В. Владимиров о карательной экспедиции Римана. Часть II
Из книги В. Владимирова «Карательная экспедиция отряда лейб-гвардии Семёновского полка в декабрьские дни на Московско-Казанской железной дороге».
Не доезжая полутора вёрст до станции Перово, поезд с солдатами повстречал на запасных путях много крестьян с подводами, разбиравших остатки товаров. Они, не торопясь, с большой деловитостью выбирали предметы наиболее необходимые им. Поэтому не обратили никакого внимания на подходивший поезд. Правда, перовцы предупреждали их, что ещё с вечера ожидают казаков; но они не верили, не могли понять, к чему это? Зачем нужны теперь казаки? Когда раньше, вначале грабежа не прислали никого, допустили все расхитить; а теперь и товаров-то ничего почти не осталось! Решили по своей простоте, что перовцы нарочно придумали, чтобы попугать их, подсмеяться над ними, сделавшими конец на своей клячонке с сотню вёрст.
Но их благодушие было скоро рассеяно залпами из окон медленно подходившего поезда, от которых попадали их клячонки и с криком и стоном грохнулись на снег раненые люди.
Стрельба началась ожесточённая; солдаты поспрыгивали с вагонов, рассыпались по запасным путям и стреляли по бежавшим вдоль путей! Другая часть крестьян бросилась влево, на поляну, употребляя все усилия достигнуть леса, окаймляющего поляну.
Но их расчёт быль неверен; пули были быстрее, и много людей полегло на этой поляне; только немногие добрались до леса и избежали смерти.
[Читать далее]Сколько было убито на этой поляне и на запасных путях, трудно сказать; точных сведений нет, и получить их вряд ли удастся; большинство из убитых приезжие из дальних деревень, неизвестные местному населению.
По показанию сторожа М. трупы всех убитых солдаты собрали и сложили в 2 вагона, а потом вечером отправили поездом по направлению к Москве. По его мнению было 52-57 убитых.
Свидетельница К. слышала из некоторых источников, что было убито значительно больше 50 человек…
Мне был крайне необходим свидетель К., старик, который много ужасов видел перед темь, пока не набросились на него солдаты и штыками нанесли ему 9 тяжёлых ран. Предполагая, что он убит, солдаты бросили его на снегу и ушли. Кто-то его поднял, и каким-то путём удалось его отправить в Басманную больницу; там он поправился и недавно выписался из больницы. Живёт в настоящее время в Перове. Три раза приходил я к нему и каждый раз встречал ряд подозрительных вопросов:
«Вам, батюшка, зачем его нужно? Ведь он совершенно ни в чём не виноват!»
Я объяснял цель моего посещения и указывал на необходимость его видеть лично. Каждый раз я получал уклончивый ответь, что он только что уехал в Москву, что он живёт всегда в Москве; когда же я спросил его московский адрес, то оказалось, что его в Москве нет, так как он живёт в Перове. Я был удивлён таким недоверием, и когда постарался выяснить причину, почему он прячется от меня, то оказалось, что он боится, что его добьют теперь до смерти, так как тогда его били, да не добили; что я разыскиваю его с целью убить совсем, т. е. исправить ошибку солдат, так как только по ошибке и халатности их он остался жив. Боязнь этого старика так велика, что до сих пор мне не удалось его разыскать.
Такой страх имеет до некоторой степени реальную подкладку. Солдаты, стреляя в бегущих людей, иногда на расстоянии нескольких сот саженей, не убивали насмерть, а только ранили и оставляли их корчиться и страдать на снегу.
Правда с отрядом солдат приехал их собственный Красный Крест с военным врачом; но он предназначался для своих раненых, так как начальниками войск ожидалось вооружённое сопротивление боевой дружины. Нужно заметить, что их предположение не оправдалось и из солдат никто не был ранен, в них не было сделано ни одного выстрела.
Всех раненых поднимал и уносил к себе санитарный отряд поездов Дальнего Востока, приходивших сюда в железнодорожную мастерскую для ремонта. Кроме того некоторых раненых относили в местную больницу. И вот из этой больницы 16 декабря вечером солдаты унесли 3 тяжело раненых, ещё с признаками жизни; зачем, куда и для чего их взяли - неизвестно; что стало с ними потом, тоже неизвестно! Достоверно утверждаю только то, что раненые были сильно изуродованы, так что признать их было нельзя, - и что этих раненых, числом 3, солдаты унесли из местной перовской больницы, и что они были с признаками жизни.
