Джон Уилер-Беннет о Ленине, Временном правительстве и Первой мировой
Из книги Джона Уилер-Беннета "Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии".
Начало Первой мировой войны застало Ленина и Крупскую в австрийской Польше, где они находились в эмиграции.
После непродолжительного ареста по обвинению в шпионаже Ленину было разрешено отбыть в Швейцарию, где он с женой на первое время остановился в Берне. Жили очень бедно («Главная беда в том, что катастрофически не хватает денег, - писал Ленин, - из-за дьявольской дороговизны жить чертовски трудно»). На личные нужды им пришлось растягивать на три года 160 фунтов, оставленных им матерью Крупской. В конце концов им удалось перебраться в Цюрих.
Комната была маленькой и неудобной. Окна выходили во двор: летом чувствовалась духота и неприятный запах; зимой - тот же неприятный спертый воздух и слякотная сырость. Сама Шпигельштрассе представляла собой узкую улочку. К счастью для него и близких, Ленин был неприхотлив к внешней обстановке и вообще мог стойко сносить неблагоприятные обстоятельства. Ему не доставляло особых неудобств то, что кофе приходилось пить из чашки со сломанной ручкой, что ели они с женой на общей кухне и что еда была крайне скромна, если не скудна, что единственной мебелью в комнате были стол, две кровати, два стула и швейная машинка. Эти неудобства прежде всего ощущала Крупская как домохозяйка, а его мысли были всецело заняты борьбой за торжество и победу социализма на мировой арене.
Ленин работал с тем неутомимым упорством и энтузиазмом, которые позднее позволяли в Советской России творить настоящие чудеса, создавая и строя при жесточайшей нехватке необходимого исходного материала.[Читать далее]
...
Работать дома было невозможно. Окна их комнаты выходили во двор, рядом с которым располагалось предприятие по производству колбас; из-за зловонного запаха приходилось постоянно держать окна закрытыми. Ленин использовал испытанное поле боя - читальный зал публичной библиотеки (разве большая часть планов по организации большевистской партии не была разработана в мирной тиши читального зала Британского музея?). В Цюрихе служащие библиотеки предъявляли довольно жесткие требования к внешнему виду посетителей. Некоторых соратников Ленина по большевистской партии не допустили к работе из-за их довольно потрепанной и забрызганной грязью одежды и обуви. Однако у Ленина было одно довольно приличное пальто, а также пара хорошей обуви, и он мог спокойно работать в библиотеке. Немногочисленные завсегдатаи библиотеки не обращали особого внимания на невысокого коренастого русского, с лысиной, слегка вздернутым носом, большим ртом и квадратным подбородком, покрытым небольшой бородкой и рыжими усами, который ежедневно приходил сюда и работал с девяти утра до шести вечера с тем неистощимым и неослабевающим упорством, которое свойственно настоящему революционеру.
...
По иронии судьбы, в результате Февральской революции у власти оказались те, кто хотел продолжать войну, хотя вся страна в этот момент была буквально охвачена страстным стремлением к миру. Если бы царский режим сумел подавить революцию, сепаратный мир с Германией был бы заключен практически немедленно и на любых условиях. Аналогичным образом, сумей большевики прийти к власти в то время, политика, которая в конечном итоге привела к заключению Брестского мира, начала бы осуществляться на девять месяцев раньше.
Однако случилось так, что властный скипетр, выпавший из монарших рук 2 марта 1917 г., был подхвачен либералами конституционалистами, которые выступали за продолжение войны под лозунгом защиты свободы и демократии, несмотря на страстное стремление к миру подавляющего большинства жителей России и под лозунгом заключения которого революция фактически и произошла.
В обстановке той сумятицы, которая происходила между Февральской и Октябрьской революциями, Временное правительство выступало за продолжение войны, пытаясь соединить несоединимое: верность союзникам и союзническим обязательствам и молчаливое признание того, что подавляющее большинство общества жаждет немедленного мира. То, что это невозможно, было осознано слишком поздно; эта иллюзия дорого обошлась Временному правительству: большевики использовали общее стремление к миру в качестве орудия, при помощи которого режим, пришедший к власти в результате Февральской революции, был сметен.
Трудно найти в истории пример более откровенного политического бессилия и неумения осуществлять управление государством, чем деятельность Временного правительства, которое пришло к власти после отречения царя от престола.
Это правительство, состоявшее из десяти либералов и одного социалиста («десять капиталистов и один заложник демократии», как писал Ленин), пыталось, все менее и менее успешно, «идти по канату», балансируя между верностью союзникам и общей страшной усталостью от войны внутри России, сопровождая это балансирование высокопарными и напыщенными фразами и заявлениями. В результате не получилось ни того ни другого; оно так же не смогло найти себе опору среди сторонников монархических традиций, как и создать какую-либо другую основу, на которую оно могло бы опереться. Своего собственного авторитета у него практически не было. Это правительство было не столько революционным, сколько идеалистическим, совершенно неспособным контролировать те мощные народные силы, которые привели его к власти. Такое правительство, как по своему составу, так и по реальным способностям и возможностям, могло бы работать в стране с устоявшимися демократическими порядками, причем на таком этапе развития, когда была бы не нужна сильная государственная власть; однако оно совершенно не подходило для революционного времени. К тому же большинство его членов были в душе монархистами, а не революционерами.
