Вячеслав Никонов о Хрущёве
Из книги Вячеслава Никонова "Молотов".
Одна сомнительная инициатива за другой проходила в Президиуме ЦК. «И у Хрущева с каждым разом постепенно нарастала уверенность в себе, в голосе усиливался металл, в тоне начали преобладать повелительные нотки». Первый секретарь позволял теперь высказываться по любой проблеме. Импровизации на внешнеполитические темы стали настоящим кошмаром для МИДа, особенно когда на выступлении присутствовали иностранные корреспонденты, немедленно передававшие на ленты все более новые и все более смелые внешнеполитические инициативы с использованием все более залихватской лексики. Представьте себе ощущения Молотова, который мог порой часами сидеть с экспертами над одной фразой или словом.
[Читать далее]...
Повод для личного вступления Хрущева на международную арену появился в связи с контактами по партийной линии. В августе 1954 года в Москву прибыла делегация лейбористской партии во главе с Эттли и Бивеном. Маленков пригласил их к себе на дачу. Посольство устроило прием, на который пришли Маленков, Молотов, Хрущев. Англичане дали высокие оценки Маленкову. Но Хрущев вызвал, мягко говоря, недоумение. На Хейтера он произвел впечатление человека «невоспитанного, нахального, болтливого, невыдержанного, ужасающе невежественного в вопросах внешней политики». Он постоянно перебивал других, при этом Трояновскому приходилось при переводе постоянно поправлять сказанное, а Маленкову - еще и объяснять. «Быстрый, но не умный, - суммировал британский посол, - как молодой бычок, который, если ему указать направление, непременно достигнет своей цели, снося все на своем пути».
При Сталине за рубеж из высшего руководства выезжали Молотов и Микоян. Теперь уже Хрущев и его коллеги с азартом неофитов бросились осваивать новую для себя сферу, не испытывая необходимости в профессиональной поддержке. 29 сентября Хрущев - естественно, без Молотова - прибыл в Китай на торжества по случаю пятой годовщины образования республики. Знающий китаист Александр Панцов замечал: «Роковую ошибку он совершил с самого начала: ему ни в коем случае нельзя было первым наносить визит Мао. Следовало добиваться, чтобы Мао Цзэдун вначале приехал к нему. Но Хрущев, поняв, что может увидеть Китай, радовался, как ребенок... Не соблюдая протокола, лез обниматься и целоваться с Мао, что повергало китайцев в шок, балагурил, рассказывал о любовных похождениях Берии, много обещал и по-купечески много давал».
Все, что Молотов и Сталин в течение многих лет добивались у Чан Кайши, Рузвельта, Трумэна, Черчилля, Мао, было сдано в один момент. Хрущев отказался от долей в четырех совместных предприятиях, аренды военно-морской базы в Люйшуне, секретных соглашений, предоставлявших Москве привилегии в Маньчжурии и Синьцзяне. Первый секретарь обещал также передать Китаю секрет атомной бомбы, построить подводный флот и 141 предприятие. Но все эти жесты возымели далеко не тот эффект, которого добивался Хрущев, не удосужившийся изучить партнера по переговорам и нравы страны. Мао воспринял хрущевское радушие «как признак слабости. Встреча на высшем уровне убедила Председателя, что новый советский лидер “большой дурак”».
...
Хрущев собрался в Белград. При подготовке директив для встречи с Тито Молотов и МИД предложили поставить вопросы о выходе Югославии из Балканского пакта, присоединении к Варшавскому договору, возобновлении действия советскоюгославского договора 1945 года. Мидовский проект вызвал резкие возражения Хрущева, полагавшего, что «неоднократные заявления руководителей Союза коммунистов Югославии о верности марксизму-ленинизму» создают предпосылки для сотрудничества и по партийной линии. Надо посыпать голову пеплом, отмести все наслоения, ответственность за которые предлагал возложить на Берию и Абакумова. Едва вступив 26 мая на югославскую землю, Хрущев назвал Тито «дорогим товарищем» и повинился за прежнее советское поведение. Ответом было молчание и приглашение к «господам» занять места в машинах.
Тито взял на вооружение шик и пренебрежительный тон. Он лично возил гостей на своем открытом «кадиллаке» в собственных резиденциях в Бриони и на озере Блед, отправил их на мировые курорты Опатия и Риека, катал на своих яхтах по Адриатике. Неприятности для советской делегации следовали одна за другой. «Тито и его главные министры прибыли на вечерний прием в роскошном Белом дворце при полном параде - в вечерних костюмах, с женами в дорогих платьях и драгоценностях, а на Хрущеве и его спутниках были мешковатые летние пиджаки. Во время тура советской делегации по стране ее принимали с явной холодностью. Когда они шли на яхте по Адриатическому морю, у Хрущева на глазах у Тито разыгралась морская болезнь. На приеме в советском посольстве Хрущев умудрился напиться».
Югославский лидер дождался от Хрущева признания неправоты СССР по всем вопросам. Присоединяться к соцлагерю - в любой форме - Тито отказался. На заключительном ужине, как свидетельствовала выступавшая в роли хозяйки вечера знаменитая певица Галина Вишневская, Хрущев все время поднимал тосты и норовил расцеловаться с Тито. «Йося, да перестань ты сердиться. Ишь, какой обидчивый! Давай лучше выпьем - кто старое помянет, тому глаз вон». Но Тито был непреклонен. «Спокойно, по-хозяйски наблюдал он, как посланники великой державы перед ним шапки ломают. Чувствовалось, что ему хочется продлить удовольствие, что он давно ждал этого часа: нет-нет да и промелькнет в глазах ироническая ухмылка».
Однако результаты визита были, естественно, названы огромным успехом советской дипломатии. 6 июня Хрущев на Президиуме ЦК восторженно рассказывал о своем югославском турне. При обсуждении проекта постановления Молотов возразил против ключевой фразы о том, что «в процессе переговоров по партийным вопросам, в которых советская делегация последовательно отстаивала принципы марксизма-ленинизма, достигнуты первые результаты». И тут на него началась жесткая атака.
- После выступления товарища Молотова нельзя так теперь оставлять дело, - взорвался Микоян. Его поддержали Булганин, Суслов и Маленков. Ворошилов предлагал не превращать пустяковые вопросы «черт знает во что». Молотов парирует:
- Результаты поездки большие и положительные. Я не согласен с некоторыми положениями. По партийной линии не добились результатов. Наши отношения с Югославией ухудшились из-за националистического уклона, а не из-за Берии.
...
К началу съезда «секретный доклад» еще предстояло написать. 15 февраля Хрущев в перерыве съезда приехал на Старую площадь с Шепиловым и поручил ему готовить текст. «19 февраля он лично надиктовал стенографистке свои дополнения к докладу, менявшие в значительной степени его концепцию. Хрущев многое вспомнил и рассказал о репрессиях 40-х - начала 50-х годов, создал зловеще-карикатурный образ Сталина палача, растерявшегося и испугавшегося в первые дни войны. Но важно и то, что Хрущев метил не только в Сталина, но и в его ближайшее окружение».
Секретный доклад не стенографировался. Поэтому что говорил Хрущев делегатам съезда, точно не известно. Но чувства слушателей передал Николай Байбаков. «Как было не верить ему? Конкретные, жуткие факты, имена, названные им, безусловно проверены и точны. И все же что-то настораживало - особенно какая-то неестественная, срывающаяся на выкрик нота, что-то личное, необъяснимая передержка. Вот Хрущев, тяжело дыша, выпил воды из стакана, воспаленный, решительный... Факты замельчили, утрачивая свою значимость и остроту. Изображаемый Хрущевым Сталин все же никак не совмещался с тем живым образом, который мне ясно помнился. Невольно возникала мысль - это не что иное, как месть Сталину за вынужденное многолетнее подобострастие перед ним». 5 марта было принято решение ознакомить с докладом «всех коммунистов и комсомольцев, а также беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников».