Во всяком случае свидетель К., которому я имею все основания доверять, слышал из прямых, официальных источников, что 3 раненых были взяты солдатами по приказанию полковника, так как этим людям «не место быть в больницах».
Относительно раненых, помещённых в санитарных поездах, упорно циркулирует среди населения ужасный слух, который передавался теми больными, получившими выздоровление, которые сами это слышали. В санитарный поезд явился Риман и потребовал выдачи ему дружинников для расстрела, которые остались ещё в живых. Комендант, в чине полковника, заведующей санитарным поездом, ответил, что этого он не сделает, что санитарный поезд не для того существует, чтобы в нём расстреливать раненых; что это есть убежище для раненых…
Заняв запасные пути, разогнав, убив и ранив тех, кто находился там, другая часть отряда под командой Римана направилась к станции.
На платформе никого не было. Выстроив солдат на платформе, полковник крикнул: «Кто есть на станции - выходи»! Вышел станционный жандармский унтер-офицер Подгорный. «Есть на станции кто-нибудь?» Действительно, оказалось, что в зале I класса находилось много баб, преимущественно жён жандармов и станционных служащих. Собрались они сюда с раннего утра, так как начальник станции Фролов еще с вечера предупредил, что приедет московское начальство устанавливать порядок. Полковник приказал солдатам разогнать баб и никого на станцию не пускать.
В это время на станции находился при исполнении служебных обязанностей жандармский унтер- офицер Подгорный; когда солдаты стали очищать вокзал, он пошёл к себе домой и рассказал жене, что приехал полковник Риман. Через некоторое время к нему на квартиру пришёл для обыска тот самый Риман, которого он видел на станции.
Осмотрев квартиру, полковник увидел на стене шашку и револьвер:
- Кому принадлежать это оружие, выходи на середину комнаты! - крикнул Риман.
Весь бледный, в испуге вышел хозяин квартиры, станционный жандарм Подгорный, и сталь уверять Римана, что он ни в чём не виновен, а оружие это находится у него потому, что он жандарм. Офицер нацеливает на него револьвер и говорит:
- Все вы, мерзавцы, чтобы спастись от смерти, готовы назваться жандармами! - Чем докажете, не выходя из комнаты, что вы жандарм?
Он вытащил свою одежду и думал, что таким неоспоримым вещественным доказательством рассеет всякие сомнения. Но для полк. Римана это было неубедительно, и несчастному жандарму предстояла смерть. К счастью, жена его отыскала проездной билет, с фотографической карточкой.
Таким образом он быль спасён!
Но и спасение было пока кажущееся, потому что Риман злобно крикнул ему: «Ну, одевайся, мерзавец, в жандармскую форму и беги на станцию». - Это приказание «беги домой», «беги на станцию» - в понятиях населения равносильно: «готовься к смерти»!.
Много раз приходилось убеждаться перовцам, что приказание «беги домой» есть не что иное, как привычка хорошего охотника никогда не стрелять по птице, спокойно сидящей на суку. Он предварительно спугнёт её, а потом уже стреляет влёт. Так и тут: поймав свою жертву, руководитель «усмирения» милостиво отпускает его на свободу, приказав ему: «Беги домой, да поживей!» - следит за ним, как тот на крыльях счастья несётся прочь от этого рокового места, а затем... раздаётся залп, без команды, без слов, и несчастный падаете на снег.
Рассказывают про одного смекалистого солдатика Коновалова, которого задержали вместе с двумя рабочими на улице, их обыскали и, ничего не найдя, приказали им: «бегите домой! да живо... без оглядки...»! Они и бросились бежать...
Солдатик-то, хорошо зная, что теперь нельзя плошать, что его жизнь зависит от него самого, ударился в бег, как зверь... Он бежал зигзагами, делая громадные скачки в стороны; когда уставал -бросался в канаву, в снег, потом вновь бежал...
По нём стреляли, как в садке по дикому волку стреляют опытные охотники; пули свистали вокруг него, не причиняя вреда. И зверь ушёл от них... Коновалова ранили в руку, и он остался жив, а оба его товарища сразу полегли от первого залпа, обливаясь кровью. Они были убиты!..