Безусловным лидером конституционно-демократического режима был премьер-министр Временного правительства князь Г. Львов. Он заслужил авторитет и уважение за свою деятельность в качестве председателя Союза земств; еще при царе он выступал за введение конституционной монархии. Министром иностранных дел стал П. Милюков, который много лет изучал вопросы международных отношений и мировой политики и, как казалось, лучше, чем кто-либо из его коллег, подходил для этой должности. Однако, несмотря на свой блестящий ум и замечательные способности, он был больше педагогом-преподавателем, нежели государственным деятелем; его выступления тех времен напоминали лекции, которые профессор университета читает своим студентам, причем довольно бестолковым. Пост военного министра получил А. Гучков, являвшийся представителем успешного московского торгово-промышленного класса. Будучи идеалистом, он принял участие в Англо-бурской войне начала ХХ в. на стороне буров, а также стал видным лидером консервативного крыла партии октябристов в Думе. Пост министра финансов достался молодому и очень энергичному М. Терещенко - «сахарному королю» и одному из самых богатых людей в России, широко известному своей благотворительной деятельностью. В 1916 г. вместе с А. Гучковым он участвовал в подготовке неудавшегося дворцового переворота. Назначен он был на весьма «неблагодарный» пост, поскольку ему предстояло руководить финансами страны, ставшей практически банкротом. И наконец, Керенский.
Из всех политических фигур, вынесенных «наверх» войной, самой странной и необычной был, безусловно, А. Керенский. Он был сыном директора гимназии, в которой учился Ленин. Благодаря отчасти своим способностям, а отчасти возможностям критиковать в Думе правительство, которыми он активно пользовался, Керенский добился видного положения среди левого крыла думцев. Его выступления были образными и высокопарными и вполне сочетались с его порывистым и запальчивым характером. Он также обладал весьма своеобразной духовной силой и внутренней энергией. «Он наполнял свои паруса ветрами безудержных и неисчерпаемых фантазий, нимало не заботясь при этом, куда они его вынесут, - писал один из его бывших коллег, - и порой он впадал в почти что самую настоящую истерию».
Таким был человек, который спустя несколько недель превратился из «заложника демократии» в правительстве князя Львова в верховного правителя России и которого Ллойд Джордж называл «этот блестящий молодой государственный деятель». Однако после непродолжительного пребывания на посту верховного правителя, опиравшегося на ненадежную и колеблющуюся опору из штыков тех солдатских частей, которые еще были ему верны, он канул в еще более глубокое забвение, чем то, из которого он вознесся на политический олимп.
Однако было что-то действительно замечательное и необычное в этом молодом человеке с квадратной головой и мертвенно-бледным лицом, постоянно произносившем высокопарные страстные речи и не без мужества ведшем «арьергардные бои» со своей собственной судьбой. И, уже будучи человеком средних лет, Керенский сохранял тот еще до конца не растраченный, несколько театральный запал, который заставлял замирать слушавшую его аудиторию, но который не был достаточен для того, чтобы повести ее за собой. Жирондисты необходимы и неизбежны при любой революции.
Охваченные страстным порывом, вызванным стремлением к высоким идеалам, и от всей души желая возрождения и взлета своей страны, они вызывают лавину, которую уже не могут контролировать, когда она начинает свое стремительное движение.
И они по-настоящему счастливы, став жертвой тех разрушительных сил, которые они вызвали, поскольку мученичество, включая и мученическую смерть, намного предпочтительней для них, нежели положение тех, которые «могли, но даже не попытались».
То, что Временное правительство не осознавало серьезности ситуации и, соответственно, не реагировало на нее должным образом, стало очевидно уже с его первых шагов в области внешней политики. Одной из основных причин падения царского режима была имевшая глубокие корни всеобщая ненависть к войне, которая непосильным бременем навалилась на страну; подавляющее большинство людей надеялись на ее скорейшее прекращение. Первые дни Февральской революции характеризовались всеобщим страстным протестом против войны, надеждой на то, что с падением старого режима придет столь желанное облегчение в виде окончания продолжавшегося уже два с половиной года кошмара войны и, наконец, наступит мир. Толпы людей шли по улицам Петрограда с флагами и плакатами, на которых были написаны лозунги: «Мира! Земли! Хлеба!» С теми же лозунгами возвращались с фронта солдаты - теперь уже не солдаты, а гражданские лица с оружием в руках и с революционным боевым настроем. Из всех трех лозунгов требование мира было самым сильным.
Все надеялись, что министр иностранных дел официально озвучит царящие в обществе настроения в соответствующем обращении к союзникам, доведя до их сведения стремление России к скорейшему заключению мира и призвав поддержать ее в этом и последовать, насколько возможно, ее примеру.
Однако именно этого Милюков и не сделал.
В своем первом внешнеполитическом обращении, направленном к представителям российского дипломатического корпуса за рубежом, в котором он официально уведомил их о сформировании нового правительства в Петрограде, Милюков ясно показал, что, по крайней мере, лично он не разделяет общего настроя в обществе на немедленное прекращение войны и остается в этом вопросе на тех же позициях, что и прежний режим.
...
Положение Временного правительства еще более осложнилось после того, как Милюков в интервью, данном специально для средств массовой информации, выступил за установление Россией контроля над Дарданеллами, что обеспечило бы ей выход в Средиземное море и положительно сказалось бы на экономическом развитии страны.
Это заявление продемонстрировало, какая пропасть лежит между официальной внешней политикой и общественным мнением, и вызвало бурю критики со стороны Петроградского Совета. И большевики, и меньшевики дружно обрушились на этот, по их мнению, возмутительный образчик империалистической политики. Премьер-министр князь Г. Львов поспешил отмежеваться от заявления министра иностранных дел, подчеркнув, что, говоря о полезности владения Константинополем, тот высказал свою личную точку зрения и что она не была согласована с другими членами правительства.
...
Предположение о том, что Ленин, пересекая территорию Германии, действовал в качестве германского шпиона в любом понимании этого слова, является совершенно бессмысленным и смехотворным. Трудно представить себе стороны, которые относились бы как к самому соглашению, так и к друг другу с более грубым прагматизмом и цинизмом, чем Ленин и Людендорф. Отношение немецкой стороны было очень точно и откровенно охарактеризовано начальником Генштаба Восточного фронта генерал-майором М. Гофманом, который, по случайному стечению обстоятельств, не принимал участия в обсуждении и заключении этого соглашения и узнал о нем лишь тогда, когда Ленин прибыл в Петроград. «Так же как я накрываю окопы противника артиллерийским огнем, поражая его снарядами, а также отравляющим газом, я могу использовать для этих же целей пропаганду против него… Лично я ничего не знал о поездке Ленина через территорию Германии. Однако, если бы спросили мое мнение, я навряд ли бы ответил отрицательно». Ленин также предельно реалистично подходил к этому вопросу. Перед отъездом из Швейцарии он писал: «Если бы Карл Либкнехт сейчас был в России, Временное правительство, безусловно, разрешило бы ему выехать в Германию. Интернационалисты всех стран должны использовать в интересах пролетариата интриги и аферы империалистических правительств, не делая при этом никаких изменений в своем курсе и не идя ни на малейшие уступки этим правительствам».