Немало споров о том, что явилось главным движущим мотивом Хрущева, озвучившего такой секретный доклад, и каково место «фактора Молотова». Наумов утверждает: «Не личные мотивы определяли деятельность Хрущева, хотя они, конечно, присутствовали, а принципиальная позиция, отношение к сталинщине, злоупотреблению власти, к массовому политическому террору». Но многие современники и историки объясняли доклад текущими политическими соображениями. Освобождению людей из ГУЛАГа доклад уже не мог способствовать: на начало 1956 года общее число заключенных в СССР составляло 781 тысячу человек (меньше, чем в современной России). Уже даже сотрудничавшие с фашистами в годы войны были на свободе и по большей части реабилитированы. Академик Георгий Арбатов считал, что «мотивы борьбы за власть играли большую, а может быть, и очень большую роль в решении Хрущева пойти на разоблачение того, что назвали культом личности Сталина». Историк Геннадий Костырченко приходит к выводу, что «главным побудительным мотивом явилось желание свести, что называется, счеты с тем же Молотовым и другими конкурентами в высшей партийногосударственной иерархии». Доклад стал средством вброса темы участия в сталинских преступлениях наиболее авторитетных членов Президиума, Молотова - в первую очередь. Сам-то первый секретарь не каялся за свое участие в репрессиях, он обвинял других.
Молотов о мотивах Хрущева напишет так: «Политический смысл этой нередко доходившей до прямой клеветы на партию “антисталинской” кампании не такой простой. Дело тут не в чьих-то ошибках и не в каких-то личных недостатках. Никто не мешал и не может помешать исправить и устранить ошибки, соблюдая при этом интересы партии, не оказывая услуг империалистам и всем их подголоскам в усилении травли нашей партии и Советского государства, чему так помогло вредное выступление Хрущева на XX партийном съезде. Политическая задача Хрущева и его наиболее яростных сторонников была прежде всего в том, чтобы очернить партийное руководство 30-х годов... повернуть партийную политику, сколько удастся, вправо, прикрывая это стремление словесным признанием ленинизма».
Резонанс от доклада превзошел все ожидания. «Секретную речь Хрущева, несомненно, можно назвать самым опрометчивым и самым мужественным поступком в его жизни, - пишет Таубман. - Поступком, после которого советский режим так и не оправился - как и сам Хрущев». Пихоя замечает: «Десталинизация общества дополнялась другой важной составляющей: происходит своего рода “десакрализация власти”». Взорвалась Грузия. Стреляли: 20 убитых, 60 раненых, 381 арестованный - в основном школьники и студенты. 50-тысячная 394 толпа митинговала в Гори, осаждали горотдел милиции, откуда предпочли отпустить арестованных. Разогнали силой.
Общественное сознание было ошеломлено, от монолитного единства советского народа не осталось и следа. Молотову шли тысячи писем со всей страны, которые внимательно прочитала англичанка Мариам Добсон. «Школьники спрашивали, надо ли в классах срывать портрет Сталина, как это делают учителя в соседней школе. Уточняли, нужно ли считать Сталина врагом народа. Призывали покончить с “кликой Хрущева” - этого “кретина, невежды и злобного врага”, опорочившего светлое имя советского вождя. Умоляли спасти тело Сталина от неизбежного выноса из Мавзолея, передав его китайцам. Просили выступить в газетах с изложением собственной позиции. И так далее. Ясно, что в письмах, адресованных Молотову, слов в поддержку доклада Хрущева было немного».
В ярости был Мао. «Он направил на нас меч, выпустил из клеток тигров, готовых разорвать нас... Сталина можно было критиковать, но не убивать». Мао пришел к окончательному выводу, что Хрущев губит дело Ленина. На заседании китайского Политбюро было решено дать оценку деятельности Сталина. Его заслуги и ошибки были оценены в соотношении 70:30. На этом споры о советской истории закрыли. Такую же точно формулу через много лет Дэн Сяопин применит в отношении самого Мао, отметившегося репрессиями не меньше Сталина. И закроет на этом тему разоблачений китайской истории, оставив тело Мао лежать в мавзолее. После чего Китай устремился в будущее, а не застрял в бесконечном обсуждении прошлого.
«Глава ЦРУ Ален Даллес, у которого в тот момент в СССР было не больше десятка агентов, да и то на незначительных должностях, готов бы заплатить любые деньги за текст секретного доклада». Платить не пришлось. Текст поступил из Польши и был опубликован в «The New York Times». «Потом в течение многих месяцев секретная речь Хрущева передавалась по ту сторону железного занавеса по радио “Свободная Европа” - через медиамашину ЦРУ. Более 3 тысяч дикторов из числа эмигрантов, а также авторов, инженеров и их американских надзирателей заставляли радио вещать в эфире на восьми языках по девятнадцать часов в сутки». Джон Фостер Даллес получил одобрение президента для принятия новых мер по стимулированию «непосредственных проявлений недовольства у порабощенных народов».
Раскололись и стремительно теряли влияние компартии. Владимира Ерофеева это событие застало в Париже: «Самой невероятной ошибкой был, очевидно, доклад Хрущева, так как публичное и торжественное разоблачение, подробное изложение всех преступлений священной персоны, которая так долго олицетворяла режим, является безумием. Когда видишь, до какой степени у нас, во Франции, этот доклад потряс коммунистов, интеллигентов и рабочих, отдаешь себе отчет о том, насколько мало венгры, например, были подготовлены к тому, чтобы понять этот ужасный рассказ о преступлениях и ошибках, поднесенный без объяснений, без исторического анализа, без обсуждения». Громили помещения общества «ФранцияРоссия», избивали его активистов, из его правления вышли все члены.
Хрущев сам не был в восторге от реакции на его речь, последовал испуганный отскок. 5 апреля редакционная статья в «Правде» негодовала, что «отдельные гнилые элементы под видом осуждения культа личности пытаются поставить под сомнение правильность политики партии», хотя она во все периоды истории «была и остается ленинской политикой». Решением ЦК был распущен ряд парторганизаций, в которых слишком откровенно обсуждали решения XX съезда, начали сажать за «антисоветские высказывания» - в духе доклада. Однако загнать джинна обратно в бутылку было уже невозможно, да это и не отвечало интересам Хрущева.
...
Теперь, когда Молотов не был главой МИДа и его влияние в руководстве было минимизировано, казалось бы, никто уже не мешал Хрущеву добиваться крупных внешнеполитических успехов. Только они никак не приходили. Даже визит Тито, ради которого Молотова убрали, если и был чьим-то успехом, то вряд ли СССР или Хрущева.
Такого приема не удостаивался никто в истории нашей страны - ни до, ни после. На Киевском вокзале Тито встречало советское руководство в полном составе. Для приветствия кортежа, который открывал кабриолет с махавшими руками Тито, Хрущевым и Ворошиловым, на улицы Москвы был выстроен миллион человек. Поселили Тито в доме приемов на Спиридоновке, где до этого не селили никого. В честь Тито 5 июня Булганин дал торжественный завтрак в Большом Кремлевском дворце. Тост председателя Совета министров СССР звучал так: «За друга, за ленинца, за нашего боевого товарища!» Вечером Тито дал в своей резиденции ужин, на котором был весь Президиум ЦК, произносивший тосты. Заставили сказать и Молотова.
...
Тито меж тем осмотрел столицу, съездил в Ленинград, а затем в компании Хрущева и Микояна направился в Сталинград, Краснодар, Новороссийск и Сочи. Призывы примкнуть к СЭВу или к Варшавскому договору Тито проигнорировал. Обещал только не вести боевых действий против соцстран в случае их войны с Западом. Сразу после его отъезда Хрущев назвал Югославию «троянским конем, с помощью которого западные империалисты хотят разрушить социалистический лагерь».
Отношения с Западом с уходом Молотова тоже, мягко говоря, не улучшились. Если были намерения подать этим жестом, как и разоблачением Сталина, сигнал к смягчению напряженности, то эффект был прямо противоположным. Предложение о советско-американском саммите было отвергнуто и, как считает Таубман, «одной из причин сопротивления Даллеса стал секретный доклад Хрущева. Если, как полагал американец, одной из причин советских реформ стала жесткая позиция Америки, то давление следовало продолжать». Разведывательные полеты американских самолетов У-2 над территорией СССР стали регулярными - по несколько раз на неделе. Даллес сетовал на то, что Москва ограничивает справедливую критику преступлений Сталина внутренней политикой. Тогда как преступления против всего человечества, связанные с порабощением стран Восточной Европы, были ничуть не менее чудовищными, а потому необходимо восстановить их суверенитет.