Старший помощник начальника станции Орловской был на платформе в то время, когда приехал Семёновский отряд. Ещё накануне он слышал от своего прямого начальника Фролова, что приедет начальство, устанавливать на линии порядок. Ждали казаков.
Когда Орловский увидал, что всех согнали с платформы, и солдаты угрожающе держали себя по отношению к окружающим, а аппарат, сигнальные приборы и всё дежурство станции перешло в руки солдата железнодорожного батальона, он пошёл домой, как ненужный на своём посту, чтоб успокоить жену относительно своей судьбы. Придя домой, он рассказал своей жене, как грубо и жестоко обращаются с публикой прибывшие солдаты, не казаки, которых все ожидали, а совсем другие, петербургские солдаты, посидел четверть часа дома и отправился на станцию. Больше домой он не возвращался. Это были последние пятнадцать минут, которые он подарил своей жене, не сознавая этого сам. Несчастная вдова получила на следующий только день изуродованный, обезображенный труп своего мужа.
Он быль так сильно изуродован, что, если бы не одежда, то нельзя было бы его признать. Всё лицо было истыкано штыками. Глазные впадины были пробиты до мозга. Подбородок, щёки, нос представляли из себя сплошную кровавую маску:
- «Только губы остались целы», - сказала вдова, молодая красивая женщина, находящаяся в последней степени беременности. Что должна была она пережить в эту минуту, когда ремонтные рабочие принесли ей обезображенное тело, вместо любимого, вчера ещё живого мужа. С дрожью в голосе она спросила меня, когда я с ней разговаривал: «Скажите, зачем это «они» так изуродовали его? Ну убили бы, если это нужно! Лишили бы жизни человека, и достаточно; но зачем такое издевательство? Зачем так истерзали его тело? Что это - злоба ли, месть ли проявлена на нём? Как это ужасно! Не нахожу слов, чтобы передать вам, что я пережила за это время!»
Рассказывают, что когда Орловский подходил к станции и уже поднялся на верхние ступеньки, полковник приказал расстрелять его. Несколько пуль сразили его, он упал ещё живой, остальное было сделано штыками. Потом отнесли его в вагон, и только утром удалось служащим вместе с ремонтными рабочими доставить труп к вдове Орловской.
Покончив с Орловским, полковник Риман встретился на платформе с другим помощником начальника станции, Ларионовым, который был дежурным на станции. Ларионов возвращался с запасных путей, куда он отводил приехавший с семёновцами поезд. Риман, увидав его в форме, спросил:
- Вы помощник нач. ст. Ларионов?
- Да.
- Идите ко мне в кабинет.
Через несколько минуть они оттуда вышли, и полковник громко ему сказал:
- Следуйте за мной!
Не доходя нескольких шагов до того места, где стояли 4 солдата, около лесенки, раздалась грозная команда:
- В штыки его!
Первый удар штыка пришелся в позвоночник: Ларионов упал в страшных муках, начал кричать, просить пощады, милосердия. На него посыпались удары штыками. Раздался отчаянный вопль, который разнёсся далеко по окрестности. Свидетельница О. рассказывала, что находясь далеко от станции, она слышала душу раздирающий крик Ларионова, когда, по её выражению, «его пороли штыками». Наконец его запороли до смерти, и офицер для успокоения своей совести, чтобы не оставить его в живых, выстрелил в висок. То, чего так долго молил бедняга Ларионов, - чтобы последним выстрелом прекратить его ужасные страдания, - он получил после своей смерти.
Затем полковник Риман отправился с солдатами в одну сторону по Перову, капитан Зыков - в другую.
Придя в одну из частных квартир, мне удалось разыскать одного свидетеля N. и расспросить об обстоятельствах убийства двух его сыновей. Этот суровый старик произвёл на меня сильное, глубокое впечатление своей деловитостью, отсутствием многословия и тем бесконечным, безысходным горем, которое чувствовалось в каждом его суровом слов.
Обстоятельства убийства его сыновей были действительно возмутительны.
К нему в квартиру пришёл полковник Риман с обыском; вся семья в это время была в сборе, тут же находились оба его сына; одному было 20 лет, другому 22. Они работали в железнодорожных мастерских в качестве токарей. Полковник, ничего не найдя, расспросив - кто они, где работают, удовлетворился их ответами и с миром ушёл.