Если и можно говорить о каком-то соглашении или «сделке» между Людендорфом и Лениным, то эта «сделка» основывалась на полнейшем недоверии друг другу и готовности в любое время ее нарушить; она представляла собой скорее поединок, каждая из сторон в котором стремилась переиграть другую. Однако немцы явно недооценили масштаб и, говоря военным языком, калибр противника, с которым им пришлось столкнуться. Людендорф рассуждал примерно так: «Сначала Ленин отстранит от власти русских патриотов, а затем я повешу Ленина и его друзей». Ленин же мыслил следующим образом: «Я проеду через Германию в машине Людендорфа, а потом рассчитаюсь с ним за услуги по-своему». В письме, адресованном швейцарским рабочим, написанном Лениным перед отъездом в Россию, его намерения в отношении Германии изложены предельно ясно: «Нам придется вести революционную борьбу против немецкой и не только одной немецкой буржуазии. И мы будем ее вести. Мы не пацифисты… Будущее Германии принадлежит тому направлению, которое дало нам Карла Либкнехта и создало группу «Спартак:»… Немецкий пролетариат есть вернейший, надежнейший союзник русской и всемирной пролетарской революции».
Так получилось, что то оружие, при помощи которого вел борьбу Ленин, и сама эта борьба были расценены в Германии как совпадавшие с германскими интересами; при этом интересы Германии также совпали со всепоглощающим желанием Ленина вернуться в Россию. Каждая сторона была готова нарушить договоренности и обмануть другую. В этой схватке умов в духе Макиавелли Ленин оказался более искусным и дальновидным.
Неудивительно и даже, можно сказать, естественно, что страны Антанты и Временное правительство стали распространять легенду о том, что Ленин является немецким шпионом и что он вез с собой не только разрешение германского Верховного командования на проезд по территории Германии, но и мешки с немецким золотом, для того чтобы использовать его (как и специально открытый счет Deutsche Discontoge-sellschaft) в соответствии с указаниями немецких «хозяев». Это был естественный пропагандистский ответный удар Антанты на проведенную Германией операцию с «пломбированным вагоном», и эта пропагандистская атака дала блестящие результаты. Те, кто поверил во всю эту историю, упускали из виду, что обещания Ленина дать людям мир и хлеб привлекают к нему солдат и рабочих сильнее, чем все немецкое золото, вместе взятое. Страны Антанты до самого конца так и не поняли, насколько сильно Россия устала от войны и как страстно хотело мира подавляющее большинство русского общества.
Запущенная Антантой «шпионская история» распространялась быстро и достигла Петрограда раньше, чем туда прибыл Ленин. Однако она и облегчила ему возвращение в Петроград. По воспоминаниям В. Набокова, бывшего в то время управляющим делами Временного правительства, когда на одном из заседаний рассматривался вопрос об аресте Ленина по прибытии его в Петроград, большинство министров посчитали это совершенно излишним, поскольку, по их мнению, сам факт обращения к германским властям за разрешением на проезд по германской территории должен был настолько подорвать авторитет Ленина в России, что его теперь можно не опасаться.
Позднее правительство США опубликовало знаменитые «документы Сиссона», которые в немалой степени содействовали распространению «шпионской истории»; благодаря аналогичным «косвенным уликам», многие стали воспринимать эту историю как правду, в том числе Керенский и американский посол в Петрограде Д. Френсис.
Однако Ленин, спешивший в Россию через континентальную Европу и шведский Мальмё, не опасался подобных обвинений. Он взвесил и рассчитал все последствия еще до начала переговоров с Германией. Он знал, что его политические противники будут пытаться облить его грязью, но он твердо верил, что народные массы все равно пойдут за ним.
Заключенное в Берне соглашение соблюдалось самым тщательным образом. Ленин с презрением отверг все попытки германских социал-демократов вступить с ним в контакт, когда поезд, в котором он ехал, стоял на запасном пути в Берлине. Для него Каутский, Шейдеман и Эберт, голосовавшие в рейхстаге за выделение военных кредитов, были такими же врагами, как Людендорф и кайзер. Он не хотел иметь ничего общего с теми, кто предал дело мирового социализма.
...
Когда прибывшие политэмигранты по пересечении российской границы пересаживались в Финляндии с поезда на поезд, их встречала группа большевиков, специально для этого приехавшая из Петрограда. «Что это вы пишете в «Правде»? - были первые слова, с которыми Ленин обратился к Каменеву, которого не видел несколько лет. - Мы прочитали несколько номеров, и пришлось задать вам жару».
По мере того как поезд вечером 2 апреля приближался к Петрограду, у Ленина все больше росло убеждение в том, что по приезде он будет арестован. Он не боялся ареста, однако перспектива оказаться в Петропавловской крепости была для него крайне неприятна - ведь и так потеряно много времени, а впереди столько работы! Однако его опасения оказались напрасными. Как только поезд въехал на станцию, на платформу хлынула толпа людей, заполнившая ее всю. Когда Ленин сошел с поезда, толпа буквально поглотила его. Кто-то втиснул ему в руки букет роз, и вместе с приехавшими с ним его спутниками он был буквально внесен в привокзальные апартаменты, служившие залом ожидания для царя. Ленин в царском зале ожидания! Да, такова была ирония исторической судьбы, и немало подобных «улыбок истории» еще ждало впереди. Комиссию по встрече возглавлял председатель Петроградского Совета Н. Чхеидзе!