В Польшу сведения о XX съезде пришли одновременно с известием о смерти Берута. Для участия в его похоронах в Варшаву прибыл Хрущев, в присутствии которого пленум ПОРП принял решение ознакомить все парторганизации с секретным докладом. Реакция была острой: повсеместно обвиняли СССР в провале Варшавского восстания, в расстреле польских офицеров в Катыни, требовали вывода из Польши советских войск. Начались демонстрации с лозунгами «Долой коммунизм!», переросшие в столкновения с силами правопорядка. 70 человек убили, 500 ранили. Через месяц проходил VII пленум ПОРП, на котором потребовали не просто восстановить в партии ранее арестованного за правый национализм Гомулку, но и сделать его руководителем партии. В этой обстановке Молотов понадобился Хрущеву для переговоров с польским руководством в Варшаве. В результате острейших споров на повышенных тонах лидеры СССР удовлетворились обещаниями сохранить социалистический выбор и не выходить из Варшавского договора. Марш советских танков на Варшаву, который организовал польский министр обороны Рокоссовский, был остановлен. Форум польских коммунистов избрал Гомулку первым секретарем и забаллотировал Рокоссовского при выборах в ЦК.
Польский пример и американские спецслужбы вдохновили венгров. Ракоши и Хегедюш оказались под огнем критики как ретрограды со стороны сторонников Имре Надя. 23 октября в Будапеште состоялась 100-тысячная студенческая демонстрация, переросшая в антиправительственное вооруженное восстание. Заседание Президиума ЦК КПСС проходило, когда в столице Венгрии начался штурм здания радио и сносили памятник Сталину. Хрущев высказывался за ввод войск, его поддерживал Булганин, возражал Микоян.
- Руками Надя Венгрия расшатывается. За ввод войск, - отрезал Молотов.
К этому мнению присоединились Каганович, Первухин, Жуков, Суслов, Сабуров, Шепилов, Кириченко. Вызванный на заседание Ракоши тоже не видел альтернативы вводу советских войск. Ночью по приказу Жукова были подняты по боевой тревоге пять дивизий, дислоцированных в Венгрии, Румынии и в Прикарпатском военном округе. В ночь на 24 октября без согласования с Москвой было сформировано новое правительство во главе с Надем, который объявил о ликвидации однопартийной системы, выходе из Варшавского договора, потребовал вывода советских войск. Президиум ЦК был поставлен перед дилеммой, которую сформулировал Хрущев: «Военный - путь оккупации. Мирный - вывод войск, переговоры». Молотов предлагал:
- Политическая обстановка определилась. Создано антиреволюционное правительство, переходное правительство. Сегодня написать обращение к венгерскому народу: готовы немедленно вступить в переговоры о выводе войск.
И, казалось, эта точка зрения возобладала. Но 31 октября Хрущев резко меняет позицию:
- Пересмотреть оценку, войска не выводить из Венгрии и Будапешта и проявить инициативу в наведении порядка в Венгрии. Если мы уйдем из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и французов - империалистов.
Возражений не последовало. 3 ноября Москвой было создано альтернативное венгерское правительство во главе с Яношем Кадаром. Он не был выбором Молотова, который предпочел бы более авторитетных руководителей. Но Кадар был активным сторонником очистки руководства компартии от тех, кого Хрущев считал сталинистами. На Президиуме 4 ноября Молотов предостерегал:
- Повлиять на Кадара, чтобы не пошла Венгрия по пути Югославии
- Не понимаю т. Молотова. Вреднейшие мысли вынашивает, - взорвался Хрущев1443.
4 ноября советские войска силами двенадцати дивизий начали полномасштабные действия по наведению порядка - операцию «Вихрь». В течение недели сопротивление было сломлено. Погибли 2652 венгра, 19 226 были ранены. Потери Советской армии - 640 убитых и 1251 раненый. Надь с группой сподвижников спрятался в посольстве Югославии в Будапеште. Тито осудил советское вмешательство. Югославский посол Мичунович пришел на кремлевский прием. «Даже не поздоровавшись с послом, Хрущев отвел его в соседнюю комнату и там, в присутствии Молотова и Булганина, буквально орал на него почти час без перерыва... Булганин ему поддакивал; Молотов по большей части молчал, и на лице его читалось: “Я же вам говорил!”». Надя из посольства извлекли, депортировали и затем расстреляли.
В соцлагерь, который и так трещал по швам, Хрущев начал вбивать дополнительные клинья. Жаловался Шепилов: «Он стал критиковать румынского руководителя Георгиу-Дежа, распекал албанских лидеров Энвера Ходжу и Мехмета Шеху, начал поучать умнейшего Тольятти. Но больше всех его начал раздражать со временем именно Мао Цзэдун... Дело дошло до разнузданной брани в адрес китайского лидера и прямых оскорблений китайского народа в многотысячных аудиториях. Достаточно вспомнить знаменитое хрущевское изречение, ставшее известным всему миру: “Без штанов ходят, а тоже - кричат о коммунизме!”». Союз с Китаем был основной несущей конструкцией не только соцлагеря, но и советского влияния в мире, и трещины в отношениях с ним беспокоили Молотова больше, чем что-либо еще.
Не в восторге он был и от того, как шли переговоры с Японией. Она выдвигала в качестве предварительного условия за ключения мирного договора возвращение четырех островов Курильской гряды, которые Молотов отвоевал у американцев в Ялте. Хрущев взял дело в свои руки, согласившись отдать два острова. «Здесь проявилась нетерпеливость Хрущева, его желание показать, что В. М. Молотов не умеет вести переговоры, а он даст указание - и сразу все завертится... Как и следовало ожидать, торопливость завела дело в тупик», - писал многоопытный академик Тихвинский. 12 октября в Москву приехал премьер-министр Хатояма, и была подписана советско-японская декларация, в которой заявлялось о прекращении состояния войны, обмене дипломатическими представительствами. Но СССР «согласился отказаться от каких-либо репарационных платежей со стороны Японии. Еще более сомнительной уступкой хрущевской дипломатии было согласие СССР на передачу Японии двух островов Южнокурильской гряды (Шикотана и Хабомаи) в случае подписания мирного договора». Мирный договор так и не состоится из-за противодействия США.
Все больше настораживала та легкость, с которой Хрущев размахивал ядерной дубинкой. «Хрущевский ядерный шантаж поражает своей бесхитростностью и вместе с тем агрессивностью», - писал Владислав Зубок. Это наглядно проявилось в дни Суэцкого кризиса, когда Лондон, Париж и Тель-Авив попытались ликвидировать контроль Насера над Суэцким каналом, в район которого вторглись войска Израиля. Англо-французская авиация бомбила окрестности канала, а через несколько дней последовала высадка и сухопутных войск. Хрущев был полон решимости:
- Да что, мы не разобьем этих говнюков?!
Он надиктовал письмо, которое Булганин отправил Идену: «Что будет с Великобританией, если ее атакуют более сильные государства, обладающие всеми видами современного оружия массового поражения?» И предложил американцам провести совместную военную операцию в защиту Египта. Молотов, понятно, противился этой идее, которую Вашингтон отверг как безумную. Когда же 6 ноября под давлением Эйзенхауэра было заключено соглашение о прекращении огня, Хрущев весь светился от радости, будучи уверенный в том, что это сработал его ядерный шантаж. А возражения Шепилова против воинственности первого секретаря в дни Суэцкого кризиса станут причиной его скоропостижной отставки с поста министра иностранных дел.
Руководителей страны, включая Молотова, не могло не волновать то, как менялся стиль советской дипломатии, ее содержание, процесс принятия решений. Шепилов свидетельствовал, что «весь арсенал дипломатических средств был перевернут вверх дном. По крупнейшим и очень мелким вопросам стал, в конце концов, выступать почти исключительно один Хрущев. Причем выступал он чуть ли не ежедневно (а то и несколько раз в день), где придется и как придется... Покрылись паутиной апартаменты для дипломатических приемов МИДа. Работники МИДа стали забывать нормы дипломатического этикета. Хрущев стал сам принимать всех приезжих гостей - нужных и не столь нужных. Местом приемов стал исключительно Большой Кремлевский дворец, куда по велению Хрущева сопровождали его не только все члены Президиума и секретари ЦК, но и скопом валили все члены ЦК, министры, депутаты Верховных Советов, артисты и писатели, генералы и маршалы. Все дипломатические приемы превратились в широчайшие пиршества».