Ребята, посидев еще несколько времени дома, пошли прогуляться по улице и кстати поиграть на биллиарде. К ним подошли ещё двое приятелей и вчетвером они продолжали путь.
Когда они подошли к переезду через полотно железной дороги, их остановили солдаты и обыскали. Ничего не найдя, хотели отпустить, но один из солдат заметил:
- «Ребята, да ведь это забастовщики! в штыки их!».
- И действительно, в одно мгновение солдаты набросились на них и начали пороть их штыками; двое приятелей бросились бежать, тогда их уложили пулями, а оба брата полегли тута же по краям дороги. Один был исколот штыками, а другой ранен в живот и пулей, и штыками.
Старик, ничего не зная о случившемся, пошёл посмотреть, что вообще делается, и, подойдя к переезду, увидал лежащих по краям дороги своих сыновей.
Один из них ещё был жив, раненый пулей в живот; другой же мёртв, его трудно было отцу признать за своего сына. Ни одного зуба не было во рту, глаза, нос, переносица, - всё было испорото штыками. Раненого сына подняли санитары маньчжурских поездов, и к 12 часам ночи он умер в страшных мучениях в санитарном вагоне. Принеся труп другого сына к себе домой, снимая с него пальто, старики увидели примёрзшие к одежде несколько зубов, которые повылетали из его рта под жестокими ударами штыков.
- «Я сам солдат, - начал старик, - служил Царю верой и правдой и готовил для его царской службы четырёх сыновей. Но вот наши же солдаты убили у меня двоих... И как убили: терзали, мучили, пронзали штыками, все тело изуродовали до неузнаваемости. Зачем убили? За что? За что издевались над ними?»
- «Я сам солдат! - Старик выпрямился и суровым взглядом обвёл кругом, - но на это у меня нет понимания; нет указания в воинском уставе. Я пойду к самому царю, я пойду и спрошу его, за что убили моих сыновей? И если от него узнаю, что это убили их по его распоряжение, его солдаты, я не дам ему двух других сыновей, которых я ращу. Лучше я их убью своими руками, но не дам Царю на службу, чтоб не сделать их палачами».
В третьем часу дня путевой сторож Дрожжин, сидя у себя дома, обратился к своей старухе с просьбой, чтобы вместо него она пошла на Симоновский путь для исполнения служебных обязанностей.
- Мне как-то жутко, ступай сам, - ответила старуха.
- Ну ладно, попью чайку, схожу, успею ещё, - согласился сторож и, напившись чаю, отправился.
Не успел он дойти до своего участка, как меткая пуля попала ему в живот, и когда он упал, солдаты набросились на него и начали пороть штыками. Особенно пострадал живот, так что кишки выпали наружу и примёрзли к одежде. Солдаты, думая, что с ним покончили совсем, пошли далее. Несчастный Дрожжин был жив и пролежал на морозе 4 часа с распоротым животом; в седьмом часу вечера его подняли санитары и отнесли к себе в вагон: только в 1-м часу ночи он умер на их руках, после того, как они зашили ему кишки и живот. На другой день старуха получила его труп и сама похоронила.
Рассказывая мне историю убийства мужа, она, как бы в противовес милостивому отношению солдат к своему покойнику, привела случай, виденный ею из окна своей квартиры, расположенной вблизи дорожного пути.
- Это ещё, слава Богу, с моим мужем-то милостиво обошлись! Попороли штыками, да и бросили; а вот тут, недалеко от моих окон, шли двое; в них выстрелили, они упали; солдаты бросились и ну их штыками!! Пороли, пороли... потом бросили, видят ещё идут двое, и тех так же.
Я кричу:
- «Батюшки, батюшки, да что же это такое делается? Убили их!»
В это время я не знала, что с моим-то так же покончили. Не отхожу от окна и всё смотрю. Солдаты недалеко от пути встали во фрунт, с ними офицер. Вдруг вижу: один-то из четырёх, лежавших на снегу, - зашевелился; должно быть, застонал ещё, так как солдат очнулся, подошёл к нему: подержал за одежду - видит шевелится; и ну его штыком начал пороть; порол, порол - надо думать запорол совсем и опять отошёл в сторону. Не прошло и 20-ти минут, как этот-то опять зашевелился, - головой замотал - страсть живуч был, - солдат в сердцах опять подошёл и штыком доколол его; а потом и офицер подошёл и выстрелил ему в голову. На Дальнем Востоке и то, должно, так не было...- закончила Дрожжина свой безыскусственный, страшный рассказ.