А ведь самыми мягкими словами, которые использовал Ленин для его политической характеристики, были «негодяй и предатель»! Увидев его, Ленин резко остановился; Чхеидзе выглядел весьма смущенным. Он быстро произнес приветственную речь, в которой говорилось и о том, какой позиции он ожидает от Ленина:
«Товарищ Ленин, от имени Петроградского Совета и всей революции мы приветствуем вас в России. однако мы считаем, что главной задачей революционной демократии в настоящее время является защита нашей революции от любых нападок, как изнутри, так и извне. Мы надеемся, что вы присоединитесь к нам в борьбе за достижение этой цели».
Наверное, сложившаяся обстановка была приятна Ленину - она вполне согласовывалась с той живой ироничностью, которая всегда была ему присуща. Букет роз, затем царские апартаменты, и вот теперь речь Чхеидзе. От его ответа на эту речь зависело очень многое. Ленин предпочел сразу поставить все точки над i. Он несколько минут молчал, был спокоен и собран, немного даже позабавлен всем произошедшим и явно не знал, куда деть преподнесенный ему букет. Затем он сделал жест, как бы отстраняясь от Чхеидзе, и обратился прямо к толпе людей, заполонивших вокзал: это было символом всей его политики - обращаться напрямую к народу.
«Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победоносную русскую революцию, приветствовать вас как авангард армии мирового пролетариата. Недалек тот час, когда по призыву Карла Либкнехта немецкий народ повернет оружие против капиталистических эксплуататоров. Революция в России, сотворенная вашими руками, открыла новую эпоху. Да здравствует мировая социалистическая революция!»
Всего в нескольких словах своего небольшого выступления Ленин объявил войну Милюкову и Керенскому, с одной стороны, а также Людендорфу и Каутскому - с другой. Из этого выступления можно было понять, какой политической линии он будет придерживаться в будущем.
Его психологическая оценка настроения собравшихся людей оказалась совершенно верной. Брошенный им в массы призыв возымел немедленный отклик. Толпа подхватила Ленина на руки. Этот такой необычный, невысокий, лысоватый человек 47 лет от роду, которого многие из собравшихся никогда до этого не видели, но одно имя которого так много значило для них, сразу стал как бы их неразрывной частью. Буквально сметя в сторону комиссию по встрече, люди, с ощущением победы и радости, триумфально понесли Ленина на руках в ранних сумерках дождливого вечера, поставили его на броневик и все двинулись к роскошному особняку популярной балерины Кшесинской, в котором размещался штаб большевиков (Ленин с его чувством юмора наверняка оценил это забавное несоответствие!). Так Россия приветствовала своего будущего правителя.
За несколько дней до этого, на одном из заседаний правительства, Керенский, недовольный своими коллегами, раздраженно сказал: «Подождите, вот через несколько дней приедет Ленин, и тогда придется работать по-настоящему».
...
Единственное, что могло бы остановить процесс деморализации армии, - это информирование солдат о реальных шагах Временного правительства, направленных на прекращение военных действий и скорейшее заключение мира. Однако Временное правительство подобных шагов не предпринимало, да и не могло предпринимать, пока было связано обязательствами трехстороннего соглашения, подписанного Англией, Францией и Россией 23 августа 1914 г., согласно которому никто из них не мог вступать в сепаратные мирные переговоры со странами Центрального блока. У Временного правительства не хватило мужества посмотреть правде в глаза и обратиться с просьбой к союзникам освободить Россию от обязательств продолжать войну любой ценой и не пытаться из нее выйти, которые страна все равно была не в состоянии выполнить. Вместо этого Временное правительство неуклюже маневрировало, шарахаясь из стороны в сторону, от одного провала к другому, в отчаянных и тщетных попытках спасти лицо. Так, 2 июня 1917 г. министр иностранных дел М. Терещенко предложил провести конференцию стран-союзниц «для пересмотра соглашений о конечных целях войны», однако при этом он специально подчеркнул, что «соглашение от 23 августа 1914 г. не подлежит обсуждению на этой конференции»; на следующий день Дума приняла резолюцию, поддерживающую проведение наступления на фронте в точном и строгом соответствии с решениями, принятыми по этому вопросу на межсоюзнической встрече по военным вопросам, прошедшей в январе 1917 г. Предложение Терещенко было встречено в Лондоне и Париже без всякого энтузиазма; было лишь отмечено, что от России ждут запланированного наступления и что оно должно быть осуществлено как можно скорее. Временное правительство, таким образом, получило очередной удар по своему престижу, правда, этот удар был им самим и вызван.
Вероятно, наиболее мудрая и разумная линия как со стороны Временного правительства, так и со стороны союзников должна была состоять в том, чтобы освободить Россию от взятых ею на себя ранее обязательств; именно такой подход был предложен сэром Дж. Бьюкененом, английским послом в России, сразу после Октябрьской революции 1917 г. Ведь фактически Россия и так в войне уже не участвовала, а июньское наступление не только не помогло союзникам и не упрочило их позиции в военном отношении, но, наоборот, дало возможность Германии организовать мощное контрнаступление. Заключение в то время мира с Германией и скорейший созыв Учредительного собрания лишили бы Ленина важнейших козырей и помогли бы восстановить доверие жителей страны к Временному правительству. Однако на глазах всего мира Временное правительство продолжало проводить самоубийственную политику.
...
Русские войска сражались с традиционным мужеством, несмотря на огромную усталость от войны и нехватку снаряжения и боеприпасов. Трудно найти другое более трагическое событие во времена Первой мировой войны, чем это наступление русской армии, осуществляемое солдатами, единственным желанием которых было заключение мира и возвращение домой и которые шли в бой, порой имея одну винтовку на шесть - восемь человек.
...
Заключение сепаратного мира с Германией никогда не входило в программу большевиков. Сепаратный мир, наоборот, совершенно противоречил этой программе, которая предусматривала заключение общеевропейского мира на основе победы социалистической революции и установления диктатуры пролетариата во всех воюющих европейских странах.