Шепилова коробило, что Хрущев «проявлял “ндравы” российского купчика». С каждой поездкой советский лидер становился все более «щедрым». Дарами были уже не палехские шкатулки и часы, а автомашины, самолеты, сооружаемые больницы, институты, гостиницы, стадионы, стомиллионные, заведомо безвозвратные кредиты. Если Хрущеву по каким-то причинам нравился зарубежный лидер, «он засыпал своего партнера вниманием и подарками, публично тянулся к нему с объятьями и поцелуями. Он тут же сгоряча мог сказать, что такой-то государственный договор или такие-то акции, неугодные его партнеру, будут отменены или изменены... Но стоило такому партнеру устоять против хрущевских обольщений, как Хрущев моментально ощеривался, и “хороший мужик” и “замечательный парень” сразу превращался в “тертого калача” и “заядлого империалиста”». Эта несдержанность нередко приводила к дипломатическим скандалам. «Во время воздушного праздника в Тушине в июне 1956-го, - вспоминал Хейтер, - Хрущев, выпив больше, чем следовало, принялся поливать грязью буквально все зарубежные страны. Булганин тщетно пытался его остановить; Молотов слушал молча, поджав губы. “Все это совершенно не нужно!” - скривившись, прошептал Каганович. Несколько иностранных дипломатов поднялись с мест и откланялись, а Хрущев, не замечая этого, все продолжал говорить».
Все большее раздражение в высшем руководстве вызывал и общий стиль хрущевского руководства. «Такие, например, деловые, хорошие, так сказать, послушно-лояльные члены Президиума, как Первухин, Сабуров, были доведены Хрущевым до крайнего недовольства, особенно гипертрофическим выпячиванием Хрущевым своего “творчества” в любом вопросе - знаком ему или незнаком, а последних было большинство», - свидетельствовал Каганович.
6 апреля в Президиум ЦК был внесен вопрос о присуждении Хрущеву ордена Ленина и второй звезды Героя. Мимо первого секретаря не прошли сомнения, высказывавшиеся в ходе обсуждения. Молотов тогда сказал:
- Товарищ Хрущев заслуживает, чтобы наградить, но, думаю, надо подумать. Он недавно награждался. Требует того, чтобы обсудить политически.
Награды все равно дали - за выдающиеся заслуги «в разработке и осуществлении мероприятий по освоению целинных и залежных земель», - но настрой в Президиуме был уже совсем не единогласный.
...
Молотов предлагал связать сокращение советских вооруженных сил с запрещением атомного оружия, а ликвидацию наших баз в странах соцлагеря - с выводом американских войск из Европы. Хрущев был против подобного рода увязок, предлагая одностороннее сокращение Советской армии, исходя из финансовых соображений.
...
Сильным раздражителем для партийной верхушки стала встреча Хрущева с творческой интеллигенцией на подмосковной правительственной даче 19 мая. «Хрущев на Дальней даче Сталина, на “двухсотке” (она находилась на двухсотом километре), собирал писателей, - вспоминал Молотов. - Там он сказал во всеуслышание, что у него со мной разногласия. Я был этим недоволен, потому что он это высказал на беспартийном собрании». Было приглашено более трехсот человек - писатели, художники, скульпторы, композиторы вместе с супругами. «Крепко захмелевший», по словам Тендрякова, Хрущев обещал «стереть в порошок» всех противников партии «под восторженные крики верноподданных литераторов, которые тут же по ходу дела стали указывать перстами на своих собратьев». Досталось не только Молотову, но и Михаилу Казакевичу, Константину Паустовскому, Мариэтте Шагинян и многим другим. - Вы идеологический диверсант! Отрыжка капиталистического Запада! - кричал Хрущев на автора хрестоматийной «Зои» Маргариту Алигер.
...
1 мая 1960 года очередной самолет У-2, летевший из Пакистана с разведывательными целями, был сбит в районе Свердловска. Согласованное во время визита Хрущева в США совещание в верхах в Париже было сорвано: советский лидер устроил там грандиозный скандал, разыграв «сцену неистового гнева, потребовав в резкой форме от Эйзенхауэра своего рода сатисфакции в виде публичных извинений и торжественных обещаний... Он буквально рвал и метал и изрядно смутил Эйзенхауэра, но никаких заверений от него не получил. Хрущев, побушевав еще немного, хлопнул дверью и покинул совещание, тем самым обрек его на провал». Визит американского президента в СССР стал невозможен. Отношения с США пошли под откос.
В начале 1960-х годов были также окончательно испорчены отношения с Китаем, который Хрущев задумал «прижать». Наиболее болезненно в Пекине было воспринято решение об отзыве семи тысяч советских специалистов. «Русские нас бросают», - приходилось сплошь и рядом слышать тогдашнему послу в Китае Степану Червоненко. Ответом стала резкая антисоветская кампания, отказ от помощи Москвы, возвращение всех долгов и кредитов, обращение за технической помощью к США и Японии. Мао характеризовал советского лидера как ревизиониста, прикрывающегося вывеской марксизма-ленинизма, и предупреждал: «Необходимо проявлять особую бдительность по отношению к таким карьеристам и интриганам, как Хрущев, предотвратить захват ими руководства в партийных и государственных органах различных ступеней».
...
Хрущев расценил Кеннеди как «слабака», занявшего со страху неуступчивую позицию. «Я желаю мира! Но если вы хотите начать атомную войну, то вы ее можете получить».
Затем разразился очередной Берлинский кризис. Хрущев предупредил британского посла Робертса, что может разместить в Германии в сто раз больше войск, чем западные державы, и если начнется ядерная война, шести водородных бомб для Англии и девяти для Франции будет «вполне достаточно». А американскому переговорщику по вопросам разоружения Джону Макклою первый секретарь объяснил, что если Кеннеди начнет войну, то он станет «последним президентом Соединенных Штатов». 13 августа по приказу Хрущева была воздвигнута Берлинская стена. И это на фоне многочисленных заявлений о стремлении СССР к миру, среди которых было и такое: «Нельзя же механически сейчас повторять то, что было сказано Владимиром Ильичом Лениным много десятилетий назад об империализме, и твердить, что империалистические войны неизбежны, пока во всем мире не победил социализм».
...
В экономике, как отметит член Политбюро Виктор Гришин, «со временем стали активнее проявляться местнические тенденции. Как тогда говорили специалисты, “мы потеряли отрасли”... Таким образом, идея создания совнархозов себя не оправдала. Они становились тормозом развития промышленности и других отраслей народного хозяйства». Научно-исследовательские и проектно-конструкторские организации, сосредоточенные в основном в столицах, оказались оторванными от производства. СССР, как и в начале 1930-х годов, вновь стал импортировать технологии. В тех отраслях, где их передача ограничивалась западной стороной из военно-политических соображений (например, электроника), отставание становилось явным. Советские станки, автомобили, сельскохозяйственная, бытовая, вычислительная техника оказывались все менее конкурентоспособными. В экспорте преобладали сырье, промышленные полуфабрикаты, поставлявшиеся по большей части в социалистические и развивающиеся страны.
Серьезно обострилась продовольственная проблема, урожайность скатилась почти к предреволюционному уровню. «Хрущев неистовствовал. Он перестал выезжать на целину и шуметь о ее всеспасающей роли. Он обвинял во всем то Сталина, то Министерство сельского хозяйства, то личные подсобные хозяйства колхозников, коровы и свиньи которого-де съедают весь хлеб, то сельскохозяйственную науку». Стремление выправить положение приводило только к очередным импровизациям.
...
«Отсутствие образования часто толкало Никиту Сергеевича к неразумным и бессмысленным новациям, над которыми потешалась вся страна, - констатировал Леонид Млечин. - К тому же к концу его десятилетнего правления ухудшилось экономическое положение. Во многих городах пришлось ввести карточки. Впервые закупили хлеб за границей - 9,4 миллиона тонн зерна, примерно десять процентов полученного урожая. Из магазинов исчезли мука, печенье, пряники, мясо. За молоком выстроились очереди. Репутация Хрущева была подорвана денежной реформой 1961 года, повышением цен. Он утратил свой ореол “народного заступника” от бюрократов и чиновников. А страха он не внушал. С другой стороны, он умудрился настроить против себя партийный аппарат (разрушая привычную систему управления), армию (сокращая офицерский корпус), КГБ (демонстрируя чекистам полнейшее неуважение и отказывая им в привилегиях)».