Не доезжая полутора вёрст до станции Перово, поезд с солдатами повстречал на запасных путях много крестьян с подводами, разбиравших остатки товаров. Они, не торопясь, с большой деловитостью выбирали предметы наиболее необходимые им. Поэтому не обратили никакого внимания на подходивший поезд. Правда, перовцы предупреждали их, что ещё с вечера ожидают казаков; но они не верили, не могли понять, к чему это? Зачем нужны теперь казаки? Когда раньше, вначале грабежа не прислали никого, допустили все расхитить; а теперь и товаров-то ничего почти не осталось! Решили по своей простоте, что перовцы нарочно придумали, чтобы попугать их, подсмеяться над ними, сделавшими конец на своей клячонке с сотню вёрст.
Но их благодушие было скоро рассеяно залпами из окон медленно подходившего поезда, от которых попадали их клячонки и с криком и стоном грохнулись на снег раненые люди.
Стрельба началась ожесточённая; солдаты поспрыгивали с вагонов, рассыпались по запасным путям и стреляли по бежавшим вдоль путей! Другая часть крестьян бросилась влево, на поляну, употребляя все усилия достигнуть леса, окаймляющего поляну.
Но их расчёт быль неверен; пули были быстрее, и много людей полегло на этой поляне; только немногие добрались до леса и избежали смерти.
[Читать далее]Сколько было убито на этой поляне и на запасных путях, трудно сказать; точных сведений нет, и получить их вряд ли удастся; большинство из убитых приезжие из дальних деревень, неизвестные местному населению.
По показанию сторожа М. трупы всех убитых солдаты собрали и сложили в 2 вагона, а потом вечером отправили поездом по направлению к Москве. По его мнению было 52-57 убитых.
Свидетельница К. слышала из некоторых источников, что было убито значительно больше 50 человек…
Мне был крайне необходим свидетель К., старик, который много ужасов видел перед темь, пока не набросились на него солдаты и штыками нанесли ему 9 тяжёлых ран. Предполагая, что он убит, солдаты бросили его на снегу и ушли. Кто-то его поднял, и каким-то путём удалось его отправить в Басманную больницу; там он поправился и недавно выписался из больницы. Живёт в настоящее время в Перове. Три раза приходил я к нему и каждый раз встречал ряд подозрительных вопросов:
«Вам, батюшка, зачем его нужно? Ведь он совершенно ни в чём не виноват!»
Я объяснял цель моего посещения и указывал на необходимость его видеть лично. Каждый раз я получал уклончивый ответь, что он только что уехал в Москву, что он живёт всегда в Москве; когда же я спросил его московский адрес, то оказалось, что его в Москве нет, так как он живёт в Перове. Я был удивлён таким недоверием, и когда постарался выяснить причину, почему он прячется от меня, то оказалось, что он боится, что его добьют теперь до смерти, так как тогда его били, да не добили; что я разыскиваю его с целью убить совсем, т. е. исправить ошибку солдат, так как только по ошибке и халатности их он остался жив. Боязнь этого старика так велика, что до сих пор мне не удалось его разыскать.
Такой страх имеет до некоторой степени реальную подкладку. Солдаты, стреляя в бегущих людей, иногда на расстоянии нескольких сот саженей, не убивали насмерть, а только ранили и оставляли их корчиться и страдать на снегу.
Правда с отрядом солдат приехал их собственный Красный Крест с военным врачом; но он предназначался для своих раненых, так как начальниками войск ожидалось вооружённое сопротивление боевой дружины. Нужно заметить, что их предположение не оправдалось и из солдат никто не был ранен, в них не было сделано ни одного выстрела.
Всех раненых поднимал и уносил к себе санитарный отряд поездов Дальнего Востока, приходивших сюда в железнодорожную мастерскую для ремонта. Кроме того некоторых раненых относили в местную больницу. И вот из этой больницы 16 декабря вечером солдаты унесли 3 тяжело раненых, ещё с признаками жизни; зачем, куда и для чего их взяли - неизвестно; что стало с ними потом, тоже неизвестно! Достоверно утверждаю только то, что раненые были сильно изуродованы, так что признать их было нельзя, - и что этих раненых, числом 3, солдаты унесли из местной перовской больницы, и что они были с признаками жизни.