Начало Первой мировой войны застало Ленина и Крупскую в австрийской Польше, где они находились в эмиграции.
После непродолжительного ареста по обвинению в шпионаже Ленину было разрешено отбыть в Швейцарию, где он с женой на первое время остановился в Берне. Жили очень бедно («Главная беда в том, что катастрофически не хватает денег, - писал Ленин, - из-за дьявольской дороговизны жить чертовски трудно»). На личные нужды им пришлось растягивать на три года 160 фунтов, оставленных им матерью Крупской. В конце концов им удалось перебраться в Цюрих.
Комната была маленькой и неудобной. Окна выходили во двор: летом чувствовалась духота и неприятный запах; зимой - тот же неприятный спертый воздух и слякотная сырость. Сама Шпигельштрассе представляла собой узкую улочку. К счастью для него и близких, Ленин был неприхотлив к внешней обстановке и вообще мог стойко сносить неблагоприятные обстоятельства. Ему не доставляло особых неудобств то, что кофе приходилось пить из чашки со сломанной ручкой, что ели они с женой на общей кухне и что еда была крайне скромна, если не скудна, что единственной мебелью в комнате были стол, две кровати, два стула и швейная машинка. Эти неудобства прежде всего ощущала Крупская как домохозяйка, а его мысли были всецело заняты борьбой за торжество и победу социализма на мировой арене.
Ленин работал с тем неутомимым упорством и энтузиазмом, которые позднее позволяли в Советской России творить настоящие чудеса, создавая и строя при жесточайшей нехватке необходимого исходного материала.[Читать далее]
...
Работать дома было невозможно. Окна их комнаты выходили во двор, рядом с которым располагалось предприятие по производству колбас; из-за зловонного запаха приходилось постоянно держать окна закрытыми. Ленин использовал испытанное поле боя - читальный зал публичной библиотеки (разве большая часть планов по организации большевистской партии не была разработана в мирной тиши читального зала Британского музея?). В Цюрихе служащие библиотеки предъявляли довольно жесткие требования к внешнему виду посетителей. Некоторых соратников Ленина по большевистской партии не допустили к работе из-за их довольно потрепанной и забрызганной грязью одежды и обуви. Однако у Ленина было одно довольно приличное пальто, а также пара хорошей обуви, и он мог спокойно работать в библиотеке. Немногочисленные завсегдатаи библиотеки не обращали особого внимания на невысокого коренастого русского, с лысиной, слегка вздернутым носом, большим ртом и квадратным подбородком, покрытым небольшой бородкой и рыжими усами, который ежедневно приходил сюда и работал с девяти утра до шести вечера с тем неистощимым и неослабевающим упорством, которое свойственно настоящему революционеру.
...
По иронии судьбы, в результате Февральской революции у власти оказались те, кто хотел продолжать войну, хотя вся страна в этот момент была буквально охвачена страстным стремлением к миру. Если бы царский режим сумел подавить революцию, сепаратный мир с Германией был бы заключен практически немедленно и на любых условиях. Аналогичным образом, сумей большевики прийти к власти в то время, политика, которая в конечном итоге привела к заключению Брестского мира, начала бы осуществляться на девять месяцев раньше.
Однако случилось так, что властный скипетр, выпавший из монарших рук 2 марта 1917 г., был подхвачен либералами конституционалистами, которые выступали за продолжение войны под лозунгом защиты свободы и демократии, несмотря на страстное стремление к миру подавляющего большинства жителей России и под лозунгом заключения которого революция фактически и произошла.
В обстановке той сумятицы, которая происходила между Февральской и Октябрьской революциями, Временное правительство выступало за продолжение войны, пытаясь соединить несоединимое: верность союзникам и союзническим обязательствам и молчаливое признание того, что подавляющее большинство общества жаждет немедленного мира. То, что это невозможно, было осознано слишком поздно; эта иллюзия дорого обошлась Временному правительству: большевики использовали общее стремление к миру в качестве орудия, при помощи которого режим, пришедший к власти в результате Февральской революции, был сметен.
Трудно найти в истории пример более откровенного политического бессилия и неумения осуществлять управление государством, чем деятельность Временного правительства, которое пришло к власти после отречения царя от престола.
Это правительство, состоявшее из десяти либералов и одного социалиста («десять капиталистов и один заложник демократии», как писал Ленин), пыталось, все менее и менее успешно, «идти по канату», балансируя между верностью союзникам и общей страшной усталостью от войны внутри России, сопровождая это балансирование высокопарными и напыщенными фразами и заявлениями. В результате не получилось ни того ни другого; оно так же не смогло найти себе опору среди сторонников монархических традиций, как и создать какую-либо другую основу, на которую оно могло бы опереться. Своего собственного авторитета у него практически не было. Это правительство было не столько революционным, сколько идеалистическим, совершенно неспособным контролировать те мощные народные силы, которые привели его к власти. Такое правительство, как по своему составу, так и по реальным способностям и возможностям, могло бы работать в стране с устоявшимися демократическими порядками, причем на таком этапе развития, когда была бы не нужна сильная государственная власть; однако оно совершенно не подходило для революционного времени. К тому же большинство его членов были в душе монархистами, а не революционерами.
Безусловным лидером конституционно-демократического режима был премьер-министр Временного правительства князь Г. Львов. Он заслужил авторитет и уважение за свою деятельность в качестве председателя Союза земств; еще при царе он выступал за введение конституционной монархии. Министром иностранных дел стал П. Милюков, который много лет изучал вопросы международных отношений и мировой политики и, как казалось, лучше, чем кто-либо из его коллег, подходил для этой должности. Однако, несмотря на свой блестящий ум и замечательные способности, он был больше педагогом-преподавателем, нежели государственным деятелем; его выступления тех времен напоминали лекции, которые профессор университета читает своим студентам, причем довольно бестолковым. Пост военного министра получил А. Гучков, являвшийся представителем успешного московского торгово-промышленного класса. Будучи идеалистом, он принял участие в Англо-бурской войне начала ХХ в. на стороне буров, а также стал видным лидером консервативного крыла партии октябристов в Думе. Пост министра финансов достался молодому и очень энергичному М. Терещенко - «сахарному королю» и одному из самых богатых людей в России, широко известному своей благотворительной деятельностью. В 1916 г. вместе с А. Гучковым он участвовал в подготовке неудавшегося дворцового переворота. Назначен он был на весьма «неблагодарный» пост, поскольку ему предстояло руководить финансами страны, ставшей практически банкротом. И наконец, Керенский.