Одна сомнительная инициатива за другой проходила в Президиуме ЦК. «И у Хрущева с каждым разом постепенно нарастала уверенность в себе, в голосе усиливался металл, в тоне начали преобладать повелительные нотки». Первый секретарь позволял теперь высказываться по любой проблеме. Импровизации на внешнеполитические темы стали настоящим кошмаром для МИДа, особенно когда на выступлении присутствовали иностранные корреспонденты, немедленно передававшие на ленты все более новые и все более смелые внешнеполитические инициативы с использованием все более залихватской лексики. Представьте себе ощущения Молотова, который мог порой часами сидеть с экспертами над одной фразой или словом.
[Читать далее]...
Повод для личного вступления Хрущева на международную арену появился в связи с контактами по партийной линии. В августе 1954 года в Москву прибыла делегация лейбористской партии во главе с Эттли и Бивеном. Маленков пригласил их к себе на дачу. Посольство устроило прием, на который пришли Маленков, Молотов, Хрущев. Англичане дали высокие оценки Маленкову. Но Хрущев вызвал, мягко говоря, недоумение. На Хейтера он произвел впечатление человека «невоспитанного, нахального, болтливого, невыдержанного, ужасающе невежественного в вопросах внешней политики». Он постоянно перебивал других, при этом Трояновскому приходилось при переводе постоянно поправлять сказанное, а Маленкову - еще и объяснять. «Быстрый, но не умный, - суммировал британский посол, - как молодой бычок, который, если ему указать направление, непременно достигнет своей цели, снося все на своем пути».
При Сталине за рубеж из высшего руководства выезжали Молотов и Микоян. Теперь уже Хрущев и его коллеги с азартом неофитов бросились осваивать новую для себя сферу, не испытывая необходимости в профессиональной поддержке. 29 сентября Хрущев - естественно, без Молотова - прибыл в Китай на торжества по случаю пятой годовщины образования республики. Знающий китаист Александр Панцов замечал: «Роковую ошибку он совершил с самого начала: ему ни в коем случае нельзя было первым наносить визит Мао. Следовало добиваться, чтобы Мао Цзэдун вначале приехал к нему. Но Хрущев, поняв, что может увидеть Китай, радовался, как ребенок... Не соблюдая протокола, лез обниматься и целоваться с Мао, что повергало китайцев в шок, балагурил, рассказывал о любовных похождениях Берии, много обещал и по-купечески много давал».
Все, что Молотов и Сталин в течение многих лет добивались у Чан Кайши, Рузвельта, Трумэна, Черчилля, Мао, было сдано в один момент. Хрущев отказался от долей в четырех совместных предприятиях, аренды военно-морской базы в Люйшуне, секретных соглашений, предоставлявших Москве привилегии в Маньчжурии и Синьцзяне. Первый секретарь обещал также передать Китаю секрет атомной бомбы, построить подводный флот и 141 предприятие. Но все эти жесты возымели далеко не тот эффект, которого добивался Хрущев, не удосужившийся изучить партнера по переговорам и нравы страны. Мао воспринял хрущевское радушие «как признак слабости. Встреча на высшем уровне убедила Председателя, что новый советский лидер “большой дурак”».
...
Хрущев собрался в Белград. При подготовке директив для встречи с Тито Молотов и МИД предложили поставить вопросы о выходе Югославии из Балканского пакта, присоединении к Варшавскому договору, возобновлении действия советскоюгославского договора 1945 года. Мидовский проект вызвал резкие возражения Хрущева, полагавшего, что «неоднократные заявления руководителей Союза коммунистов Югославии о верности марксизму-ленинизму» создают предпосылки для сотрудничества и по партийной линии. Надо посыпать голову пеплом, отмести все наслоения, ответственность за которые предлагал возложить на Берию и Абакумова. Едва вступив 26 мая на югославскую землю, Хрущев назвал Тито «дорогим товарищем» и повинился за прежнее советское поведение. Ответом было молчание и приглашение к «господам» занять места в машинах.
Тито взял на вооружение шик и пренебрежительный тон. Он лично возил гостей на своем открытом «кадиллаке» в собственных резиденциях в Бриони и на озере Блед, отправил их на мировые курорты Опатия и Риека, катал на своих яхтах по Адриатике. Неприятности для советской делегации следовали одна за другой. «Тито и его главные министры прибыли на вечерний прием в роскошном Белом дворце при полном параде - в вечерних костюмах, с женами в дорогих платьях и драгоценностях, а на Хрущеве и его спутниках были мешковатые летние пиджаки. Во время тура советской делегации по стране ее принимали с явной холодностью. Когда они шли на яхте по Адриатическому морю, у Хрущева на глазах у Тито разыгралась морская болезнь. На приеме в советском посольстве Хрущев умудрился напиться».
Югославский лидер дождался от Хрущева признания неправоты СССР по всем вопросам. Присоединяться к соцлагерю - в любой форме - Тито отказался. На заключительном ужине, как свидетельствовала выступавшая в роли хозяйки вечера знаменитая певица Галина Вишневская, Хрущев все время поднимал тосты и норовил расцеловаться с Тито. «Йося, да перестань ты сердиться. Ишь, какой обидчивый! Давай лучше выпьем - кто старое помянет, тому глаз вон». Но Тито был непреклонен. «Спокойно, по-хозяйски наблюдал он, как посланники великой державы перед ним шапки ломают. Чувствовалось, что ему хочется продлить удовольствие, что он давно ждал этого часа: нет-нет да и промелькнет в глазах ироническая ухмылка».
Однако результаты визита были, естественно, названы огромным успехом советской дипломатии. 6 июня Хрущев на Президиуме ЦК восторженно рассказывал о своем югославском турне. При обсуждении проекта постановления Молотов возразил против ключевой фразы о том, что «в процессе переговоров по партийным вопросам, в которых советская делегация последовательно отстаивала принципы марксизма-ленинизма, достигнуты первые результаты». И тут на него началась жесткая атака.
- После выступления товарища Молотова нельзя так теперь оставлять дело, - взорвался Микоян. Его поддержали Булганин, Суслов и Маленков. Ворошилов предлагал не превращать пустяковые вопросы «черт знает во что». Молотов парирует:
- Результаты поездки большие и положительные. Я не согласен с некоторыми положениями. По партийной линии не добились результатов. Наши отношения с Югославией ухудшились из-за националистического уклона, а не из-за Берии.
...
К началу съезда «секретный доклад» еще предстояло написать. 15 февраля Хрущев в перерыве съезда приехал на Старую площадь с Шепиловым и поручил ему готовить текст. «19 февраля он лично надиктовал стенографистке свои дополнения к докладу, менявшие в значительной степени его концепцию. Хрущев многое вспомнил и рассказал о репрессиях 40-х - начала 50-х годов, создал зловеще-карикатурный образ Сталина палача, растерявшегося и испугавшегося в первые дни войны. Но важно и то, что Хрущев метил не только в Сталина, но и в его ближайшее окружение».
Секретный доклад не стенографировался. Поэтому что говорил Хрущев делегатам съезда, точно не известно. Но чувства слушателей передал Николай Байбаков. «Как было не верить ему? Конкретные, жуткие факты, имена, названные им, безусловно проверены и точны. И все же что-то настораживало - особенно какая-то неестественная, срывающаяся на выкрик нота, что-то личное, необъяснимая передержка. Вот Хрущев, тяжело дыша, выпил воды из стакана, воспаленный, решительный... Факты замельчили, утрачивая свою значимость и остроту. Изображаемый Хрущевым Сталин все же никак не совмещался с тем живым образом, который мне ясно помнился. Невольно возникала мысль - это не что иное, как месть Сталину за вынужденное многолетнее подобострастие перед ним». 5 марта было принято решение ознакомить с докладом «всех коммунистов и комсомольцев, а также беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников».