Во всяком случае свидетель К., которому я имею все основания доверять, слышал из прямых, официальных источников, что 3 раненых были взяты солдатами по приказанию полковника, так как этим людям «не место быть в больницах».
Относительно раненых, помещённых в санитарных поездах, упорно циркулирует среди населения ужасный слух, который передавался теми больными, получившими выздоровление, которые сами это слышали. В санитарный поезд явился Риман и потребовал выдачи ему дружинников для расстрела, которые остались ещё в живых. Комендант, в чине полковника, заведующей санитарным поездом, ответил, что этого он не сделает, что санитарный поезд не для того существует, чтобы в нём расстреливать раненых; что это есть убежище для раненых…
Заняв запасные пути, разогнав, убив и ранив тех, кто находился там, другая часть отряда под командой Римана направилась к станции.
На платформе никого не было. Выстроив солдат на платформе, полковник крикнул: «Кто есть на станции - выходи»! Вышел станционный жандармский унтер-офицер Подгорный. «Есть на станции кто-нибудь?» Действительно, оказалось, что в зале I класса находилось много баб, преимущественно жён жандармов и станционных служащих. Собрались они сюда с раннего утра, так как начальник станции Фролов еще с вечера предупредил, что приедет московское начальство устанавливать порядок. Полковник приказал солдатам разогнать баб и никого на станцию не пускать.
В это время на станции находился при исполнении служебных обязанностей жандармский унтер- офицер Подгорный; когда солдаты стали очищать вокзал, он пошёл к себе домой и рассказал жене, что приехал полковник Риман. Через некоторое время к нему на квартиру пришёл для обыска тот самый Риман, которого он видел на станции.
Осмотрев квартиру, полковник увидел на стене шашку и револьвер:
- Кому принадлежать это оружие, выходи на середину комнаты! - крикнул Риман.
Весь бледный, в испуге вышел хозяин квартиры, станционный жандарм Подгорный, и сталь уверять Римана, что он ни в чём не виновен, а оружие это находится у него потому, что он жандарм. Офицер нацеливает на него револьвер и говорит:
- Все вы, мерзавцы, чтобы спастись от смерти, готовы назваться жандармами! - Чем докажете, не выходя из комнаты, что вы жандарм?
Он вытащил свою одежду и думал, что таким неоспоримым вещественным доказательством рассеет всякие сомнения. Но для полк. Римана это было неубедительно, и несчастному жандарму предстояла смерть. К счастью, жена его отыскала проездной билет, с фотографической карточкой.
Таким образом он быль спасён!
Но и спасение было пока кажущееся, потому что Риман злобно крикнул ему: «Ну, одевайся, мерзавец, в жандармскую форму и беги на станцию». - Это приказание «беги домой», «беги на станцию» - в понятиях населения равносильно: «готовься к смерти»!.
Много раз приходилось убеждаться перовцам, что приказание «беги домой» есть не что иное, как привычка хорошего охотника никогда не стрелять по птице, спокойно сидящей на суку. Он предварительно спугнёт её, а потом уже стреляет влёт. Так и тут: поймав свою жертву, руководитель «усмирения» милостиво отпускает его на свободу, приказав ему: «Беги домой, да поживей!» - следит за ним, как тот на крыльях счастья несётся прочь от этого рокового места, а затем... раздаётся залп, без команды, без слов, и несчастный падаете на снег.
Рассказывают про одного смекалистого солдатика Коновалова, которого задержали вместе с двумя рабочими на улице, их обыскали и, ничего не найдя, приказали им: «бегите домой! да живо... без оглядки...»! Они и бросились бежать...
Солдатик-то, хорошо зная, что теперь нельзя плошать, что его жизнь зависит от него самого, ударился в бег, как зверь... Он бежал зигзагами, делая громадные скачки в стороны; когда уставал -бросался в канаву, в снег, потом вновь бежал...
По нём стреляли, как в садке по дикому волку стреляют опытные охотники; пули свистали вокруг него, не причиняя вреда. И зверь ушёл от них... Коновалова ранили в руку, и он остался жив, а оба его товарища сразу полегли от первого залпа, обливаясь кровью. Они были убиты!..
Старший помощник начальника станции Орловской был на платформе в то время, когда приехал Семёновский отряд. Ещё накануне он слышал от своего прямого начальника Фролова, что приедет начальство, устанавливать на линии порядок. Ждали казаков.