Из всех политических фигур, вынесенных «наверх» войной, самой странной и необычной был, безусловно, А. Керенский. Он был сыном директора гимназии, в которой учился Ленин. Благодаря отчасти своим способностям, а отчасти возможностям критиковать в Думе правительство, которыми он активно пользовался, Керенский добился видного положения среди левого крыла думцев. Его выступления были образными и высокопарными и вполне сочетались с его порывистым и запальчивым характером. Он также обладал весьма своеобразной духовной силой и внутренней энергией. «Он наполнял свои паруса ветрами безудержных и неисчерпаемых фантазий, нимало не заботясь при этом, куда они его вынесут, - писал один из его бывших коллег, - и порой он впадал в почти что самую настоящую истерию».
Таким был человек, который спустя несколько недель превратился из «заложника демократии» в правительстве князя Львова в верховного правителя России и которого Ллойд Джордж называл «этот блестящий молодой государственный деятель». Однако после непродолжительного пребывания на посту верховного правителя, опиравшегося на ненадежную и колеблющуюся опору из штыков тех солдатских частей, которые еще были ему верны, он канул в еще более глубокое забвение, чем то, из которого он вознесся на политический олимп.
Однако было что-то действительно замечательное и необычное в этом молодом человеке с квадратной головой и мертвенно-бледным лицом, постоянно произносившем высокопарные страстные речи и не без мужества ведшем «арьергардные бои» со своей собственной судьбой. И, уже будучи человеком средних лет, Керенский сохранял тот еще до конца не растраченный, несколько театральный запал, который заставлял замирать слушавшую его аудиторию, но который не был достаточен для того, чтобы повести ее за собой. Жирондисты необходимы и неизбежны при любой революции.
Охваченные страстным порывом, вызванным стремлением к высоким идеалам, и от всей души желая возрождения и взлета своей страны, они вызывают лавину, которую уже не могут контролировать, когда она начинает свое стремительное движение.
И они по-настоящему счастливы, став жертвой тех разрушительных сил, которые они вызвали, поскольку мученичество, включая и мученическую смерть, намного предпочтительней для них, нежели положение тех, которые «могли, но даже не попытались».
То, что Временное правительство не осознавало серьезности ситуации и, соответственно, не реагировало на нее должным образом, стало очевидно уже с его первых шагов в области внешней политики. Одной из основных причин падения царского режима была имевшая глубокие корни всеобщая ненависть к войне, которая непосильным бременем навалилась на страну; подавляющее большинство людей надеялись на ее скорейшее прекращение. Первые дни Февральской революции характеризовались всеобщим страстным протестом против войны, надеждой на то, что с падением старого режима придет столь желанное облегчение в виде окончания продолжавшегося уже два с половиной года кошмара войны и, наконец, наступит мир. Толпы людей шли по улицам Петрограда с флагами и плакатами, на которых были написаны лозунги: «Мира! Земли! Хлеба!» С теми же лозунгами возвращались с фронта солдаты - теперь уже не солдаты, а гражданские лица с оружием в руках и с революционным боевым настроем. Из всех трех лозунгов требование мира было самым сильным.
Все надеялись, что министр иностранных дел официально озвучит царящие в обществе настроения в соответствующем обращении к союзникам, доведя до их сведения стремление России к скорейшему заключению мира и призвав поддержать ее в этом и последовать, насколько возможно, ее примеру.
Однако именно этого Милюков и не сделал.
В своем первом внешнеполитическом обращении, направленном к представителям российского дипломатического корпуса за рубежом, в котором он официально уведомил их о сформировании нового правительства в Петрограде, Милюков ясно показал, что, по крайней мере, лично он не разделяет общего настроя в обществе на немедленное прекращение войны и остается в этом вопросе на тех же позициях, что и прежний режим.
...
Положение Временного правительства еще более осложнилось после того, как Милюков в интервью, данном специально для средств массовой информации, выступил за установление Россией контроля над Дарданеллами, что обеспечило бы ей выход в Средиземное море и положительно сказалось бы на экономическом развитии страны.
Это заявление продемонстрировало, какая пропасть лежит между официальной внешней политикой и общественным мнением, и вызвало бурю критики со стороны Петроградского Совета. И большевики, и меньшевики дружно обрушились на этот, по их мнению, возмутительный образчик империалистической политики. Премьер-министр князь Г. Львов поспешил отмежеваться от заявления министра иностранных дел, подчеркнув, что, говоря о полезности владения Константинополем, тот высказал свою личную точку зрения и что она не была согласована с другими членами правительства.
...
Предположение о том, что Ленин, пересекая территорию Германии, действовал в качестве германского шпиона в любом понимании этого слова, является совершенно бессмысленным и смехотворным. Трудно представить себе стороны, которые относились бы как к самому соглашению, так и к друг другу с более грубым прагматизмом и цинизмом, чем Ленин и Людендорф. Отношение немецкой стороны было очень точно и откровенно охарактеризовано начальником Генштаба Восточного фронта генерал-майором М. Гофманом, который, по случайному стечению обстоятельств, не принимал участия в обсуждении и заключении этого соглашения и узнал о нем лишь тогда, когда Ленин прибыл в Петроград. «Так же как я накрываю окопы противника артиллерийским огнем, поражая его снарядами, а также отравляющим газом, я могу использовать для этих же целей пропаганду против него… Лично я ничего не знал о поездке Ленина через территорию Германии. Однако, если бы спросили мое мнение, я навряд ли бы ответил отрицательно». Ленин также предельно реалистично подходил к этому вопросу. Перед отъездом из Швейцарии он писал: «Если бы Карл Либкнехт сейчас был в России, Временное правительство, безусловно, разрешило бы ему выехать в Германию. Интернационалисты всех стран должны использовать в интересах пролетариата интриги и аферы империалистических правительств, не делая при этом никаких изменений в своем курсе и не идя ни на малейшие уступки этим правительствам».