Немало споров о том, что явилось главным движущим мотивом Хрущева, озвучившего такой секретный доклад, и каково место «фактора Молотова». Наумов утверждает: «Не личные мотивы определяли деятельность Хрущева, хотя они, конечно, присутствовали, а принципиальная позиция, отношение к сталинщине, злоупотреблению власти, к массовому политическому террору». Но многие современники и историки объясняли доклад текущими политическими соображениями. Освобождению людей из ГУЛАГа доклад уже не мог способствовать: на начало 1956 года общее число заключенных в СССР составляло 781 тысячу человек (меньше, чем в современной России). Уже даже сотрудничавшие с фашистами в годы войны были на свободе и по большей части реабилитированы. Академик Георгий Арбатов считал, что «мотивы борьбы за власть играли большую, а может быть, и очень большую роль в решении Хрущева пойти на разоблачение того, что назвали культом личности Сталина». Историк Геннадий Костырченко приходит к выводу, что «главным побудительным мотивом явилось желание свести, что называется, счеты с тем же Молотовым и другими конкурентами в высшей партийногосударственной иерархии». Доклад стал средством вброса темы участия в сталинских преступлениях наиболее авторитетных членов Президиума, Молотова - в первую очередь. Сам-то первый секретарь не каялся за свое участие в репрессиях, он обвинял других.
Молотов о мотивах Хрущева напишет так: «Политический смысл этой нередко доходившей до прямой клеветы на партию “антисталинской” кампании не такой простой. Дело тут не в чьих-то ошибках и не в каких-то личных недостатках. Никто не мешал и не может помешать исправить и устранить ошибки, соблюдая при этом интересы партии, не оказывая услуг империалистам и всем их подголоскам в усилении травли нашей партии и Советского государства, чему так помогло вредное выступление Хрущева на XX партийном съезде. Политическая задача Хрущева и его наиболее яростных сторонников была прежде всего в том, чтобы очернить партийное руководство 30-х годов... повернуть партийную политику, сколько удастся, вправо, прикрывая это стремление словесным признанием ленинизма».
Резонанс от доклада превзошел все ожидания. «Секретную речь Хрущева, несомненно, можно назвать самым опрометчивым и самым мужественным поступком в его жизни, - пишет Таубман. - Поступком, после которого советский режим так и не оправился - как и сам Хрущев». Пихоя замечает: «Десталинизация общества дополнялась другой важной составляющей: происходит своего рода “десакрализация власти”». Взорвалась Грузия. Стреляли: 20 убитых, 60 раненых, 381 арестованный - в основном школьники и студенты. 50-тысячная 394 толпа митинговала в Гори, осаждали горотдел милиции, откуда предпочли отпустить арестованных. Разогнали силой.
Общественное сознание было ошеломлено, от монолитного единства советского народа не осталось и следа. Молотову шли тысячи писем со всей страны, которые внимательно прочитала англичанка Мариам Добсон. «Школьники спрашивали, надо ли в классах срывать портрет Сталина, как это делают учителя в соседней школе. Уточняли, нужно ли считать Сталина врагом народа. Призывали покончить с “кликой Хрущева” - этого “кретина, невежды и злобного врага”, опорочившего светлое имя советского вождя. Умоляли спасти тело Сталина от неизбежного выноса из Мавзолея, передав его китайцам. Просили выступить в газетах с изложением собственной позиции. И так далее. Ясно, что в письмах, адресованных Молотову, слов в поддержку доклада Хрущева было немного».
В ярости был Мао. «Он направил на нас меч, выпустил из клеток тигров, готовых разорвать нас... Сталина можно было критиковать, но не убивать». Мао пришел к окончательному выводу, что Хрущев губит дело Ленина. На заседании китайского Политбюро было решено дать оценку деятельности Сталина. Его заслуги и ошибки были оценены в соотношении 70:30. На этом споры о советской истории закрыли. Такую же точно формулу через много лет Дэн Сяопин применит в отношении самого Мао, отметившегося репрессиями не меньше Сталина. И закроет на этом тему разоблачений китайской истории, оставив тело Мао лежать в мавзолее. После чего Китай устремился в будущее, а не застрял в бесконечном обсуждении прошлого.
«Глава ЦРУ Ален Даллес, у которого в тот момент в СССР было не больше десятка агентов, да и то на незначительных должностях, готов бы заплатить любые деньги за текст секретного доклада». Платить не пришлось. Текст поступил из Польши и был опубликован в «The New York Times». «Потом в течение многих месяцев секретная речь Хрущева передавалась по ту сторону железного занавеса по радио “Свободная Европа” - через медиамашину ЦРУ. Более 3 тысяч дикторов из числа эмигрантов, а также авторов, инженеров и их американских надзирателей заставляли радио вещать в эфире на восьми языках по девятнадцать часов в сутки». Джон Фостер Даллес получил одобрение президента для принятия новых мер по стимулированию «непосредственных проявлений недовольства у порабощенных народов».
Раскололись и стремительно теряли влияние компартии. Владимира Ерофеева это событие застало в Париже: «Самой невероятной ошибкой был, очевидно, доклад Хрущева, так как публичное и торжественное разоблачение, подробное изложение всех преступлений священной персоны, которая так долго олицетворяла режим, является безумием. Когда видишь, до какой степени у нас, во Франции, этот доклад потряс коммунистов, интеллигентов и рабочих, отдаешь себе отчет о том, насколько мало венгры, например, были подготовлены к тому, чтобы понять этот ужасный рассказ о преступлениях и ошибках, поднесенный без объяснений, без исторического анализа, без обсуждения». Громили помещения общества «ФранцияРоссия», избивали его активистов, из его правления вышли все члены.
Хрущев сам не был в восторге от реакции на его речь, последовал испуганный отскок. 5 апреля редакционная статья в «Правде» негодовала, что «отдельные гнилые элементы под видом осуждения культа личности пытаются поставить под сомнение правильность политики партии», хотя она во все периоды истории «была и остается ленинской политикой». Решением ЦК был распущен ряд парторганизаций, в которых слишком откровенно обсуждали решения XX съезда, начали сажать за «антисоветские высказывания» - в духе доклада. Однако загнать джинна обратно в бутылку было уже невозможно, да это и не отвечало интересам Хрущева.
...
Теперь, когда Молотов не был главой МИДа и его влияние в руководстве было минимизировано, казалось бы, никто уже не мешал Хрущеву добиваться крупных внешнеполитических успехов. Только они никак не приходили. Даже визит Тито, ради которого Молотова убрали, если и был чьим-то успехом, то вряд ли СССР или Хрущева.
Такого приема не удостаивался никто в истории нашей страны - ни до, ни после. На Киевском вокзале Тито встречало советское руководство в полном составе. Для приветствия кортежа, который открывал кабриолет с махавшими руками Тито, Хрущевым и Ворошиловым, на улицы Москвы был выстроен миллион человек. Поселили Тито в доме приемов на Спиридоновке, где до этого не селили никого. В честь Тито 5 июня Булганин дал торжественный завтрак в Большом Кремлевском дворце. Тост председателя Совета министров СССР звучал так: «За друга, за ленинца, за нашего боевого товарища!» Вечером Тито дал в своей резиденции ужин, на котором был весь Президиум ЦК, произносивший тосты. Заставили сказать и Молотова.
...
Тито меж тем осмотрел столицу, съездил в Ленинград, а затем в компании Хрущева и Микояна направился в Сталинград, Краснодар, Новороссийск и Сочи. Призывы примкнуть к СЭВу или к Варшавскому договору Тито проигнорировал. Обещал только не вести боевых действий против соцстран в случае их войны с Западом. Сразу после его отъезда Хрущев назвал Югославию «троянским конем, с помощью которого западные империалисты хотят разрушить социалистический лагерь».
Отношения с Западом с уходом Молотова тоже, мягко говоря, не улучшились. Если были намерения подать этим жестом, как и разоблачением Сталина, сигнал к смягчению напряженности, то эффект был прямо противоположным. Предложение о советско-американском саммите было отвергнуто и, как считает Таубман, «одной из причин сопротивления Даллеса стал секретный доклад Хрущева. Если, как полагал американец, одной из причин советских реформ стала жесткая позиция Америки, то давление следовало продолжать». Разведывательные полеты американских самолетов У-2 над территорией СССР стали регулярными - по несколько раз на неделе. Даллес сетовал на то, что Москва ограничивает справедливую критику преступлений Сталина внутренней политикой. Тогда как преступления против всего человечества, связанные с порабощением стран Восточной Европы, были ничуть не менее чудовищными, а потому необходимо восстановить их суверенитет.