Когда Орловский увидал, что всех согнали с платформы, и солдаты угрожающе держали себя по отношению к окружающим, а аппарат, сигнальные приборы и всё дежурство станции перешло в руки солдата железнодорожного батальона, он пошёл домой, как ненужный на своём посту, чтоб успокоить жену относительно своей судьбы. Придя домой, он рассказал своей жене, как грубо и жестоко обращаются с публикой прибывшие солдаты, не казаки, которых все ожидали, а совсем другие, петербургские солдаты, посидел четверть часа дома и отправился на станцию. Больше домой он не возвращался. Это были последние пятнадцать минут, которые он подарил своей жене, не сознавая этого сам. Несчастная вдова получила на следующий только день изуродованный, обезображенный труп своего мужа.
Он быль так сильно изуродован, что, если бы не одежда, то нельзя было бы его признать. Всё лицо было истыкано штыками. Глазные впадины были пробиты до мозга. Подбородок, щёки, нос представляли из себя сплошную кровавую маску:
- «Только губы остались целы», - сказала вдова, молодая красивая женщина, находящаяся в последней степени беременности. Что должна была она пережить в эту минуту, когда ремонтные рабочие принесли ей обезображенное тело, вместо любимого, вчера ещё живого мужа. С дрожью в голосе она спросила меня, когда я с ней разговаривал: «Скажите, зачем это «они» так изуродовали его? Ну убили бы, если это нужно! Лишили бы жизни человека, и достаточно; но зачем такое издевательство? Зачем так истерзали его тело? Что это - злоба ли, месть ли проявлена на нём? Как это ужасно! Не нахожу слов, чтобы передать вам, что я пережила за это время!»
Рассказывают, что когда Орловский подходил к станции и уже поднялся на верхние ступеньки, полковник приказал расстрелять его. Несколько пуль сразили его, он упал ещё живой, остальное было сделано штыками. Потом отнесли его в вагон, и только утром удалось служащим вместе с ремонтными рабочими доставить труп к вдове Орловской.
Покончив с Орловским, полковник Риман встретился на платформе с другим помощником начальника станции, Ларионовым, который был дежурным на станции. Ларионов возвращался с запасных путей, куда он отводил приехавший с семёновцами поезд. Риман, увидав его в форме, спросил:
- Вы помощник нач. ст. Ларионов?
- Да.
- Идите ко мне в кабинет.
Через несколько минуть они оттуда вышли, и полковник громко ему сказал:
- Следуйте за мной!
Не доходя нескольких шагов до того места, где стояли 4 солдата, около лесенки, раздалась грозная команда:
- В штыки его!
Первый удар штыка пришелся в позвоночник: Ларионов упал в страшных муках, начал кричать, просить пощады, милосердия. На него посыпались удары штыками. Раздался отчаянный вопль, который разнёсся далеко по окрестности. Свидетельница О. рассказывала, что находясь далеко от станции, она слышала душу раздирающий крик Ларионова, когда, по её выражению, «его пороли штыками». Наконец его запороли до смерти, и офицер для успокоения своей совести, чтобы не оставить его в живых, выстрелил в висок. То, чего так долго молил бедняга Ларионов, - чтобы последним выстрелом прекратить его ужасные страдания, - он получил после своей смерти.
Затем полковник Риман отправился с солдатами в одну сторону по Перову, капитан Зыков - в другую.
Придя в одну из частных квартир, мне удалось разыскать одного свидетеля N. и расспросить об обстоятельствах убийства двух его сыновей. Этот суровый старик произвёл на меня сильное, глубокое впечатление своей деловитостью, отсутствием многословия и тем бесконечным, безысходным горем, которое чувствовалось в каждом его суровом слов.
Обстоятельства убийства его сыновей были действительно возмутительны.
К нему в квартиру пришёл полковник Риман с обыском; вся семья в это время была в сборе, тут же находились оба его сына; одному было 20 лет, другому 22. Они работали в железнодорожных мастерских в качестве токарей. Полковник, ничего не найдя, расспросив - кто они, где работают, удовлетворился их ответами и с миром ушёл.
Ребята, посидев еще несколько времени дома, пошли прогуляться по улице и кстати поиграть на биллиарде. К ним подошли ещё двое приятелей и вчетвером они продолжали путь.