Если и можно говорить о каком-то соглашении или «сделке» между Людендорфом и Лениным, то эта «сделка» основывалась на полнейшем недоверии друг другу и готовности в любое время ее нарушить; она представляла собой скорее поединок, каждая из сторон в котором стремилась переиграть другую. Однако немцы явно недооценили масштаб и, говоря военным языком, калибр противника, с которым им пришлось столкнуться. Людендорф рассуждал примерно так: «Сначала Ленин отстранит от власти русских патриотов, а затем я повешу Ленина и его друзей». Ленин же мыслил следующим образом: «Я проеду через Германию в машине Людендорфа, а потом рассчитаюсь с ним за услуги по-своему». В письме, адресованном швейцарским рабочим, написанном Лениным перед отъездом в Россию, его намерения в отношении Германии изложены предельно ясно: «Нам придется вести революционную борьбу против немецкой и не только одной немецкой буржуазии. И мы будем ее вести. Мы не пацифисты… Будущее Германии принадлежит тому направлению, которое дало нам Карла Либкнехта и создало группу «Спартак:»… Немецкий пролетариат есть вернейший, надежнейший союзник русской и всемирной пролетарской революции».
Так получилось, что то оружие, при помощи которого вел борьбу Ленин, и сама эта борьба были расценены в Германии как совпадавшие с германскими интересами; при этом интересы Германии также совпали со всепоглощающим желанием Ленина вернуться в Россию. Каждая сторона была готова нарушить договоренности и обмануть другую. В этой схватке умов в духе Макиавелли Ленин оказался более искусным и дальновидным.
Неудивительно и даже, можно сказать, естественно, что страны Антанты и Временное правительство стали распространять легенду о том, что Ленин является немецким шпионом и что он вез с собой не только разрешение германского Верховного командования на проезд по территории Германии, но и мешки с немецким золотом, для того чтобы использовать его (как и специально открытый счет Deutsche Discontoge-sellschaft) в соответствии с указаниями немецких «хозяев». Это был естественный пропагандистский ответный удар Антанты на проведенную Германией операцию с «пломбированным вагоном», и эта пропагандистская атака дала блестящие результаты. Те, кто поверил во всю эту историю, упускали из виду, что обещания Ленина дать людям мир и хлеб привлекают к нему солдат и рабочих сильнее, чем все немецкое золото, вместе взятое. Страны Антанты до самого конца так и не поняли, насколько сильно Россия устала от войны и как страстно хотело мира подавляющее большинство русского общества.
Запущенная Антантой «шпионская история» распространялась быстро и достигла Петрограда раньше, чем туда прибыл Ленин. Однако она и облегчила ему возвращение в Петроград. По воспоминаниям В. Набокова, бывшего в то время управляющим делами Временного правительства, когда на одном из заседаний рассматривался вопрос об аресте Ленина по прибытии его в Петроград, большинство министров посчитали это совершенно излишним, поскольку, по их мнению, сам факт обращения к германским властям за разрешением на проезд по германской территории должен был настолько подорвать авторитет Ленина в России, что его теперь можно не опасаться.
Позднее правительство США опубликовало знаменитые «документы Сиссона», которые в немалой степени содействовали распространению «шпионской истории»; благодаря аналогичным «косвенным уликам», многие стали воспринимать эту историю как правду, в том числе Керенский и американский посол в Петрограде Д. Френсис.
Однако Ленин, спешивший в Россию через континентальную Европу и шведский Мальмё, не опасался подобных обвинений. Он взвесил и рассчитал все последствия еще до начала переговоров с Германией. Он знал, что его политические противники будут пытаться облить его грязью, но он твердо верил, что народные массы все равно пойдут за ним.
Заключенное в Берне соглашение соблюдалось самым тщательным образом. Ленин с презрением отверг все попытки германских социал-демократов вступить с ним в контакт, когда поезд, в котором он ехал, стоял на запасном пути в Берлине. Для него Каутский, Шейдеман и Эберт, голосовавшие в рейхстаге за выделение военных кредитов, были такими же врагами, как Людендорф и кайзер. Он не хотел иметь ничего общего с теми, кто предал дело мирового социализма.
...
Когда прибывшие политэмигранты по пересечении российской границы пересаживались в Финляндии с поезда на поезд, их встречала группа большевиков, специально для этого приехавшая из Петрограда. «Что это вы пишете в «Правде»? - были первые слова, с которыми Ленин обратился к Каменеву, которого не видел несколько лет. - Мы прочитали несколько номеров, и пришлось задать вам жару».
По мере того как поезд вечером 2 апреля приближался к Петрограду, у Ленина все больше росло убеждение в том, что по приезде он будет арестован. Он не боялся ареста, однако перспектива оказаться в Петропавловской крепости была для него крайне неприятна - ведь и так потеряно много времени, а впереди столько работы! Однако его опасения оказались напрасными. Как только поезд въехал на станцию, на платформу хлынула толпа людей, заполнившая ее всю. Когда Ленин сошел с поезда, толпа буквально поглотила его. Кто-то втиснул ему в руки букет роз, и вместе с приехавшими с ним его спутниками он был буквально внесен в привокзальные апартаменты, служившие залом ожидания для царя. Ленин в царском зале ожидания! Да, такова была ирония исторической судьбы, и немало подобных «улыбок истории» еще ждало впереди. Комиссию по встрече возглавлял председатель Петроградского Совета Н. Чхеидзе!