В Польшу сведения о XX съезде пришли одновременно с известием о смерти Берута. Для участия в его похоронах в Варшаву прибыл Хрущев, в присутствии которого пленум ПОРП принял решение ознакомить все парторганизации с секретным докладом. Реакция была острой: повсеместно обвиняли СССР в провале Варшавского восстания, в расстреле польских офицеров в Катыни, требовали вывода из Польши советских войск. Начались демонстрации с лозунгами «Долой коммунизм!», переросшие в столкновения с силами правопорядка. 70 человек убили, 500 ранили. Через месяц проходил VII пленум ПОРП, на котором потребовали не просто восстановить в партии ранее арестованного за правый национализм Гомулку, но и сделать его руководителем партии. В этой обстановке Молотов понадобился Хрущеву для переговоров с польским руководством в Варшаве. В результате острейших споров на повышенных тонах лидеры СССР удовлетворились обещаниями сохранить социалистический выбор и не выходить из Варшавского договора. Марш советских танков на Варшаву, который организовал польский министр обороны Рокоссовский, был остановлен. Форум польских коммунистов избрал Гомулку первым секретарем и забаллотировал Рокоссовского при выборах в ЦК.
Польский пример и американские спецслужбы вдохновили венгров. Ракоши и Хегедюш оказались под огнем критики как ретрограды со стороны сторонников Имре Надя. 23 октября в Будапеште состоялась 100-тысячная студенческая демонстрация, переросшая в антиправительственное вооруженное восстание. Заседание Президиума ЦК КПСС проходило, когда в столице Венгрии начался штурм здания радио и сносили памятник Сталину. Хрущев высказывался за ввод войск, его поддерживал Булганин, возражал Микоян.
- Руками Надя Венгрия расшатывается. За ввод войск, - отрезал Молотов.
К этому мнению присоединились Каганович, Первухин, Жуков, Суслов, Сабуров, Шепилов, Кириченко. Вызванный на заседание Ракоши тоже не видел альтернативы вводу советских войск. Ночью по приказу Жукова были подняты по боевой тревоге пять дивизий, дислоцированных в Венгрии, Румынии и в Прикарпатском военном округе. В ночь на 24 октября без согласования с Москвой было сформировано новое правительство во главе с Надем, который объявил о ликвидации однопартийной системы, выходе из Варшавского договора, потребовал вывода советских войск. Президиум ЦК был поставлен перед дилеммой, которую сформулировал Хрущев: «Военный - путь оккупации. Мирный - вывод войск, переговоры». Молотов предлагал:
- Политическая обстановка определилась. Создано антиреволюционное правительство, переходное правительство. Сегодня написать обращение к венгерскому народу: готовы немедленно вступить в переговоры о выводе войск.
И, казалось, эта точка зрения возобладала. Но 31 октября Хрущев резко меняет позицию:
- Пересмотреть оценку, войска не выводить из Венгрии и Будапешта и проявить инициативу в наведении порядка в Венгрии. Если мы уйдем из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и французов - империалистов.
Возражений не последовало. 3 ноября Москвой было создано альтернативное венгерское правительство во главе с Яношем Кадаром. Он не был выбором Молотова, который предпочел бы более авторитетных руководителей. Но Кадар был активным сторонником очистки руководства компартии от тех, кого Хрущев считал сталинистами. На Президиуме 4 ноября Молотов предостерегал:
- Повлиять на Кадара, чтобы не пошла Венгрия по пути Югославии
- Не понимаю т. Молотова. Вреднейшие мысли вынашивает, - взорвался Хрущев1443.
4 ноября советские войска силами двенадцати дивизий начали полномасштабные действия по наведению порядка - операцию «Вихрь». В течение недели сопротивление было сломлено. Погибли 2652 венгра, 19 226 были ранены. Потери Советской армии - 640 убитых и 1251 раненый. Надь с группой сподвижников спрятался в посольстве Югославии в Будапеште. Тито осудил советское вмешательство. Югославский посол Мичунович пришел на кремлевский прием. «Даже не поздоровавшись с послом, Хрущев отвел его в соседнюю комнату и там, в присутствии Молотова и Булганина, буквально орал на него почти час без перерыва... Булганин ему поддакивал; Молотов по большей части молчал, и на лице его читалось: “Я же вам говорил!”». Надя из посольства извлекли, депортировали и затем расстреляли.
В соцлагерь, который и так трещал по швам, Хрущев начал вбивать дополнительные клинья. Жаловался Шепилов: «Он стал критиковать румынского руководителя Георгиу-Дежа, распекал албанских лидеров Энвера Ходжу и Мехмета Шеху, начал поучать умнейшего Тольятти. Но больше всех его начал раздражать со временем именно Мао Цзэдун... Дело дошло до разнузданной брани в адрес китайского лидера и прямых оскорблений китайского народа в многотысячных аудиториях. Достаточно вспомнить знаменитое хрущевское изречение, ставшее известным всему миру: “Без штанов ходят, а тоже - кричат о коммунизме!”». Союз с Китаем был основной несущей конструкцией не только соцлагеря, но и советского влияния в мире, и трещины в отношениях с ним беспокоили Молотова больше, чем что-либо еще.
Не в восторге он был и от того, как шли переговоры с Японией. Она выдвигала в качестве предварительного условия за ключения мирного договора возвращение четырех островов Курильской гряды, которые Молотов отвоевал у американцев в Ялте. Хрущев взял дело в свои руки, согласившись отдать два острова. «Здесь проявилась нетерпеливость Хрущева, его желание показать, что В. М. Молотов не умеет вести переговоры, а он даст указание - и сразу все завертится... Как и следовало ожидать, торопливость завела дело в тупик», - писал многоопытный академик Тихвинский. 12 октября в Москву приехал премьер-министр Хатояма, и была подписана советско-японская декларация, в которой заявлялось о прекращении состояния войны, обмене дипломатическими представительствами. Но СССР «согласился отказаться от каких-либо репарационных платежей со стороны Японии. Еще более сомнительной уступкой хрущевской дипломатии было согласие СССР на передачу Японии двух островов Южнокурильской гряды (Шикотана и Хабомаи) в случае подписания мирного договора». Мирный договор так и не состоится из-за противодействия США.
Все больше настораживала та легкость, с которой Хрущев размахивал ядерной дубинкой. «Хрущевский ядерный шантаж поражает своей бесхитростностью и вместе с тем агрессивностью», - писал Владислав Зубок. Это наглядно проявилось в дни Суэцкого кризиса, когда Лондон, Париж и Тель-Авив попытались ликвидировать контроль Насера над Суэцким каналом, в район которого вторглись войска Израиля. Англо-французская авиация бомбила окрестности канала, а через несколько дней последовала высадка и сухопутных войск. Хрущев был полон решимости:
- Да что, мы не разобьем этих говнюков?!
Он надиктовал письмо, которое Булганин отправил Идену: «Что будет с Великобританией, если ее атакуют более сильные государства, обладающие всеми видами современного оружия массового поражения?» И предложил американцам провести совместную военную операцию в защиту Египта. Молотов, понятно, противился этой идее, которую Вашингтон отверг как безумную. Когда же 6 ноября под давлением Эйзенхауэра было заключено соглашение о прекращении огня, Хрущев весь светился от радости, будучи уверенный в том, что это сработал его ядерный шантаж. А возражения Шепилова против воинственности первого секретаря в дни Суэцкого кризиса станут причиной его скоропостижной отставки с поста министра иностранных дел.
Руководителей страны, включая Молотова, не могло не волновать то, как менялся стиль советской дипломатии, ее содержание, процесс принятия решений. Шепилов свидетельствовал, что «весь арсенал дипломатических средств был перевернут вверх дном. По крупнейшим и очень мелким вопросам стал, в конце концов, выступать почти исключительно один Хрущев. Причем выступал он чуть ли не ежедневно (а то и несколько раз в день), где придется и как придется... Покрылись паутиной апартаменты для дипломатических приемов МИДа. Работники МИДа стали забывать нормы дипломатического этикета. Хрущев стал сам принимать всех приезжих гостей - нужных и не столь нужных. Местом приемов стал исключительно Большой Кремлевский дворец, куда по велению Хрущева сопровождали его не только все члены Президиума и секретари ЦК, но и скопом валили все члены ЦК, министры, депутаты Верховных Советов, артисты и писатели, генералы и маршалы. Все дипломатические приемы превратились в широчайшие пиршества».