Когда они подошли к переезду через полотно железной дороги, их остановили солдаты и обыскали. Ничего не найдя, хотели отпустить, но один из солдат заметил:
- «Ребята, да ведь это забастовщики! в штыки их!».
- И действительно, в одно мгновение солдаты набросились на них и начали пороть их штыками; двое приятелей бросились бежать, тогда их уложили пулями, а оба брата полегли тута же по краям дороги. Один был исколот штыками, а другой ранен в живот и пулей, и штыками.
Старик, ничего не зная о случившемся, пошёл посмотреть, что вообще делается, и, подойдя к переезду, увидал лежащих по краям дороги своих сыновей.
Один из них ещё был жив, раненый пулей в живот; другой же мёртв, его трудно было отцу признать за своего сына. Ни одного зуба не было во рту, глаза, нос, переносица, - всё было испорото штыками. Раненого сына подняли санитары маньчжурских поездов, и к 12 часам ночи он умер в страшных мучениях в санитарном вагоне. Принеся труп другого сына к себе домой, снимая с него пальто, старики увидели примёрзшие к одежде несколько зубов, которые повылетали из его рта под жестокими ударами штыков.
- «Я сам солдат, - начал старик, - служил Царю верой и правдой и готовил для его царской службы четырёх сыновей. Но вот наши же солдаты убили у меня двоих... И как убили: терзали, мучили, пронзали штыками, все тело изуродовали до неузнаваемости. Зачем убили? За что? За что издевались над ними?»
- «Я сам солдат! - Старик выпрямился и суровым взглядом обвёл кругом, - но на это у меня нет понимания; нет указания в воинском уставе. Я пойду к самому царю, я пойду и спрошу его, за что убили моих сыновей? И если от него узнаю, что это убили их по его распоряжение, его солдаты, я не дам ему двух других сыновей, которых я ращу. Лучше я их убью своими руками, но не дам Царю на службу, чтоб не сделать их палачами».
В третьем часу дня путевой сторож Дрожжин, сидя у себя дома, обратился к своей старухе с просьбой, чтобы вместо него она пошла на Симоновский путь для исполнения служебных обязанностей.
- Мне как-то жутко, ступай сам, - ответила старуха.
- Ну ладно, попью чайку, схожу, успею ещё, - согласился сторож и, напившись чаю, отправился.
Не успел он дойти до своего участка, как меткая пуля попала ему в живот, и когда он упал, солдаты набросились на него и начали пороть штыками. Особенно пострадал живот, так что кишки выпали наружу и примёрзли к одежде. Солдаты, думая, что с ним покончили совсем, пошли далее. Несчастный Дрожжин был жив и пролежал на морозе 4 часа с распоротым животом; в седьмом часу вечера его подняли санитары и отнесли к себе в вагон: только в 1-м часу ночи он умер на их руках, после того, как они зашили ему кишки и живот. На другой день старуха получила его труп и сама похоронила.
Рассказывая мне историю убийства мужа, она, как бы в противовес милостивому отношению солдат к своему покойнику, привела случай, виденный ею из окна своей квартиры, расположенной вблизи дорожного пути.
- Это ещё, слава Богу, с моим мужем-то милостиво обошлись! Попороли штыками, да и бросили; а вот тут, недалеко от моих окон, шли двое; в них выстрелили, они упали; солдаты бросились и ну их штыками!! Пороли, пороли... потом бросили, видят ещё идут двое, и тех так же.
Я кричу:
- «Батюшки, батюшки, да что же это такое делается? Убили их!»
В это время я не знала, что с моим-то так же покончили. Не отхожу от окна и всё смотрю. Солдаты недалеко от пути встали во фрунт, с ними офицер. Вдруг вижу: один-то из четырёх, лежавших на снегу, - зашевелился; должно быть, застонал ещё, так как солдат очнулся, подошёл к нему: подержал за одежду - видит шевелится; и ну его штыком начал пороть; порол, порол - надо думать запорол совсем и опять отошёл в сторону. Не прошло и 20-ти минут, как этот-то опять зашевелился, - головой замотал - страсть живуч был, - солдат в сердцах опять подошёл и штыком доколол его; а потом и офицер подошёл и выстрелил ему в голову. На Дальнем Востоке и то, должно, так не было...- закончила Дрожжина свой безыскусственный, страшный рассказ.