А ведь самыми мягкими словами, которые использовал Ленин для его политической характеристики, были «негодяй и предатель»! Увидев его, Ленин резко остановился; Чхеидзе выглядел весьма смущенным. Он быстро произнес приветственную речь, в которой говорилось и о том, какой позиции он ожидает от Ленина:
«Товарищ Ленин, от имени Петроградского Совета и всей революции мы приветствуем вас в России. однако мы считаем, что главной задачей революционной демократии в настоящее время является защита нашей революции от любых нападок, как изнутри, так и извне. Мы надеемся, что вы присоединитесь к нам в борьбе за достижение этой цели».
Наверное, сложившаяся обстановка была приятна Ленину - она вполне согласовывалась с той живой ироничностью, которая всегда была ему присуща. Букет роз, затем царские апартаменты, и вот теперь речь Чхеидзе. От его ответа на эту речь зависело очень многое. Ленин предпочел сразу поставить все точки над i. Он несколько минут молчал, был спокоен и собран, немного даже позабавлен всем произошедшим и явно не знал, куда деть преподнесенный ему букет. Затем он сделал жест, как бы отстраняясь от Чхеидзе, и обратился прямо к толпе людей, заполонивших вокзал: это было символом всей его политики - обращаться напрямую к народу.
«Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победоносную русскую революцию, приветствовать вас как авангард армии мирового пролетариата. Недалек тот час, когда по призыву Карла Либкнехта немецкий народ повернет оружие против капиталистических эксплуататоров. Революция в России, сотворенная вашими руками, открыла новую эпоху. Да здравствует мировая социалистическая революция!»
Всего в нескольких словах своего небольшого выступления Ленин объявил войну Милюкову и Керенскому, с одной стороны, а также Людендорфу и Каутскому - с другой. Из этого выступления можно было понять, какой политической линии он будет придерживаться в будущем.
Его психологическая оценка настроения собравшихся людей оказалась совершенно верной. Брошенный им в массы призыв возымел немедленный отклик. Толпа подхватила Ленина на руки. Этот такой необычный, невысокий, лысоватый человек 47 лет от роду, которого многие из собравшихся никогда до этого не видели, но одно имя которого так много значило для них, сразу стал как бы их неразрывной частью. Буквально сметя в сторону комиссию по встрече, люди, с ощущением победы и радости, триумфально понесли Ленина на руках в ранних сумерках дождливого вечера, поставили его на броневик и все двинулись к роскошному особняку популярной балерины Кшесинской, в котором размещался штаб большевиков (Ленин с его чувством юмора наверняка оценил это забавное несоответствие!). Так Россия приветствовала своего будущего правителя.
За несколько дней до этого, на одном из заседаний правительства, Керенский, недовольный своими коллегами, раздраженно сказал: «Подождите, вот через несколько дней приедет Ленин, и тогда придется работать по-настоящему».
...
Единственное, что могло бы остановить процесс деморализации армии, - это информирование солдат о реальных шагах Временного правительства, направленных на прекращение военных действий и скорейшее заключение мира. Однако Временное правительство подобных шагов не предпринимало, да и не могло предпринимать, пока было связано обязательствами трехстороннего соглашения, подписанного Англией, Францией и Россией 23 августа 1914 г., согласно которому никто из них не мог вступать в сепаратные мирные переговоры со странами Центрального блока. У Временного правительства не хватило мужества посмотреть правде в глаза и обратиться с просьбой к союзникам освободить Россию от обязательств продолжать войну любой ценой и не пытаться из нее выйти, которые страна все равно была не в состоянии выполнить. Вместо этого Временное правительство неуклюже маневрировало, шарахаясь из стороны в сторону, от одного провала к другому, в отчаянных и тщетных попытках спасти лицо. Так, 2 июня 1917 г. министр иностранных дел М. Терещенко предложил провести конференцию стран-союзниц «для пересмотра соглашений о конечных целях войны», однако при этом он специально подчеркнул, что «соглашение от 23 августа 1914 г. не подлежит обсуждению на этой конференции»; на следующий день Дума приняла резолюцию, поддерживающую проведение наступления на фронте в точном и строгом соответствии с решениями, принятыми по этому вопросу на межсоюзнической встрече по военным вопросам, прошедшей в январе 1917 г. Предложение Терещенко было встречено в Лондоне и Париже без всякого энтузиазма; было лишь отмечено, что от России ждут запланированного наступления и что оно должно быть осуществлено как можно скорее. Временное правительство, таким образом, получило очередной удар по своему престижу, правда, этот удар был им самим и вызван.
Вероятно, наиболее мудрая и разумная линия как со стороны Временного правительства, так и со стороны союзников должна была состоять в том, чтобы освободить Россию от взятых ею на себя ранее обязательств; именно такой подход был предложен сэром Дж. Бьюкененом, английским послом в России, сразу после Октябрьской революции 1917 г. Ведь фактически Россия и так в войне уже не участвовала, а июньское наступление не только не помогло союзникам и не упрочило их позиции в военном отношении, но, наоборот, дало возможность Германии организовать мощное контрнаступление. Заключение в то время мира с Германией и скорейший созыв Учредительного собрания лишили бы Ленина важнейших козырей и помогли бы восстановить доверие жителей страны к Временному правительству. Однако на глазах всего мира Временное правительство продолжало проводить самоубийственную политику.
...
Русские войска сражались с традиционным мужеством, несмотря на огромную усталость от войны и нехватку снаряжения и боеприпасов. Трудно найти другое более трагическое событие во времена Первой мировой войны, чем это наступление русской армии, осуществляемое солдатами, единственным желанием которых было заключение мира и возвращение домой и которые шли в бой, порой имея одну винтовку на шесть - восемь человек.
...
Заключение сепаратного мира с Германией никогда не входило в программу большевиков. Сепаратный мир, наоборот, совершенно противоречил этой программе, которая предусматривала заключение общеевропейского мира на основе победы социалистической революции и установления диктатуры пролетариата во всех воюющих европейских странах.