Шепилова коробило, что Хрущев «проявлял “ндравы” российского купчика». С каждой поездкой советский лидер становился все более «щедрым». Дарами были уже не палехские шкатулки и часы, а автомашины, самолеты, сооружаемые больницы, институты, гостиницы, стадионы, стомиллионные, заведомо безвозвратные кредиты. Если Хрущеву по каким-то причинам нравился зарубежный лидер, «он засыпал своего партнера вниманием и подарками, публично тянулся к нему с объятьями и поцелуями. Он тут же сгоряча мог сказать, что такой-то государственный договор или такие-то акции, неугодные его партнеру, будут отменены или изменены... Но стоило такому партнеру устоять против хрущевских обольщений, как Хрущев моментально ощеривался, и “хороший мужик” и “замечательный парень” сразу превращался в “тертого калача” и “заядлого империалиста”». Эта несдержанность нередко приводила к дипломатическим скандалам. «Во время воздушного праздника в Тушине в июне 1956-го, - вспоминал Хейтер, - Хрущев, выпив больше, чем следовало, принялся поливать грязью буквально все зарубежные страны. Булганин тщетно пытался его остановить; Молотов слушал молча, поджав губы. “Все это совершенно не нужно!” - скривившись, прошептал Каганович. Несколько иностранных дипломатов поднялись с мест и откланялись, а Хрущев, не замечая этого, все продолжал говорить».
Все большее раздражение в высшем руководстве вызывал и общий стиль хрущевского руководства. «Такие, например, деловые, хорошие, так сказать, послушно-лояльные члены Президиума, как Первухин, Сабуров, были доведены Хрущевым до крайнего недовольства, особенно гипертрофическим выпячиванием Хрущевым своего “творчества” в любом вопросе - знаком ему или незнаком, а последних было большинство», - свидетельствовал Каганович.
6 апреля в Президиум ЦК был внесен вопрос о присуждении Хрущеву ордена Ленина и второй звезды Героя. Мимо первого секретаря не прошли сомнения, высказывавшиеся в ходе обсуждения. Молотов тогда сказал:
- Товарищ Хрущев заслуживает, чтобы наградить, но, думаю, надо подумать. Он недавно награждался. Требует того, чтобы обсудить политически.
Награды все равно дали - за выдающиеся заслуги «в разработке и осуществлении мероприятий по освоению целинных и залежных земель», - но настрой в Президиуме был уже совсем не единогласный.
...
Молотов предлагал связать сокращение советских вооруженных сил с запрещением атомного оружия, а ликвидацию наших баз в странах соцлагеря - с выводом американских войск из Европы. Хрущев был против подобного рода увязок, предлагая одностороннее сокращение Советской армии, исходя из финансовых соображений.
...
Сильным раздражителем для партийной верхушки стала встреча Хрущева с творческой интеллигенцией на подмосковной правительственной даче 19 мая. «Хрущев на Дальней даче Сталина, на “двухсотке” (она находилась на двухсотом километре), собирал писателей, - вспоминал Молотов. - Там он сказал во всеуслышание, что у него со мной разногласия. Я был этим недоволен, потому что он это высказал на беспартийном собрании». Было приглашено более трехсот человек - писатели, художники, скульпторы, композиторы вместе с супругами. «Крепко захмелевший», по словам Тендрякова, Хрущев обещал «стереть в порошок» всех противников партии «под восторженные крики верноподданных литераторов, которые тут же по ходу дела стали указывать перстами на своих собратьев». Досталось не только Молотову, но и Михаилу Казакевичу, Константину Паустовскому, Мариэтте Шагинян и многим другим. - Вы идеологический диверсант! Отрыжка капиталистического Запада! - кричал Хрущев на автора хрестоматийной «Зои» Маргариту Алигер.
...
1 мая 1960 года очередной самолет У-2, летевший из Пакистана с разведывательными целями, был сбит в районе Свердловска. Согласованное во время визита Хрущева в США совещание в верхах в Париже было сорвано: советский лидер устроил там грандиозный скандал, разыграв «сцену неистового гнева, потребовав в резкой форме от Эйзенхауэра своего рода сатисфакции в виде публичных извинений и торжественных обещаний... Он буквально рвал и метал и изрядно смутил Эйзенхауэра, но никаких заверений от него не получил. Хрущев, побушевав еще немного, хлопнул дверью и покинул совещание, тем самым обрек его на провал». Визит американского президента в СССР стал невозможен. Отношения с США пошли под откос.
В начале 1960-х годов были также окончательно испорчены отношения с Китаем, который Хрущев задумал «прижать». Наиболее болезненно в Пекине было воспринято решение об отзыве семи тысяч советских специалистов. «Русские нас бросают», - приходилось сплошь и рядом слышать тогдашнему послу в Китае Степану Червоненко. Ответом стала резкая антисоветская кампания, отказ от помощи Москвы, возвращение всех долгов и кредитов, обращение за технической помощью к США и Японии. Мао характеризовал советского лидера как ревизиониста, прикрывающегося вывеской марксизма-ленинизма, и предупреждал: «Необходимо проявлять особую бдительность по отношению к таким карьеристам и интриганам, как Хрущев, предотвратить захват ими руководства в партийных и государственных органах различных ступеней».
...
Хрущев расценил Кеннеди как «слабака», занявшего со страху неуступчивую позицию. «Я желаю мира! Но если вы хотите начать атомную войну, то вы ее можете получить».
Затем разразился очередной Берлинский кризис. Хрущев предупредил британского посла Робертса, что может разместить в Германии в сто раз больше войск, чем западные державы, и если начнется ядерная война, шести водородных бомб для Англии и девяти для Франции будет «вполне достаточно». А американскому переговорщику по вопросам разоружения Джону Макклою первый секретарь объяснил, что если Кеннеди начнет войну, то он станет «последним президентом Соединенных Штатов». 13 августа по приказу Хрущева была воздвигнута Берлинская стена. И это на фоне многочисленных заявлений о стремлении СССР к миру, среди которых было и такое: «Нельзя же механически сейчас повторять то, что было сказано Владимиром Ильичом Лениным много десятилетий назад об империализме, и твердить, что империалистические войны неизбежны, пока во всем мире не победил социализм».
...
В экономике, как отметит член Политбюро Виктор Гришин, «со временем стали активнее проявляться местнические тенденции. Как тогда говорили специалисты, “мы потеряли отрасли”... Таким образом, идея создания совнархозов себя не оправдала. Они становились тормозом развития промышленности и других отраслей народного хозяйства». Научно-исследовательские и проектно-конструкторские организации, сосредоточенные в основном в столицах, оказались оторванными от производства. СССР, как и в начале 1930-х годов, вновь стал импортировать технологии. В тех отраслях, где их передача ограничивалась западной стороной из военно-политических соображений (например, электроника), отставание становилось явным. Советские станки, автомобили, сельскохозяйственная, бытовая, вычислительная техника оказывались все менее конкурентоспособными. В экспорте преобладали сырье, промышленные полуфабрикаты, поставлявшиеся по большей части в социалистические и развивающиеся страны.
Серьезно обострилась продовольственная проблема, урожайность скатилась почти к предреволюционному уровню. «Хрущев неистовствовал. Он перестал выезжать на целину и шуметь о ее всеспасающей роли. Он обвинял во всем то Сталина, то Министерство сельского хозяйства, то личные подсобные хозяйства колхозников, коровы и свиньи которого-де съедают весь хлеб, то сельскохозяйственную науку». Стремление выправить положение приводило только к очередным импровизациям.
...
«Отсутствие образования часто толкало Никиту Сергеевича к неразумным и бессмысленным новациям, над которыми потешалась вся страна, - констатировал Леонид Млечин. - К тому же к концу его десятилетнего правления ухудшилось экономическое положение. Во многих городах пришлось ввести карточки. Впервые закупили хлеб за границей - 9,4 миллиона тонн зерна, примерно десять процентов полученного урожая. Из магазинов исчезли мука, печенье, пряники, мясо. За молоком выстроились очереди. Репутация Хрущева была подорвана денежной реформой 1961 года, повышением цен. Он утратил свой ореол “народного заступника” от бюрократов и чиновников. А страха он не внушал. С другой стороны, он умудрился настроить против себя партийный аппарат (разрушая привычную систему управления), армию (сокращая офицерский корпус), КГБ (демонстрируя чекистам полнейшее неуважение и отказывая им в привилегиях)».