи поджидают его на улице. Только в половине четвертого ночи, убедившись, что простодушные члены центрального комитета разошлись по домам, он простился с детьми и покинул квартиру.
Жена проводила его до вокзала, уверенная, что он едет в Вену, чтобы собрать там необходимые для своей реабилитации документы. В действительности он ехал в провинциальный германский городок, где в то время проживала у своей матери его подруга из кафешантана. В гостях у нее он пробыл недолго, и получив от генерала Герасимова несколько подложных паспортов, отправился путешествовать. Они побывали в Италии, Греции, в Египте, а когда наступило жаркое лето, объездили Швецию, Норвегию и Данию. По возвращении в Германию в лучшей части Берлина была нанята большая квартира, куплена дорогая обстановка, и Азеф, записавшийся биржевым маклером, стал заниматься ценными бумагами. Своей сожительнице он тогда говорил, что денег у него на их век хватит, и ни в чем себе не отказывал. Конец этой прекрасной жизни наступил только на второй год войны. Какой-то немец, знавший Азефа по его прежней революционной деятельности, встретился с ним в кафе и сообщил об этом полиции. Последовал арест, и как ни старался Азеф доказать немцам, что он не только никогда не был революционером, но, наоборот, служил секретным агентом в департаменте полиции, его продержали в тюрьме до заключения перемирия с Россией.
В письмах своих из тюрьмы, рисуя себя глубоко верующим и умудренным жизненным опытом человеком, Азеф наставляет бывшую кафешантанную звезду: «Не презирай людей, не ненавидь их, не высмеивай их чрезмерно, - жалей их». Или: «После молитвы я обычно радостен и чувствую себя хорошо и сильным душою. Даже страдания порой укрепляют меня. Да, и в страданиях бывает счастье, - близость к Богу. В наше тревожное, торопливое время человек обычно забывает то лучшее, что в нем заключено, и лишь страдания дают ему блаженство, заставляя с лучшей стороны взглянуть на себя и покорно приблизиться к Богу».
Но это смирение и резиньяция были лишь обычным азефовским лицемерием, угрызений совести он не испытывал никаких. «Меня постигло несчастие, - писал он, - величайшее несчастие, которое может постигнуть невиновного человека, и которое можно сравнить только с несчастием Дрейфуса».
Два года пребывания в тюрьме подорвали здоровье Азефа, и через несколько месяцев после выхода из нее он умер от болезни почек.
Шансонетная певица похоронила его на кладбище в Вильмерсдорфе. Биограф «великого провокатора» Б. Николаевский рассказывает, что посетил вместе с нею его могилу. «Могила не заброшена, обнесена железной оградой, - цветы, кусты шиповника в цвету, две маленькие туйи, видна заботливая рука. Госпожа N не забыла Азефа, о нем она вспоминает с большой любовью и, по ее словам, часто ходит на могилу. Но на последней нет никакой надписи, - только кладбищенский паспорт: дощечка с номером места 446. Госпожа N сознательно решила не делать никакой надписи: „знаете, здесь так много русских, часто ходят и сюда. Вот видите, рядом тоже русские лежат. Кто-нибудь прочтет, вспомнит старое, может выйти неприятность. Лучше не надо“».
Удар, нанесенный партии разоблачением Азефа, был огромный. Принцип взаимного доверия, объединявший партию, оказался подорванным. Один из членов ее центрального комитета, террорист Б. Савинков, решил создать новую боевую организацию и составил ее ядро из двенадцати человек, среди которых не было ни одного, не побывавшего за свои убеждения в тюрьме, ссылке или каторге. Скоро ему пришлось убедиться, что трое из этих «вернейших людей» состояли на службе у департамента полиции.
Кто-то из работавших в партии по следственным делам сказал тогда приобретшую популярность фразу: «Каждый член революционной партии - потенциальный провокатор».
В подобной обстановке та чистая вера и тот душевный подъем, которые необходимы каждому идущему на верную смерть, конечно, были уже невозможны, и с изменой Азефа революционный террор прекратился. Его сменил террор агентов правительства.
…
Летом 1911 года в Киеве во время одного из антрактов торжественного спектакля, на котором присутствовал Государь, из партера вышел одетый во фрак молодой человек и, направляясь к стоявшему у рампы министру-председателю П. Столыпину, на ходу произвел в него несколько выстрелов. Раненый министр покачнулся и упал.
Началась невероятная суматоха, пользуясь которой убийца постарался скрыться, но сосед его по креслу, какой-то молодой офицер, узнал его в толпе и задержал у самого выхода из театра.
Террорист оказался молодым киевским евреем Багровым, состоявшим на секретной службе у департамента полиции и получившим пропуск в театр от чинов политической охраны. Говорили, что когда Багрова вели на казнь, он, несмотря на завязанный рот, успел крикнуть, что его вешают те самые люди, которые послали на убийство.
Что организовано это дело было департаментом полиции, оказалось бесспорным, но кто именно был высшим инициатором его, следствие не выяснило.
Революционные организации, во всяком случае, никакого отношения к нему не имели, о чем и объявили в особой, изданной ими по этому поводу листовке.
Убийство Столыпина нагляднее, чем когда-либо, показало, что в условиях русской действительности путь от Капитолия к Тарпейской скале недалек.
Система, при которой власть, пользуясь Гапонами, Азефами и Петровыми, обратила провокацию в метод борьбы со своими противниками, привела к такому разложению, при котором в самом правительстве никто уже никому не доверял.